Генри Вуд - Присяга леди Аделаиды

— Это было между половиною и тремя четвертями девятого, — отвечал Мичель. — Ближе к трем четвертям.

Рэвенсберд отступил назад с видом человека, который победил своих противников и покончил с состязанием.

— Это решает вопрос относительно меня, милорд. Я воротился в «Отдых Моряков» в двадцать минут девятого. Я помню, что пробило четверть на церковных часах перед тем, как я вошел, и я вынул мои часы посмотреть, верны ли они. Потом я не выходил целый вечер.

Лорд Дэн был изумлен самоуверенностью этого человека; он не верил ни одному слову.

— Мичель, — сказал он, — верно ли вы знаете, который был тогда час?

Но говоря эти слова, он вспомнил, что его сын сидел с ним за столом почти до половины девятого.

— Я верно знаю, милорд, — отвечал Мичель. — Мы, береговые стражи, не часто ошибаемся в часах; нам нечего делать, когда мы ходим, как прислушиваться к четвертям и часам, когда бьют церковные часы. Притом нам показывает время прилив; даже весело примечать, как прилив и время идут заодно. Мне кажется, что капитан Дэн упал без двадцати двух минут девять. Три четверти пробило вскоре после того, как я его оставил, когда я бежал по берегу.

— Я полагаю, вы можете присягнуть в этом, Мичель, если будет нужно? — закричал хитрый стряпчий Эпперли.

— Да могу, сэр, это правда.

Этот ответ сделал мало пользы. Эпперли был уверен, что в чем-нибудь была ошибка.

— Может быть, Рэвенсберд, — сказал он, — вы сообщите лорду Дэну, что делали во время вашего отсутствия в «Отдыхе Моряков» и где вы провели это время? Судя по вашим собственным словам, вы находились в отсутствии почти полтора часа.

— Я почтительнейше доложу милорду, что где я был — не относится к этому делу, — отвечал Рэвенсберд. — Мичель объявил, что убийство было совершено…

— Позвольте, Вы второй раз называете это убийством.

— Ведь и другие так называют! — вскричал Рэвенсберд.

— Не таким самоуверенным тоном, как вы. Продолжайте.

— Мичель говорит, что это случилось без двадцати двух минут девять. Я воротился в гостиницу в двадцать минут девятого. Если бы даже я прямо пошел с утесов в гостиницу — а я совсем не был на утесах в этот вечер — я должен был бы уйти оттуда в восемь часов, или около того, чтобы поспеть к тому времени, о котором я говорю. Я воротился в двадцать минут и не выходил опять. Если это докажут — а вы можете спросить двенадцать свидетелей, по крайней мере, в гостинице, — тогда я скажу, мистер Эпперли, что вы не имеете права разбирать мои поступки. Когда будет доказано, что я не нападал и не мог нападать на капитана Дэна, то я сделаюсь также свободен и независим, как вы. Я начал играть в домино с одним из посетителей в половине девятого и играл с ним до десяти.

Яснее всего в это время было послать в гостиницу, чтобы слова подсудимого были подтверждены или опровергнуты. Сам сержант пошел туда, и лорд Дэн ждал с плохо скрываемым нетерпением. Как и прежде, единственным человеком, сохранившим полную непринужденность в этой комнате, был Рэвенсберд.

Бент воротился. Он пришел, повесив нос. Гауторн, его жена и еще два-три достойных свидетеля объявили, что Рэвенсберд воротился в гостиницу в двадцать минут девятого. Они могли определенно указать время, потому что Рэвенсберд обратил их внимание на часы в гостиной, сказав, что они совершенно верны с церковными. И это было справедливо, что он больше не выходил и играл в домино до тех пор, пока не пошел спать.

При таком показании не было предлога держать Рэвенсберда под арестом, и лорд Дэн неохотно велел его освободить. Неохотно, потому что в глубине сердца он все еще считал его виновным.

— Вы свободны, Ричард Рэвенсберд.

— Милорд, — сказал оправданный подсудимый, выходя из угла, где он стоял, и подходя к лорду Дэну. — Я думаю, что даже и теперь, несмотря на свидетельство, вы считаете меня убийцей моего господина. Еще раз позвольте мне сказать правду: я совсем не видал его после того, как ушел из замка утром.

— Я думаю, что это были вы, вы, и никто другой, — отвечал лорд Дэн, наклонив вперед свое строгое лицо. — Вы восторжествовали на время, но я напомню вам, Ричард Рэвенсберд, что такие преступления обнаруживаются рано или поздно.

