Элизабет Хойт - Приручить чудовище

— Конечно.

Он забрался в карету и сел напротив. В черной куртке, черных бриджах и черном плаще он выглядел очень мрачным. Казалось, он не представлял, что ему теперь делать.

Хелен обняла своих детей и прижала к себе. Она кашлянула, а потом представила их:

— Это мои дети. Абигайль девять лет, а Джейми пять. Дети, это мой отец. Ваш дедушка.

Абигайль спросила:

— Как поживаете, сэр? Джейми просто смотрел и молчал.

Хелен подождала, не скажет ли отец что-нибудь, но он, казалось, немного смущался.

— Как мои братья и сестры? — спросила она немного официально.

— Все женаты и замужем. Тимоти женился только в прошлом году, на Эни Харрис. Ты помнишь ее? Она жила через два дома от нас.

— О да, малышка Энн Харрис!

Хелен улыбнулась с некоторой горечью. Энн было, всего пять, как Джейми, когда она ушла из дома к Листеру. Она провела почти целую жизнь вдали от своей семьи, от ее забот.

Отец кивнул, теперь у него была привычная и безопасная тема для разговора.

— Рейчел замужем за молодым доктором, моим бывшим учеником, и ждет второго ребенка. Рут вышла за моряка и теперь живет в Дувре. Она часто пишет, и каждый год приезжает в гости. У нее всего один ребенок, девочка. А у Маргарет целых четверо, два мальчика и две девочки. Два года назад она родила мертвого ребенка, тоже мальчика.

Хелен вздохнула:

— Мне жаль слышать это. Отец кивнул:

— Мама беспокоится, что Маргарет все еще горюет. Хелен разволновалась:

— А как мама?

— Ничего. — Отец рассматривал свои руки. — Она не знает, что я приехал сюда встретиться с тобой.

— Понятно…

Что она еще могла сказать на это? Хелен взглянула в окно. На крыльце дома в солнечных лучах нежилась собака.

— Я не должен был позволять ей отречься от тебя. Хелен в удивлении обернулась к нему. Ей никогда не приходило в голову, что отец с матерью не во всем могут быть согласны.

— Твои сестры еще не были замужем, и мать беспокоилась об их будущем, — сказал он, и морщины на его лице, казалось, стали еще глубже. — Ну и герцог Листер — могущественный человек, он вел себя уверенно и ожидал, что ты пойдешь с ним. Было легче просто отпустить тебя и умыть руки. Но вся эти годы я сожалел о своем решении. Надеюсь, ты сможешь меня простить.

— О, папа! — Хелен бросилась к отцу, чтобы обнять его.

— Прости меня, Хелен.

Она вернулась на свое сиденье и посмотрела на отца сквозь слезы.

— Боюсь, тебе нельзя вернуться домой. Твоя мать твердо стоит на своем, но я верю, что она передумает, если ты напишешь мне. И я надеюсь, что мне еще доведется увидеть тебя.

— Конечно, папа.

Он кивнул и коротко прикоснулся к щечке Абигайль и макушке Джейми.

— Мне надо идти, но я напишу тебе в замок сэра Алистэра Манро. — Он помедлил и сказал хрипловато: — Он кажется мне хорошим человеком.

Хелен улыбнулась, хотя ее губы дрожали:

— Так и есть.

Отец кивнул и вышел.

Хелен закрыла глаза, прижала руку к дрожащим губам, едва сдерживая слезы.

Дверца кареты снова открылась, и Алистэр сел напротив.

Когда Хелен открыла глаза, он внимательно смотрел на нее.

— Что он сказал? Он обидел тебя?

— Нет, нет. — И она во второй раз бросилась к противоположному сиденью, чтобы поцеловать Алистэра в щеку. Хелен села обратно и посмотрела на него: — Спасибо тебе. Огромное тебе спасибо.

Возвращение в замок Грейвз длилось неделю. За эту неделю они сменили не один гостиничный номер, и все это время дети были рядом с ними. Хелен не могла выпустить их из виду, и Алистэр не был против того, чтобы и ночи она проводила вместе с ними. Может, именно поэтому в первый же вечер их возвращения в замок, едва часы пробили девять, Алистэр вышел из своей спальни и направился к ее комнате.

