Генри Вуд - Присяга леди Аделаиды

Мисс Бордильон не совсем была не готова к этому распоряжению. Она знала, что только один ее дом был открыт для мистера Лидни; она сама начала сомневаться, и, вздыхая, согласилась с Лестером, что ее двери должны быть заперты для Лидни.

Пока еще не представлялось случая для этого, потому что Лидни не приходил, но в это утро, когда Блэр был в полицейской конторе, Лидни пришел к мисс Бордильон.

— Дома нет, сэр, — отвечала Мэри, покраснев от сказанной ею лжи.

Но в эту самую минуту кто подошел к окну — которое в этом маленьком домике было возле самой двери — как не сама мисс Бордильон? Лидни посмотрел на нее, а потом на служанку, и улыбка промелькнула по его лицу. Служанка смутилась и стала оправдываться.

— Я не виновата, сэр, что не могу вас впустить; я повинуюсь приказаниям.

— Мисс Бордильон приказала вам не пускать меня, когда я приду?

— Да, сэр, приказала. Мне не хотелось бы показаться вам грубою.

Он вырвал листок из своей записной книжки, написал на нем несколько слов и послал к мисс Бордильон.

«Позвольте мне видеть вас на несколько минут. Я прошу об этом как о милости.»

Мисс Бордильон подумала, что одно свидание не значит ничего. Увидев перед собой это благородное лицо, она как будто перестала сомневаться в нем. Редко видела она человека, которому могла бы так безусловно верить.

— Благодарю, что вы приняли меня, — начал он, входя и протягивая руку, которую она взяла по обыкновению.

— Я с огорчением вижу, что не в милости у дэншельдских жителей эти последние две недели; но я надеялся, что это предубеждение не дойдет до вас. Вы считали меня другом, мисс Бордильон, и я теперь пришел просить вас обращаться со мною как с другом. Скажите мне, если можете, какие слухи ходят против меня и какую форму принимают они?

Мисс Бордильон колебалась в нерешительности, румянец, вызванный неприятным положением, покрыл ее нежное лицо.

— Вы, вероятно, слышали, что мистер Лестер выгнал меня из своего дома, — продолжал он, видя, что она не говорит. — Я спросил о причинах этого оскорбления, он совершенно отказался их сообщить. Вчера на улице капитан Дефф с женой прошли мимо меня и не поклонились, я потом встретил капитана опять и спросил его о причине, он вежливо уклонился от ответа. Мне кажется, я имею право узнать, что все это значит, и пришел спросить вас, мисс Бордильон. Человек не может опровергнуть обвинение, если не знает, в чем оно состоит.

— Было бы сумасбродно с моей стороны делать вид, будто я не знаю, что о вас ходят неприятные слухи, — наконец отвечала мисс Бордильон. — Но, мне кажется, вы могли бы опровергнуть их.

— В каком смысле?

— Мне кажется, вам надо бы объявить, кто вы. Вы сказали, что вы из хорошей фамилии, пользующейся в Англии некоторой известностью. Я приняла это уверение с полным доверием и не сомневаюсь, что и другие так же. Но, видите, прошло много времени, а вы не сообщаете подробностей.

Выражение веселости пробежало по его лицу и несколько рассердило мисс Бордильон.

— Вероятно, искали в геральдических книгах пэров или баронов Лидни? — сказал он.

— Вероятно, что-нибудь в этом роде, — отвечала она. — Видите, мистер Лидни, если бы вы не сказали, что ваш отец из хорошей английской фамилии, этот вопрос не подняли бы. Происхождение американское никто не думает разбирать.

— Кто первый высказал эти сомнения?

— Я не знаю.

— По всей вероятности, лорд Дэн. Мисс Бордильон, я не думал, чтобы вы заперли передо мною дверь.

— Я не могу поступить иначе, — сказала она, огорчаясь оборотом, который принял разговор, но между тем считая за лучшее говорить откровенно. — Мне невозможно поступать наперекор обществу; во-первых, обстоятельства этого не оправдывают; во-вторых, я должна буду поссориться с моими родственниками Лестерами.

