Мэг Кэбот - Принцесса ждет

И вот, значит, мы собираемся попрощаться после совершенно очаровательной беседы об Ассоциации оливковых магнатов и новой рок-группе, которую собирается создать Майкл (он такой талантливый!), и о том, не слишком ли вызывающим будет ее название «Фронтальная Лоботомия». И я только-только набралась смелости сказать: «Я соскучилась» или «Я люблю тебя», дав таким образом и ему возможность сказать мне в ответ что-нибудь в этом роде, как услышала, что Лилли требует дать ей трубку.

Майкл сказал: «Отстань», но Лилли продолжала вопить: «Мне нужно поговорить с ней. Я только что вспомнила кое-что очень важное».

Тогда Майкл сказал: «Только не говори ей», и у меня екнуло сердце, потому что я подумала, что Лилли вдруг вспомнила, что Майкл у меня за спиной все-таки встречается с какой-нибудь Анн-Мари. И не успела я ничего сказать, как Лилли в борьбе завладела трубкой (я услышала, как застонал Майкл, похоже, что от боли, видимо, Лилли пнула его) и тут же заявила:

– Господи, я совсем забыла спросить. Ты видела это?

– Лилли, – сказала я, поскольку даже на расстоянии восьми тысяч миль я чувствовала боль Майкла – Лилли пинается очень больно. Уж я-то знаю, потому что за все эти годы мне на раз доставалось от нее. – Я знаю, ты привыкла мной распоряжаться, но тебе придется научиться делить меня со своим братом. И если для этого нам придется установить рамки в наших отношениях, что ж, мы это сделаем. Нельзя вот так вот вырывать трубку у Майкла, когда он, может быть, собирался сказать что-то важное для…

– Помолчи минутку о моем разлюбезном братце. Ты… видела… это?

– Видела что? О чем ты? – Я подумала, что, может быть, кто-то опять залез в клетку полярных медведей в зоопарке Центрального парка.

– Да о фильме, – ответила Лилли. – Про твою жизнь. Вчера по телевизору показывали. Ты что, не слышала, что о тебе сняли фильм?

Это известие меня не сильно удивило. Меня предупреждали, что обо мне снимается фильм. Но дворцовые пиарщики заверили меня, что его покажут не раньше февраля. Видимо, над нами подшутили.

Да без разницы. Все равно уже где-то бродят четыре мои биографии, на публикацию которых вообще никто разрешения не давал. Одна из них в мгновение ока стала бестселлером. Я читала ее. Не так уж интересно. Но, может, это из-за того, что я-то уже знала, чем все кончится.

– Ну? – спросила я.

Вообще-то я разозлилась на Лилли. И стоило отгонять Майкла от телефона только для того, чтобы сообщить мне про какой-то дурацкий фильм?

– Ну так вот, – сказала Лилли. – Кино. Про тебя. Там тебя изобразили застенчивой и неуклюжей.

– А я и есть застенчивая и неуклюжая, – напомнила я ей.

– Твою бабушку показали доброй и милой, вполне понимающей все твои проблемы, – продолжала Лилли. – Это самая чудовищная дезинформация, которую я видела, если не считать «Влюбленного Шекспира», где Барда представили суперменом с упаковкой пива и полным набором зубов.

– Это ужасно, – согласилась я. – А теперь можно я закончу свой разговор с Майклом?

– Ты даже не спросила, как они изобразили меня, – возмутилась Лилли, – твоего самого лучшего и верного друга.

– Как они изобразили тебя, Лилли? – спросила я, поглядывая на большие резные часы на большой резной мраморной каминной полке над большим камином в моей спальне. – Только рассказывай быстрее, а то ровно через семь часов мне предстоит завтрак, а потом конная прогулка с членами Королевского конного клуба.

– Они представили все так, словно я совсем не поддержала тебя, когда узнала про твое королевское происхождение, – практически прокричала в трубку Лилли. – Словно когда ты сделала ту дурацкую стрижку, я дразнила тебя недалекой стилягой!

– Ну, – сказала я, ожидая, когда же Лилли дойдет до сути своей тирады.

Потому что на самом деле Лилли и впрямь не особо одобряла тогда мою стрижку и принадлежность к королевской фамилии. Но оказалось, что это и есть суть ее выступления.

– Никогда я не осуждала твое королевское происхождение! – заорала она в трубку так, что я испугалась за свои барабанные перепонки и отвела трубку в сторону. – Да я во всей этой истории была твоим самым верным и надежным другом!