Он и сам не мог полностью объяснить свои действия. Он хотел, нуждался в том, чтобы восстановить отношения с Хелен. Ему необходимо было удостовериться, что все остается как прежде. Он нуждался в ней и не хотел, чтобы их время закончилось. Он ощущал в себе эту слабость, и это лишь подгоняло его.

И еще он боялся, что теперь у нее нет причин оставаться, с ним в замке. Хелен не нуждалась в работе, во всяком случае, в обозримом будущем. У нее было достаточно драгоценностей, которые ей подарил Листер когда-то. И к тому же ей больше не было необходимости скрываться от него.

Но теперь напрашивался вопрос: как скоро она захочет оставить его?

Алистэр отбросил тягостные мысли и постучал в комнату Хелен. Затем осторожно толкнул дверь, и та легко открылась. Перед ним стояла Хелен в одной рубашке. По всей видимости, она ждала его.

Алистэр взял ее за руку и повел за собой к своей комнате. Его желание было чудовищно сильным, и он боялся, что не сможет управлять собой. Едва они вошли в его комнату, как Алистэр обнял Хелен и прижался губами к ее губам. Она была такой мягкой и податливой!

Его руки пробежали по ее плечам, вниз, к нежным изгибам, затем накрыли грудь.

— Алистэр!.. — Хелен, задыхаясь, оторвалась от него и подняла на него широко открытые глаза.

— Ш-ш-ш… — Он подхватил ее на руки и понес к кровати.

— Нам необходимо поговорить, — сказала Хелен.

— Не сейчас. Просто позволь мне… — Алистэр нежно опустил ее на свою большую кровать, и золотые локоны Хелен разметались по подушке. Она была прекрасна! Он не был богом и не заслуживал ее, но он брал что мог, пока ему было позволено.

Он сбросил с себя одежду и навис над Хелен. Она смотрела на него снизу вверх, и он не мог оторваться взгляда от ее прекрасных глаз. Они были огромные и такие невозможно невинные! Хелен нежно и заботливо погладила его покрытую шрамами щеку. Она ничего не говорила, но ее взгляд, выражение лица, ее прикосновения заставляли кипеть его кровь.

Он долго целовал Хелен, а потом снял с нее рубашку и лег сверху.

Люди говорят о райском блаженстве загробной жизни, но это было единственное блаженство, которого он хотел в этой жизни и после нее: чувствовать обнаженную кожу Хелен. Вжимать свою возбужденную плоть в нежный бархат ее живота. Ощущать ее интимный женский запах и чувствовать тепло ее кожи. Боже, если б была для него надежда на рай, он отказался бы от нее и с радостью навсегда остался бы в объятиях Хелен!

Он прошелся ладонями по ее бокам, талии, плавным округлостям бедер и коснулся пальцами ее жаркого лона. Она была влажной, готовой принять его. Он и сам не мог больше ждать ни мгновения.

Он вошел в нее, в ее тепло, ее мягкость.

Домой.

Она была тесной, несмотря на готовность.

Алистэр стиснул зубы и старался продвигаться мелкими толчками, раздвигая ее складки, проникая все глубже. Хелен принимала его, и он боялся излиться слишком рано. Он чувствовал, как ее руки скользят по его спине, прижимая ближе. Она целовала его и раздвигала ноги, стремясь охватить его бедра своими. Он двигался — он не мог сдерживаться более. Скользил, терся, толкался в ней. Она продолжала целовать его без всякого стыда, ее рот принимал его язык, как тело принимало его плоть.

Это было все, чего он хотел. Это и был рай.

Но его тело властно требовало завершения, пренебрегая роскошью медленного слияния. Алистэр ускорил движения. Он не отрывал взгляда от ее тяжелых век, полуприкрывших глаза, от румянца на ее лице. Ее дыхание было учащенным, но Хелен еще не подошла к разрядке. Он раздвигал складки лона, легко обводил пальцем, нежно поглаживал ее плоть. Хелен вцепилась пальцами в его плечи, голова ее металась, приминая подушку. Он смотрел на нее, подводя к краю, и когда голова ее безвольно откинулась назад, он понял, что пришло его время. Единственный рывок… Он успел выйти и в то же мгновение излился на ее бедра. Сердце его тяжело, бухало в груди, дыхание прерывалось. Он скатился в сторону, чтобы надавить на нее, и не двигался, обессиленный и опустошенный.

Он уже засыпал, когда она пошевелилась. Ее пальцы пробежались по его груди.

