– Пожалуй, я съела бы что-нибудь.

Бран и Сезинанда переглянулись. В последние дни Эмма не могла проглотить ни крошки. И то, что она почувствовала голод, – добрый знак.

Но когда Сезинанда с чашкой кислого молока и медовым пирожком вновь поднялась к Эмме, та уже сладко спала. Женщина поставила еду на ларь и какое-то время глядела на спящую, а затем бросилась в храм и вскоре возвратилась, ведя за собой монахов. Они принялись расхаживать по опочивальне, хлеща по стенам веточками освященного самшита и громко, нараспев, читая «Отче наш» и «Богородицу».

Эмма спала так крепко, что не слышала ничего. И это обеспокоило бы Сезинанду, если бы она внезапно не заметила, что на ее губах играет слабая улыбка. Она вздохнула с облегчением и отправилась искать мужа.

Брана она обнаружила в кузнице.

– Ты проявил мудрость, муж мой, но будешь еще мудрее, если как можно скорее найдешь способ избавиться от мерзкой безделушки.

У нее не хватило духу назвать подарок Снэфрид крестом.

Бран кивнул и указал на потемневший комок металла, сплющенный молотом кузнеца:

– Сегодня я сам отправлюсь за город, чтобы утопить его в болоте. Не хочу поручать этого никому, ибо люди слабы и могут позариться на проклятый металл. И тогда он станет словно кольцо оборотня Андвари[33]…

Эмма проснулась под благовест колоколов, звавших к заутрене. На дворе было еще темно, но она чувствовала себя гораздо лучше и с удовольствием съела все оставленное Сезинандой, ничуть не заботясь, что пирожок успел зачерстветь, а молоко совсем свернулось. После этого она разбудила спавшего у порога мальчика-прислужника, велев ему позвать Сезинанду, чтобы вместе с нею отправиться в храм.

– Не лучший из дней ты выбрала для посещения службы, – заметила Сезинанда, застегивая ремни обуви девушки. – Сегодня в город явятся прокаженные, не хотелось бы повстречаться с этими людьми, оставленными Богом.

– Ты стала настоящей женщиной викинга, – усмехнулась Эмма. – Боишься проказы, как норманны. Однако я уже решила, что мне следует возблагодарить Бога за то, что я чувствую себя настолько лучше.

– И хорошо бы еще и моего мужа, – проворчала Сезинанда, расчесывая костяным гребнем волосы Эммы.

Глядя на отражение в зеркале, девушка невольно поражалась контрасту. Румяная, пышущая здоровьем Сезинанда и она, Эмма, исхудавшая, болезненно-бледная, с темными кругами у глаз. «Ролло Нормандский даже не поверил, что я занемогла», – с горечью подумала она, и эта мысль отозвалась в ней болью. Сердце ее вновь стало чутким. Она явно возвращалась к жизни.

Когда они вышли на ступени, Сезинанда на минуту задержала Эмму, мрачно кивнув туда, где вереницей двигались явившиеся на службу прокаженные – в темных одеяниях, с приколотым на груди алым лоскутом в форме сердца. Доносилось глухое постукивание колотушек. Их не охраняли, но и без того было ясно, что, допусти они хоть крохотное отступление от заведенного порядка, их постигнет немедленная смерть. Даже нищие, сгрудившиеся на паперти, посторонились, пока вереница несчастных исчезала в низком арочном проеме входа со стороны аббатства. Однако Эмме было не до больных. Придерживая у горла складки широкого покрывала, она вглядывалась в уже начинавшие светлеть кресты на шпилях собора, вдыхала запах теплого хлеба, долетавший из пекарни, с наслаждением внимала крикам петухов. Она была еще так слаба, что вынуждена была опереться на руку подруги, но в глубине ее существа уже очнулась жадная тяга к жизни. Мир был так прекрасен, и она еще не была готова покинуть его. У нее было странное чувство, словно долгие месяцы она провела в душной тьме и теперь наконец вырвалась к свету и воздуху.

Когда они поднимались на паперть, Сезинанда вдруг замешкалась, издав тихий возглас. Эмма прошла вперед, обогнав подругу. На нее дохнуло холодом сырых каменных плит, запахами ладана и масла. У чаши со святой водой Сезинанда догнала ее и торопливым полушепотом сказала:

– Я его давно заприметила! Знаешь, кого он мне напомнил? Никогда не догадаешься. С другой стороны, не могла же я ему под шляпу заглядывать… Шляпа-то у него чудная, вся в ракушках, как у тех, кто совершил паломничество к святому Иакову в Компостелло. Но странное дело… Вот уж, поистине…

Она что-то еще бормотала, но Эмма ее почти не слушала, так как душа ее была настроена на совсем иной лад. Едва заслышав звук серебряного колокольчика, возвещавшего о появлении священника, она устремилась к алтарю.