Это было настолько откровенной неправдой, что я даже подумала, что Лилли шутит, и начала смеяться. Но по тому, что она встретила мой смех ледяным молчанием, я поняла, что она сказала это на полном серьезе. Очевидно, Лилли обладает избирательным типом памяти, когда помнишь все свои хорошие дела и забываешь неприглядные. Как политики.

Ведь если бы Лилли на самом деле поддержала меня тогда, я бы ни за что не подружилась с Тиной Хаким Баба. Я стала подсаживаться к ней за столик в кафе в октябре только потому, что Лилли не разговаривала со мной из-за того, что я оказалась принцессой.

– Я искренне надеюсь, Миа, что твой смех вызван исключительно тем, что ты не можешь поверить, как можно было так все переврать и выставить меня не самым лучшим другом. Я знаю, что у нас в отношениях были свои подъемы и спады, но если я порой и обходилась с тобой сурово, то только потому, что считала, что ты предаешь саму себя.

– М-мм, – сказала я.

– Я собираюсь написать письмо, – продолжала Лилли, – на студию, где снимали этот злобный пасквиль, и потребовать письменных извинений. И если они мне их не представят – я подам на них в суд. И мне плевать, если надо, я дойду до Верховного Суда. Эти голливудчики думают, что могут снимать всякую туфту, а зрители все радостно проглотят. Может, с остальными этот фокус и пройдет, но я лично собираюсь бороться за более правдивое изображение реальных людей и событий. Меня этому человеку так просто не заткнуть!

Я спросила у Лилли, какому это человеку, думая, что она имеет в виду продюсера или директора, но она только повторяла: «Человеку! Человеку!», словно я умственно неполноценная.

Потом трубку снова взял Майкл и объяснил, что «человек» – это фигуральное выражение, и подобно тому, как фрейдисты во всем винят «мать», так блюзовые музыканты все беды списывают на некоего «человека». Майкл рассказал, что традиционно «человек» считается обязательно белым, преуспевающим мужчиной среднего возраста, обладающим большой властью.

Мы еще обсудили, не назвать ли группу Майкла «Человек», но потом отмели эту идею на том основании, что здесь прослеживается также некий женоненавистнический подтекст.

Семь дней до того, как я снова смогу оказаться в руках Майкла. Ах, те часы пролетят, как на крыльях!

Потом я поняла – описание «человека» как нельзя более точно подходит моему папочке! Хотя я сомневаюсь, что блюзовые музыканты имели в виду именно принца Дженовии. Насколько я знаю, папа даже ни разу не бывал в Мемфисе.

8.00–12.00

Королевский симфонический концертный зал.

Когда кажется, что может быть, ну может быть, наконец, дела начинают идти на лад, кто-нибудь обязательно все испортит.

И как всегда, это была бабушка.

Думаю, она догадалась, что я опять всю ночь болтала с Майклом по телефону, судя по моему сонному виду. Поэтому сегодня утром, аккурат между моей верховой прогулкой с Обществом любителей конного спорта и встречей с Обществом обустройства пляжей Дженовии, бабушка усадила меня перед собой и прочитала лекцию. На этот раз не о социально приемлемых подарках мальчикам на день рождения. Сегодня лекция была о правильном выборе.

– Замечательно и прекрасно, Амелия, – начала она, – что тебе нравится этот мальчик.

– Ну еще бы! – вскричала я с праведным возмущением. – Учитывая, что ты его даже не видела никогда! И вообще, что ты знаешь о Майкле? Да ничего!

Бабушка недобро взглянула на меня.

– И тем не менее, – продолжила она, – я считаю неразумным допускать, чтобы твое увлечение этим Майклом застило тебе глаза, не позволяя разглядеть более подходящего супруга, как, например…

Я перебила бабушку и сказала, что если она сейчас назовет имя принца Уильяма, то я спрыгну с моста Девственниц.

На что бабушка сказала, что не надо казаться смешнее, чем я есть, и что я все равно никогда не смогу выйти замуж за принца Уильяма хотя бы потому, что он принадлежит к англиканской церкви. Однако есть и другие гораздо более подходящие романтические партнеры для принцессы королевского дома Ренальдо, чем этот Майкл. И бабушка сказала, что не допустит, чтобы я упустила возможность познакомиться с другими молодыми людьми только потому, что воображаю, что влюблена в Майкла. Она заверила меня, что если бы обстоятельства сложились наоборот, и Майкл оказался бы наследником трона и значительного состояния, то вряд ли он был бы столь же верным мне, как я ему сейчас.