— Я люблю тебя, — прошептала Хелен. Конечно, он знал, что должен что-то сказать в ответ, но слова не шли. Казалось, его поразила немота. Теперь уже слишком поздно. Их время истекло.

— Хелен…

Она села рядом с ним.

— Я люблю тебя всем сердцем, Алистэр, но не могу остаться с тобой, если ты хочешь только мое тело.

* * *

Раньше, когда она была юной и совсем наивной, Хелен считала себя влюбленной, хотя всего лишь была заворожена титулом и властью мужчины. Та любовь, которую она теперь чувствовала к Алистэру, была совсем другой. Хелен знала его недостатки, знала о его тяжелом характере и цинизме, но она также и восхищалась многими его чертами. Его любовью к природе, отзывчивостью, которую он скрывал от всего мира, его безусловной преданностью.

Она видела и худшее, и лучшее в нем и видела, как эти качества сочетаются в нем. Она даже знала, что есть в нем то, что до сих пор остается скрытым от нее, и она хотела, чтобы у нее была возможность познать это. Она любила его, несмотря ни на что, любовью зрелой женщины. Любовью, которая принимала и его человеческие слабости, и его благородство.

И все же Хелен понимала, что этой любви, какой бы чудесной она ни была, для нее недостаточно.

Алистэр по-прежнему лежал возле нее, руки были сцеплены за головой, грудь высоко вздымалась. Он не сказал ни слова, когда она призналась ему в любви, и этот факт почти уничтожил ее. И все же ей было не важно, признается он в ответ или нет.

— Останься со мной, — выдохнул он. Лицо его было спокойно, но черты выражали отчаяние.

Это почти разбило ей сердце.

— Я не могу жить как прежде, — сказала она. — Я сбежала от Листера, потому что осознала, что я нечто большее, чем покорная игрушка мужчины. Я должна быть чем-то большим — ради себя и ради моих детей. И хотя я люблю тебя в тысячу раз больше, чем когда-либо любила Листера, я не повторю своей ошибки.

Его прекрасный глаз закрылся, и он отвернулся от нее. Она ждала, но Алистэр лежал безмолвный и недвижимый. Точно так же он мог превратиться в камень.

Наконец Хелен поднялась с кровати, взяла с пола рубашку, надела ее и пошла к двери. В последний миг она оглянулась, но Алистэр даже не шевельнулся. Тогда Хелен открыла дверь и выскользнула из комнаты, оставляя в ней его — и свое сердце.

На следующее утро Алистэр отправился в свою башню, но все там было не как прежде. Трактат о барсуках, которые раньше так интересовали его, казался едва ли не смехотворным. Его наброски, заметки и дневники, все в этой комнате было бессмысленным и бесполезным. И худшее из всего — это то, что из окна он мог видеть Хелен. Она следила за тем, как грузят в экипаж ее багаж, и выглядела совершенно спокойной. Зачем он вообще поднялся сюда этим утром?

Его несвязные мысли были прерваны стуком в дверь. Он посмотрел на дверь и сказал:

— Входите!

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула Абигайль.

— А, это ты.

— Мы хотели попрощаться, — сказала девочка невероятно серьезным голосом.

Алистэр кивнул.

Абигайль вошла, а следом за ней Джейми, со щенком на руках.

— Мы хотели поблагодарить вас за то, что вы приехали в Лондон и спасли нас, — сказала Абигайль. — И за то, что были добры к нам, позволили жить в вашем замке и показывали нам, где живут барсуки. Она замолчала.

— Все верно, — ответил Алистэр и потер переносицу. — Ты знаешь, твоя мама любит тебя.

Абигайль подняла на него васильковые глаза.

— Она любит тебя… — он остановился и прокашлялся, — просто за то, что ты — это ты.

— О! — Абигайль опустила взгляд на носки своих туфель и глубоко вздохнула, словно сдерживая слезы. — И еще мы хотели поблагодарить вас за то, что вы позволили придумать имя вашей собаке.

Алистэр приподнял бровь.

— Мы решили назвать его Баджер, барсук, — объяснила она, — потому что он бегал с нами к барсучьим норам. К тому же он не может вечно оставаться Прудлом. Все-таки это детское имя.

— Баджер — это очень хорошее имя… А вам не жалко оставлять его? Ведь вы гуляли с ним каждый день и присматривали, чтобы он не ел слишком много?