Прихожан собралось немного. Прокаженных не было видно, ибо им отводилось место за дверцей в отгороженной части галереи, позади абсиды хоров. Они стояли там во время службы, не смешиваясь с остальными, но Эмме порой казалось, что она чувствует их взгляды сквозь небольшие круглые отверстия, проделанные в перегородке. Она старалась не думать о несчастных, устремляясь мыслями к небесам и слушая монотонный голос, произносивший латинские фразы, подхватываемые хором отлично подобранных мужских голосов.

Службу вел монах-ризничий. Епископ Франкон сегодня отсутствовал, и Эмма испытала облегчение, так как по-прежнему намеревалась скрыть от него свое недомогание. И тем не менее чувствовала она себя неважно – ее бросало то в жар, то в холод, вскоре у нее мучительно заныла спина. Эмма встала и, сделав знак Сезинанде оставаться на месте, отошла в боковой придел и опустилась на скамью неподалеку от исповедален. Здесь было почти темно, однако она могла слушать службу и все видеть. Полумрак под темными сводами лишь слегка рассеивали узкие оконца с цветными витражами по обе стороны хоров. Капители разделявших неф колонн были грубыми, в форме опрокинутых конусов, и почти без украшений. Зато их основания были богато украшены резьбой – крупными завитками, чередовавшимися с пальмовыми листьями. Исполненные мрачного благочестия, резчики изобразили в простенках все, что могло напомнить о каре для тех, кто не постиг истинной веры. Голос священника с амвона возглашал суровые истины, и Эмма с трепетом взирала на искаженные лица грешников и полные злорадства морды исчадий ада. Жестоки были и росписи: Самуил, рассекающий на части Агата; дьяволы, истязающие осужденных на вечные муки или волокущие их в преисподнюю. Эмма порой понимала, отчего норманны, свободные и уверенные в себе воины, не привыкшие испытывать страх перед своими богами, не желают признавать Бога, который грозит такими карами за ослушание. И тем не менее именно суровость христианской религии, а не милосердие Христа, производила на них наибольшее впечатление, и уж если северянин принимал крещение по той или иной причине – польстившись ли на золото, которым его зачастую подкупали, поддавшись на уговоры, а порой и на обещания свободы ценой обращения, – то именно картины грядущих ужасов удерживали его в лоне католической церкви. Они могли креститься по нескольку раз, могли совмещать языческие обряды с христианским, однако так или иначе признавали себя слугами нового Бога.

Неожиданно размышление Эммы было прервано. До нее донесся шепот:

– Эмма, это я!

Она слабо ахнула, когда жесткая ладонь зажала ей рот.

– Тише! Я пришел освободить тебя.

– Ги!

Она узнала его, когда он снял широкополую шляпу и сбросил капюшон. Ги снова сбрил бороду и остриг волосы, чтобы в нем не узнали вавассора Роберта Парижского. У Эммы дрогнуло сердце – до такой степени он стал похож на юношу, что столь робко тянулся к ней в лесу близ Гилария.

– Ги, как я тебе рада! Но… Боже! Ты здесь, это невероятно опасно.

Он быстро оглянулся.

– Постарайся остаться в соборе после мессы. Задержись у исповедален. Отделайся от своей провожатой, ибо нам необходимо переговорить.

Он сделал шаг в сторону, но внезапно обернулся и, поймав ее руку, прошептал:

– Невеста моя перед Богом, я люблю тебя больше жизни!

В следующий миг он исчез в одной из часовен в простенках бокового нефа, оставив девушку в замешательстве.

Чтобы не вызвать подозрений, Эмма вернулась на прежнее место подле Сезинанды, но, как ни старалась, не могла сосредоточиться на молитве. Зачем он здесь? Что он задумал? Его могут схватить! От этой мысли ей едва не стало плохо. Она давно уже не испытывала к сыну Фулька Рыжего тех чувств, которые волновали ее, когда она в лунную ночь увела его в лес к древнему алтарю, однако смутное романтическое воспоминание все еще жило в ней, и она вдруг стала горячо молиться, прося Пречистую Деву защитить от ярости норманнов того, кто первым разбудил ее сердце. «Я пришел освободить тебя!» О, разве она не знает, как слаб и ничтожен Ги перед властью Ролло на этой земле, в этом городе!

Она видела, как молоденький служка машет кадилом и сладковатый дымок смешивается с сырым воздухом храма, обволакивая фигуру священника.