Я категорически не согласилась с такой оценкой характера Майкла. Я сообщила бабушке, что если бы она потрудилась познакомиться с Майклом, то она поняла бы, что он всегда и во всем – и когда был главным редактором ныне закрытого журнала «Крэкхэд», и когда стал исполнять функции казначея компьютерного клуба – демонстрировал исключительную честность и преданность. И еще я объяснила ей, как можно терпеливее, что мне больно слышать, как она негативно отзывается о человеке, которому я отдала свое сердце.

– В том-то и дело, Амелия, – бабушка выкатила свои и без того страшные глаза, – ты слишком юна, чтобы отдавать свое сердце кому бы то ни было. Я думаю, с твоей стороны очень глупо в четырнадцать лет решать, с кем ты проведешь всю оставшуюся жизнь. Если, конечно, это не кто-то очень, очень особенный. Кто-нибудь, кого мы с папой знаем. Причем, очень хорошо знаем. Кто-то, кто, быть может, кажется немного незрелым, но кому просто нужна подходящая женщина, чтобы угомониться. Девочки взрослеют намного быстрее юношей, Амелия…

Я перебила бабушку, заявив, что мне через четыре месяца уже исполнится пятнадцать, а Джульетта вышла замуж за Ромео в четырнадцать. На что бабушка ответила:

– И эти отношения сложились чудесно, не так ли?!

Ясно, что бабушка никогда не была влюблена. И более того, ей, видимо, совсем не нравятся романтические трагедии.

– В любом случае, – добавила бабушка, – если ты надеешься удержать этого мальчика, то ты неправильно ведешь себя.

Я напомнила бабушке, что мы с Майклом вместе всего двадцать пять дней и за все это время поговорили по телефону ровно три раза, и поэтому очень жестоко с ее стороны намекать мне, что его уведет какая-нибудь девица с разноцветными глазами.

– Прости меня, Амелия, – сказала бабушка, – но если ты и впрямь хочешь удержать этого молодого человека, то надо бы тебе знать, как это делается.

Клянусь, не знаю, что на меня нашло в тот момент. Словно все, что копилось все эти дни – катавасия с платными парковками, разлука с Майклом, мамой и Толстым Луи, неумением разговаривать с принцем Уильямом, прыщ на подбородке – все это переполнило чашу терпения, и я заявила:

– Конечно, я хочу удержать его! Но как, интересно, мне это сделать, когда я совершенно несамоактуализированная, бездарная, плоскогрудая, непохожая на Кейт Босуорт, уродина-принцесса???

Бабушку, казалось, изумила эта моя вспышка. В первый момент она даже не знала, на что сначала возразить: на выступление о моей бездарности или о плоскогрудости. В конце она все-таки выдала:

– Ну, ты могла бы начать с того, что перестала бы висеть с ним всю ночь на телефоне. Ты даже не даешь ему повода усомниться в твоей любви.

– Конечно, нет! – вскричала я в ужасе. – С какой стати? Я же люблю его!

– Но ты не должна давать ему это понять! – Бабушка была готова запустить в меня своим фужером с «Сайдкаром». – Ты что, совсем тупая? Никогда не позволяй мужчине увериться в твоей любви к нему! Ты очень хорошо начала, забыв о его дне рождения. А теперь ты все портишь, постоянно названивая ему. Если этот мальчик поймет, что ты на самом деле чувствуешь, он перестанет угождать тебе.

– Но, бабушка! – Я была немного сбита с толку. – Ты же вышла за деда. Значит, он понял, что ты его любишь, раз уж пошла за него.

– Не дед, а дедушка, Миа, ради Бога, оставь этот ваш вульгарный американский жаргон. – Она оскорблено засопела. – Твой дедушка ничего «не понял» о моих чувствах. Уж я постаралась, чтобы он думал, что я выхожу за него исключительно ради титула и состояния. И думаю, не надо напоминать тебе, что мы прожили с ним счастливо сорок лет. Причем не имели раздельных спален, – добавила она с некоторым злорадством, – в отличие от некоторых королевских семей.

– Подожди-ка, – уставилась я на нее. – Сорок лет ты спала с дедушкой в одной постели и ни разу не сказала, что любишь его?

Бабушка допила остатки «Сайдкара» и любовно погладила по голове Роммеля. С тех пор как мы вернулись в Дженовию и Роммелю поставили диагноз НН и заставили носить пластиковый воротник на шее, шерсть у него начала отрастать. Белый пушок стал пробиваться по всему телу, как у новорожденного цыпленка. Но от этого он не стал симпатичнее.