– Он… не в себе, – сказала я Альфонсо. – Он болел и постоянно находился при отце… Он не имел в виду то, что наговорил.

Альфонсо погладил кота, который по каким-то извращенным причинам обнаружил, что не может противиться ласкам моего мужа, хотя прежде не переносил мужчин.

– Я думаю, Чезаре прекрасно понимает, что говорит. Он меня презирает.

– Почему ты так решил? – возразила я. – Разве не он вел переговоры о нашем браке?

– Вел, но теперь у него есть причины пожалеть об этом. – Оторвав кусочек курятины, Альфонсо дал его Аранчино. – Если Чезаре Борджиа не получит того, что хочет, союз Неаполя и Рима развалится. – Он задумался. – Если это произойдет, тебе придется выбирать, на чьей ты стороне.

– На чьей стороне? Но он мой брат. А его святейшество – мой отец.

– А я твой муж. – Он вытер руки о мою брошенную салфетку, обошел вокруг стола и поцеловал меня в щеку. – Как я и сказал тебе в день нашей свадьбы, я никогда не буду тебя ни к чему принуждать. Но в то же время не собираюсь сидеть сложа руки и ждать, когда они сделают со мной то же, что со Сфорца из Пезаро. Если возникнет необходимость, я буду бороться – с тобой или без тебя.

Не дожидаясь моего ответа, он повернулся и ушел в крыло, которое занимал когда-то Джованни. Теперь его отдали в распоряжение Альфонсо, но там лишь хранилось его имущество и жили слуги.

Аранчино запрыгнул на стол и принялся раздирать тушку курицы. Я позволила ему наесться до отвала, будучи не в состоянии разобраться в своих чувствах: то ли я злюсь на мужа, что усомнился во мне, то ли понимаю, что у него есть на это основания.

В ту ночь впервые со дня нашей свадьбы мы спали порознь.

* * *

Когда осенние ветры принялись трепать флаги с изображением нашего быка, под палящим солнцем мы собрались на проводы Чезаре. Он отбывал во Францию во главе эскорта, который не только затмевал тот, что сопровождал Хуана в Испанию, но и дал Риму обильную пищу для разговоров: из уст в уста передавали, будто подковы у его лошадей из серебра, а ливреи слуг отделаны настоящим золотом.

Все это, конечно, было неправдой. Лошадей и слуг набралось немало, но на них не было ни серебра, ни золота. Чего не скажешь об их хозяине. Папочка, исполненный решимости снарядить сына как принца, каким тот и намеревался стать, продал приходы прежнего кардинальства Чезаре за двести тысяч дукатов, и эти деньги обратились в отделанные драгоценностями одеяния. Мой брат облачился в белый дамаст, украшенный жемчугом, его роскошный бархатный плащ на французский манер свисал с одного плеча, на шляпе с пером сверкали рубины, а лицо было укрыто прозрачной полумаской, скрывавшей следы недавней болезни. Меня тревожило, что он уезжает, так и не оправившись, но ввиду напряженных отношений между ним и Альфонсо его отъезд устраивал всех.

– Лючия, ты должна беречь себя! – На прощание Чезаре крепко сжал мою руку. – Я жду от тебя только веселых писем. – Он боком придвинулся ко мне. – Мое отсутствие не продлится долго. Когда вернусь, сделаю так, чтобы никто больше не смел бросать нам вызов.

Он имел в виду свое намерение обеспечить главенство нашей семьи, к которой теперь принадлежал и мой муж, но в его голосе мне померещилась угроза. Я попятилась. Мы стояли в нескольких шагах от папочки, который сидел на возвышении, выходящем на пьяццу. Вокруг нас собрался папский двор, а народ, выстроившись вдоль огороженного проезда, гоготал и пил бесплатный кларет из фонтанов.

– Ты тоже береги себя. – Наконец я заглянула в его глаза, похожие на прожженные в маске отверстия. – Forza e in bocca al lupo[76]. Проявляй во всем умеренность ради нашего спокойствия и твоего здоровья.

Он прищурился. Потом улыбнулся и наклонился ко мне для прощального поцелуя. Я чуть не охнула, когда он укусил меня за губу.

– Не уходи далеко от загона, – прошептал он. – Оказалось, что видеть тебя влюбленной в другого для меня гораздо труднее, чем я думал.

Прежде чем я успела ответить, он повернулся к папочке, взмахнул шляпой и опустился на колено – поцеловать папскую туфлю. Папочка обнял его. Когда Чезаре вышел на пьяццу, где его ждал мантуанский жеребец, я посмотрела на отца. На его лице появилось выражение холодного удовлетворения. Какой контраст со слезливой печалью во время проводов Хуана!

О боже! Неужели папочка даже сейчас, вместо того чтобы радоваться за сына, которого он возвысил, продолжает скорбеть о том, которого потерял?