Наконец прозвучало обычное: «Идите с миром, месса окончена». Священнослужители покинули алтарь, унося сосуды и книги, и прихожане начали расходиться. Эмма повернулась к Сезинанде и, стараясь держаться как можно более спокойно, попросила оставить ее на время, чтобы она могла еще немного помолиться в одной из боковых часовен. Та недовольно заметила, что Эмма еще слишком слаба, однако покинула собор, сказав, что будет ожидать Эмму у фонтана на площади перед храмом. Эмма продолжала стоять на коленях, пока неф почти совсем не опустел и даже шорохи за перегородкой прокаженных стихли – по внутренним переходам их увели в один из отдаленных клуатров аббатства. Служка гасильником потушил свечи, и только тогда, кутаясь в покрывало, она скользнула в боковой придел и тотчас оказалась в объятиях Ги, который осыпал ее лицо, губы и глаза быстрыми поцелуями.

– Довольно, Ги, – наконец вымолвила девушка, освобождаясь от его объятий.

Ги тотчас отпустил ее.

– Я так тосковал без тебя!

– Что ты здесь делаешь?

Голос ее звучал холодно, почти сурово. Слабость заставила ее опереться о выступ стены.

Еще тяжело дыша, Ги овладел собой.

– Я пришел за тобой. Мы освободим тебя от этих варваров.

Сквозь узкое окошко просачивался бледный свет, в котором Ги различал заострившиеся черты девушки.

– Бедная Эмма! Что они с тобой сделали?

– Я немного хворала, – ответила Эмма, не вдаваясь в подробности. И сейчас же спросила:

– Мы? Ты сказал – мы?

И Ги поспешно поведал, как побывал у короля Карла, ее дяди, как венценосец решил исполнить то, с чем не справился герцог Роберт. Он, Ги, уже несколько дней находится в Руане, где ему помогают люди Карла, вернее – лотарингцы во главе с Эвраром Меченым. Помнит ли Эмма его? Уже продуманы все возможности побега и решено, что единственный способ выбраться из города – это провести Эмму вместе с прокаженными, спрятав ее под черным балахоном. Эврар и еще двое его людей находятся среди этих несчастных, и у них имеется одеяние для Эммы и Ги.

– Варвары, как известно, опасаются проказы и никогда не приближаются к больным. И если ты сумеешь в сумерках, сказав, что отправляешься к себе, проникнуть на задний двор аббатства, мы смешаемся с прокаженными и покинем город. Варвары слабы в счете и не заметят, если двумя больными станет больше.

– Прокаженные! – Эмма невольно содрогнулась.

– Это единственный путь, – повторил Ги. – Тебя слишком хорошо охраняют. Даже на епископа Франкона нельзя положиться, ибо он окончательно продался проклятому Ролло. Мы должны уповать на себя и на милость небес.

Он вновь привлек Эмму к себе.

– Как же ты исхудала! Я уверен, что все получится, ибо милость Божия на нашей стороне. Как иначе объяснить, что я сумел встретиться с тобой перед побегом и предупредить тебя? А ведь я уже стал было отчаиваться. День следует за днем, а вокруг только и разговоров, что ты якобы больна либо тобой овладели бесы.

Он взял Эмму за подбородок и приподнял ее лицо.

– Кем бы ты ни была для норманнов, я предан тебе и никогда не откажусь от тебя. Я готов на все, только бы ты вновь была свободна, заняла достойное положение, и мы наконец-то смогли бы обвенчаться.

Эмма была растрогана, но вместе с тем ее охватила печаль. Хочет ли она всегда быть с Ги? Она подумала о Ролло, о его страсти и нежности, обо всем, что связывало их, и вдруг почувствовала, что ее совсем не прельщает возможность побега. Зачем ей свобода, где рядом не будет Ролло?

– Почему ты молчишь, Эмма? – тихо спросил Ги. – Разве ты не сумеешь под каким-либо предлогом отделаться от своих стражей?

– Пожалуй, сумею, – облизывая пересохшие губы, ответила девушка. – Но я слишком слаба. Я могу стать вам обузой, у меня может не хватить сил, когда надо будет миновать посты.

Ги беззвучно рассмеялся.

– Разве ты не видела этих убогих сегодня? Многие из них уже не в состоянии идти сами, и их несут товарищи. Нам с Эвраром это вполне под силу. Нет, клянусь Богом, который слышит нас обоих, все обойдется, и я возвращу тебе свободу. От тебя зависит совсем немного. А сейчас тебе пора идти, чтобы ни у кого не вызвать подозрений. После вечерней службы я буду ждать здесь, в этом приделе.