Единственным ответом Рэвенсберда был поклон, довольно почтительный. Его обращение с лордом Дэном всегда отличалось заметным уважением. Впрочем, он ни с кем не был почтителен, а только бесстрашно независим. Он вышел из залы, не сказав более ни слова. Брефф стоял в воротах, но Рэвенсберд прошел мимо него, не заговорив с ним, и повернул к Дэншельду. За ним следом шли Коттон и Мичель; они были не столь необщительны, и буфетчик пригласил их выпить стакан эля. Очень приятно это было бедному, слабому Мичелю.

В зале остались лорд Дэн, сквайр Лестер, Эпперли и полицейский сержант. Первые двое говорили между собой. Эпперли был в глубокой задумчивости, а офицер записывал что-то в старой записной книжке, которую он вынул из кармана. Лицо его было очень задумчиво.

— Вы как будто в недоумении, Бент, — заметил стряпчий.

— Это правда, мистер Эпперли.

— Вы все еще думаете, что он виновен?

— Я в этом уверен.

— А я не уверен теперь, — сказал Эпперли, мнение которого изменилось после доказанного пребывания Рэвенсберда в другом месте. — Нельзя оставаться слепым к фактам, если он действительно воротился в гостиницу в то время, как он говорит.

— Я говорю вам, что он не воротился, — перебил сержант, — или Мичель ошибается во времени. Ничто не может быть так обманчиво, как свидетельство, основанное на времени, для доказательства какого-нибудь факта. Вот видите: вы ведь приметили, как я говорил, что мистер Гауторн сказал, что он обратил внимание, когда пришел, на то, что тогда было двадцать минут девятого. Этого самого обстоятельства достаточно для человека опытного, чтоб доказать его вину. Он сделал это с целью, поверьте. Тут кроется какая-нибудь хитрость; он, вероятно, перевел часы назад. Не это приводит меня в недоумение. Рэвенсберд ни меньше, ни больше хитер, чем другие, ему подобные, и мы его еще поймаем. Что касается пребывания в другом месте, я знал многих присягавших относительно времени, и присягавших честно, только они ошибались. Их стенные и карманные часы шли неверно, или солнце скоро зашло; я знаю, как можно верить пребыванию в другом месте.

— Что же приводит вас в недоумение? — спросил Эпперли.

Они говорили тихо, но сержант понизил голос до шепота, когда ответил коротко:

— Девица. Она приводит меня в недоумение. Я уверен, что она знает больше, чем сказала; это еще ничего, нам часто дают половину показаний, и эти недомолвки не тяготят их совести.

— Вы не верите ей?

— Я не говорю, чтоб я совершенно не верил. Но, видите ли, — прибавил сержант, употребляя свою любимую фразу, как он это делал, когда рассуждал о чем-нибудь очень серьезном, — я могу понять, что она была испугана в то время — всякая молодая девушка испугалась бы, если б была свидетельницей подобной сцены, — но что же пугает ее теперь?

Эпперли, по-видимому, поразил этот вопрос.

— Она казалась очень испуганной, когда стояла здесь, этого отвергать нельзя, — заметил он.

— А заметьте, сэр, что если кто-нибудь, кроме его самого, мог бы доказать виновность Рэвенсберда, то это леди Аделаида. Она…

Сержант замолчал, остановленный взглядом Эпперли. Обернувшись, он увидал прекрасное, престарелое лицо лорда Дэна, наклоненное вперед с пристальным вниманием. Он говорил громче, чем хотел.

— Что вы говорите, Бент?

Сержант объяснил. Он не имел особенного желания скрывать от лорда Дэна свои подозрения по поводу того, что леди Аделаида могла бы, если б хотела, доказать виновность Рэвенсберда.

— По какой же причине она не делает этого? По какой причине? — горячо спрашивал лорд Дэн.

— Милорд, я не могу этого понять, вот это-то и приводит меня в недоумение. Эта француженка, ее любимая горничная, невеста Рэвенсберда, может быть, она для нее выгораживает его. Она как будто боялась француженки, когда стояла здесь.

Из всех разнообразных происшествий, видов и сомнений, которыми это дело было окружено, это новое более всех было неприятно для лорда Дэна. Он был склонен делать заключения под впечатлением минуты, как сделал это и теперь. С самого начала в нем было тайное убеждение, что Аделаида Эрроль сказала неправду; он чувствовал это и утром, когда ее допрашивали. Это предположение представлялось ему разрешением тайны и граф принял его почти с непомерным гневом и с глубоким, глубоким огорчением. Она скрывает убийцу его бедного сына, ее жениха!