* * *

Наступили и ушли в запахе благовоний и череде месс рождественские праздники. Со вкусом облатки на языке мы встретили 1499 год и карнавал – время потворства плотским желаниям, предшествующее Пепельной среде[77] и строгости Великого поста. Мы с папочкой и Альфонсо облачились в усыпанные бисером маски и вышли на балкон замка Святого Ангела, чтобы приветствовать празднующих. Но зима стояла суровая, дул кусачий ветер, не прекращались дожди, из-за которых Тибр вышел из берегов, а потому гуляющих было мало, но мы все равно оставались под дождем около часа. Наконец мы вернулись в помещение, промокшие до костей.

– Ваш знаменитый римский карнавал не ахти что, – заявил дрожащий Альфонсо, когда мы раздевались у себя в покоях, чтобы нырнуть в приготовленную для нас большую медную ванну, устланную материей.

Он с головой ушел в розовую воду, а когда вынырнул, его волосы жидким золотом ниспадали со лба на лицо. Недавно он отпустил бороду, и теперь она сверкала серебром цветочных лепестков, а он смотрел на меня своим ленивым взглядом, который я успела так хорошо изучить.

Мы так и не возвращались к нашему спору. Но и месяцы спустя меня не отпускало беспокойство, связанное с его подозрениями в адрес нашей семьи. Теперь поднимать этот вопрос не имело смысла – Чезаре еще долго пробудет при французском дворе. И все же меня кольнула тревога, когда Альфонсо, поманив меня пальцем, сказал хрипловатым голосом:

– Иди ко мне.

Я приплыла в его объятия. Когда он притянул меня к себе, я уткнулась в его восставшую плоть и задрожала.

– Мне холодно. Ты должна меня согреть.

– Не чувствую, чтобы тебе было холодно. – Я уперлась руками в грудь Альфонсо, отталкивая его.

– Ты отказываешь мужу? – прорычал он.

– Твоя борода царапается. – Я показала на его подбородок. – Меня словно медведь целует.

– Что – моя борода? А вы не знаете, мадонна, что бороды сейчас в моде среди знатных господ? Все, у кого она растет, отращивают бороду, а если у кого не растет, то он…

– Покупает парик для лица? – поддразнила я его, и Альфонсо снова притянул меня к себе. Мое тело было как скользкий угорь, попавший в сеть его рук.

– Ну-ка, поцелуй меня, – потребовал он, и я подчинилась.

Чувствуя бедром, как горячо его желание, я наконец решилась:

– Ты все еще сердишься из-за того, что сказал тебе Чезаре в тот день?

– Я забыл об этом, – ответил он, но морщины на его лбу сказали мне, что это не так. – И никогда не сердился. Твой брат – Борджиа, его гордыня слишком велика. Откровенно говоря, они с Санчей составили бы идеальную пару. – Он хохотнул. – Или кончили бы тем, что убили друг друга в постели.

– Но во мне течет та же кровь Борджиа, – не отставала я, желая услышать, что он думает на самом деле. – И если ты сомневаешься в нем, то точно так же ты должен сомневаться и во мне.

Он взял мою руку, подвел ее под водой к своей восставшей плоти.

– По-твоему, это свидетельствует о том, что я сомневаюсь в тебе? – Он приподнял меня, подтащил к себе. Стон сорвался с моих губ, когда он вошел в меня. – Я не сомневаюсь в тебе, Лукреция, – прошептал он. – Я хочу тебя, жажду. Всегда.

Вода выплескивалась через края ванны на пол. Его стоны зазвучали так громко, что я стала хихикать, прикрыла ему рукой рот, чтобы эти звуки страсти не услышали слуги за дверями, а слуги вечно подслушивали.

Его это не волновало, а когда мы приблизились к концу, перестало волновать и меня. Но я не упустила из виду, что он так толком и не ответил на мой вопрос.

* * *

Ветры ослабли. Из-за хмурых туч появилось солнце, и мы отправились за город, желая пообедать и поохотиться на вилле одного кардинала. Энергия в Альфонсо била ключом: за день он добыл двух перепелок и пять зайцев, принесенных ястребом, которого папочка подарил ему на Рождество. Птица была прекрасная, ее за большие деньги доставили в Рим откуда-то с северных просторов Исландии. Альфонсо влюбился в эту птицу с первого взгляда: назвал ее Бьянка, поселил в отделанной серебром клетке в наших покоях, кормил сырым мясом из собственных рук, заказал ей позолоченные путы и отделанный сапфирами клобучок, что добавило небесно-голубой тон в ее оперение.

– Я начинаю думать, что он любит эту птицу больше, чем меня, – заметила я Санче, когда мы прогуливались по винограднику, мимо решеток с голыми после зимы лозами. – Ты посмотри на него – он глаз с нее не сводит.

– Он и вправду, кажется, ослеплен страстью, – рассмеялась Санча.

Она уже пришла в себя и вновь горячо интересовалась слухами и нарядами, стремясь производить впечатление на всех мужчин. Наблюдая за ней на многочисленных трапезах и церемониях в Ватикане, я не заметила, чтобы ее волновало отсутствие Чезаре или то, что он унизил ее, предпочтя ей другую неаполитанскую принцессу, законного происхождения, которая обещала ему больше, чем могла дать Санча.

– Джоффре тоже хочет такую. – Я не могла сдержать улыбку, глядя на младшего брата, который не сводил глаз с ястреба на перчатке Альфонсо. – Я, пожалуй, попрошу папочку сделать ему подарок на семнадцатилетие. Ты не возражаешь?

Я замолчала в ожидании ответа.

– Как сочтешь нужным, – с отсутствующим видом кивнула она.

Я вздохнула:

– Вы все еще не…

– Нам обязательно говорить об этом? – Она посмотрела на меня с досадой.

– Со времени вашей свадьбы прошло почти пять лет и…

– Я знаю, сколько прошло. – Санча приподняла юбки, открыв деревянные башмачки, которые мы надели, чтобы не запачкать наши атласные туфельки на слякотной после дождя тропинке. – Его святейшество уже говорил со мной об этом. Журил меня за то, что я не приношу ему внуков. – Голос ее задрожал. – Джоффре вполне готов, но мне невыносима мысль, что он будет меня лапать.

– Жаль, – пробормотала я.

– Да. Не всем же так везет с мужьями, как тебе. А теперь забудем о моем прискорбном положении. Ты слышала последние новости о другом твоем брате? – Ее голос зазвучал живее. – Нет? Слушай, тебе все же нужно почаще вылезать из супружеской постели. Вся Европа об этом говорит! Король Людовик встретил нашего Валентино с надлежащей помпой, но, кажется, французский двор втихомолку посмеивался над ним – уж слишком он вырядился. – Она улыбнулась жестокой улыбкой, и я не могла винить ее за это. – И несмотря на посулы ускорить соединение Чезаре с Карлоттой, Людовик его только развлекал, а вот обещания не сдержал, поскольку Карлотта явно и думать не желает о таком браке. – Я внутренне сжалась, представляя себе бешенство Чезаре, а Санча добавила: – Теперь Людовик предлагает ему другую принцессу, хотя я не думаю, что после всех усилий и расходов Валентино удовлетворится… Смотри под ноги!

Она схватила меня за руку, но я уже падала: испачканный подол моего платья зацепился за башмачок, и я споткнулась о камень на тропинке. Я почти не ушиблась: плащ и платье смягчили падение, но дыхание у меня перехватило, и я осталась лежать на животе, хватая ртом воздух. Отчасти меня даже позабавила собственная неловкость, но тут же я испугалась, услышав чьи-то шаги.

– Amore, как ты? – Рядом со мной присел Альфонсо.

Я помотала головой:

– Помоги мне подняться.

Опираясь на его руку, я позволила ему поднять меня. Мир вокруг плыл, и я никак не могла сориентироваться. Слуги Альфонсо сочувственно смотрели на меня. Я увидела, как папочка поднялся со своего стула на террасе виллы, приложил руку ко лбу. Джоффре рядом с ним пытался удержать у себя на руке хлопающего крыльями ястреба.

– Столько шума. – Я посмотрела на Альфонсо. – Я всего лишь поскользнулась и…

Неожиданный спазм оборвал мою речь, лицо исказила гримаса. И я вдруг услышала собственный тоненький плач, а за ним – взволнованный голос Альфонсо:

– Она ушиблась!

И тут, к моему ужасу, я ощутила, как по моим бедрам скользит горячая жидкость.


– Нет, моя любовь, не надо плакать, – говорил Альфонсо, обнимая меня.

Мы лежали в помятой кровати на вилле – ее поспешно приготовили для нас ошеломленный кардинал и его слуги. Когда Альфонсо принес меня в дом, кровь капала с моих перепачканных туфель. Меня доставили в незнакомую комнату, Санча ослабила на мне шнуровку, и вот тут из меня на пол выскользнула какая-то бесформенная масса.

– Я не знала, – прошептала я. – Если бы знала, то всеми силами оберегала бы нашего… нашего…

Я не могла произнести это слово. Не могла представить себе, что так легко выкинула нечто столь драгоценное, тогда как семя Хуана доносила до родов. В этот миг мне отчаянно захотелось рассказать все Альфонсо, чья грудь, чувствовала я, сотряслась в тщетной попытке не пустить скорбь в сердце. Я хотела успокоить его, сказав, что уже принесла в этот мир ребенка и почти с момента зачатия чувствовала в себе священность новой жизни внутри меня.