— Благодарю, что вы высказали это, Бент, — сказал лорд Дэн, и губы его задрожали, а тон не скрывал сосредоточенного гнева. — Нет никакого сомнения, что вы правы, как были правы и прежде, когда выражали мнение, что она; должно быть, видела что-нибудь, в чем она упорно отпиралась передо мной. Я помню, что она очень испугалась, когда упомянули о присяге: мы посмотрим, что она скажет об этом теперь.

Леди Аделаида, за которою тотчас было послано, опять пришла в залу; приказаний лорда Дэна в собственном его доме нельзя было ослушаться. Она, по-видимому, храбро решилась не поддаваться, но это была жалкая попытка, и даже губы ее побелели, а руки страшно дрожали, когда она подошла к лорду Дэну. Лестер встал, чтоб подать ей руку, как прежде, но лорд Дэн остановил его.

— На этот раз я сам займусь леди Аделаидой, мистер Лестер.

Она бросила украдкой взгляд на лица присутствующих: на лице Эпперли было любопытство, полицейского сержанта — бесстрастие, Лестера — сострадание, но когда леди Аделаида увидала строгость на лице лорда Дэна, слабый крик сорвался с ее губ. Он положил свою руку на ее руки и медленно сказал:

— Мы имеем причину думать, что ваше отпирательство было ложно, Аделаида Эрроль; мы полагаем, что вы узнали убийцу моего сына. Кто был он?

— Не знаю, — отвечала она, и смертельная бледность покрыла ее лицо.

— Вы знаете, так мы полагаем.

— Я сказала, что я не знаю. Было слишком темно, чтоб узнать его, — прибавила она, едва будучи в состоянии, как видели все, произносить слова своими сухими и бледными губами.

Лорд Дэн не хотел задавать ей прямого, главного вопроса: был ли это Рэвенсберд. Он ждал, не сводя своих суровых глаз с ее лица. Удивительно было видеть, как оно было бледно.

— Спрашиваю еще раз, кто дрался с моим сыном?

— Не знаю. Право, не знаю.

— Стало быть, если это действительно так, вы будете не прочь показать это под присягой. Мистер Лестер, угодно вам привести к присяге леди Аделаиду?

На ее лице выступил яркий румянец, и взгляд испуга и ужаса — или, скорее, безмолвное воззвание к состраданию — обвел этих безжалостных людей. Судья вынул Библию; Лестер видел мало важности в этой церемонии; он по крайней мере верил, что леди Аделаида говорила правду.

— Это одна форма, — кротко шепнул он. — Не дрожите так.

Она обернулась и посмотрела позади себя, как бы надеясь, не может ли она еще ускользнуть. Нет! Позади стояла Софи Деффло. В глазах леди Аделаиды мелькнуло отчаяние. Убежать! Убежать!

Нет, от этого она не могла убежать. С руками, дрожавшими, когда она подняла их, словами, едва сходившими с языка, со щеками, опять покрытыми смертельной бледностью, Аделаида Эрроль произнесла торжественную присягу перед небом, что она не узнала ни капитана Дэна, ни его противника.

Подозрения лорда Дэна относительно того, что она говорит неправду, и подозрения всех других уничтожились, кроме подозрений одного человека — полицейского сержанта Бента.

Ричард Рэвенсберд, между тем возвращаясь в Дэншельд, встретил Герберта Дэна. Этот джентльмен был на своем любимом месте, у калитки, где вы уже видели его не раз. Он не сидел на ней и не свистал, как бывало во времена более веселые, но облокотился меланхолично. В его руках не было удочки, хлыст с серебряной ручкой не махал в такт его оперным ариям. Не могло быть никакого сомнения, что преждевременная смерть его кузена истинно огорчала его. С чрезвычайным удивлением увидал он, что Рэвенсберд приближается свободный, без сопровождения бдительных стражей закона.

— Как! Вас выпустили, Рэвенсберд?

— Разве могли поступить иначе, мистер Герберт? — отвечал Рэвенсберд, остановившись против того, кто его спрашивал, как будто желая показать, что он не хочет избегать расспросов.

— Поступить иначе! — повторил Герберт Дэн. — Право, я не знаю, Рэвенсберд. Если Мичель видел, как вы столкнули моего бедного кузена…

— Мичель не видел, — перебил Рэвенсберд, устремив свои проницательные черные глаза прямо в лицо Герберта Дэна.