— А! — сказал он значительным тоном. — Я слышу, что вместе с прочими гнусными преступлениями меня обвиняют в том, что я имею замыслы на состояние мисс Лестер.

— Где вы это слышали? — воскликнула она с удивлением.

— Предполагают, будто я прилагаю все силы, чтоб уговорить мисс Лестер бежать со мной для того, чтобы присвоить себе ее четырнадцать тысяч, — продолжал он, не отвечая на вопрос. — Позвольте мне уверить вас, мисс Бордильон, честным словом, что когда я женюсь, для меня будет решительно все равно, имеет ли моя жена четырнадцать тысяч фунтов или пенсов.

— Я желала бы, чтоб вы не упоминали об этих вещах, — закричала она, — мне так неприятно слышать их! Сама я не могу не чувствовать к вам доверия; в вас есть что-то такое, чему я поверила с первого раза и чему верю теперь. Но если вы думаете, то поймете, что мне невозможно бороться против общественного мнения, продолжая принимать вас здесь. Если бы вы были откровеннее, тогда дело другое. На вашем месте, мистер Лидни, — вдруг сказала она, вставая и протягивая ему руку на прощанье, — я не оставалась бы в Дэншельде.

— Это доказывает, как сильно разделяете вы всеобщее предубеждение, — возразил он, дружелюбно пожимая ее руку. — Я не осуждаю вас, мисс Бордильон и, разумеется, не могу насильно навязываться вам; по позвольте мне выразить вам надежду, что настанет время, когда вы опять будете принимать меня.

Воздух как будто стал легче для мисс Бордильон, когда Лидни вышел. Одна мысль была ей яснее всех других, — он не сказал ни слова, чтоб опровергнуть клевету. Не выразил он также и стыда, а напротив, никогда в своей жизни не казался независимее и не имел более благородного вида.

Когда он вышел, то увидал мисс Лестер, разговаривавшую с служанкой. Эта девушка, еще ждавшая у парадной двери, рассказывала ей какую-то историю. Лидни подошел к Марии и попросил позволения поговорить с нею несколько минут и, не ожидая согласия или отказа, довольно решительно повел ее в маленькую комнатку, где она и Эдифь учили уроки в прежние времена. Трофеи в виде аспидных досок и ландкарт еще украшали стены. Заперев дверь, Лидни стал перед Марией. Если бы мисс Бордильон знала это!

— Мария, — начал он, назвав ее по имени, — я хочу подвергнуть испытанию вашу дружбу, ваше доверие ко мне. Неприятные слухи ходят про меня; уверяют, будто я не джентльмен, а человек подозрительный, авантюрист. Вы верите этому?

— Нет, — спокойно отвечала она, подняв на него глаза, полные доверия.

— Благодарю, я обязан был бы опровергнуть их, более всего для вас, но я не могу этого сделать; еще не настало время. Можете подождать несколько времени, не сомневаясь во мне?

Она опять взглянула на него, с лицом, исполненным веры и надежды; он взял обе ее руки и продолжал:

— Среди других обвинений распространяют слухи, что я стараюсь приобрести любовь мисс Лестер для того, чтоб захватить ее приданое. Я не могу делать заключения относительно любви мисс Лестер, но я по совести признаюсь, что она обрела мою любовь. Более я ничего теперь не могу сказать, кроме того, что когда я явлюсь к мистеру Лестеру просить руки его дочери, он найдет, что и по состоянию и по званию я, по крайней мере, равен ей. Я… я не оскорбляю вас, говоря так много? — вдруг спросил он, потому что она старалась высвободить свои руки.

Нет, он ее не оскорбил; напротив, сердце ее только забилось сильнее при этом признании; она пришла в сильное волнение, и мокрые ресницы опустились на пылающие щеки. Этот «авантюрист», как все его называли, делал ей предложение, а она сознавала, что любила его, кто бы он ни был.

— До тех пор верьте мне, — шепнул он тоном глубокой нежности.

Опять она взглянула на него вместо ответа, но этого было довольно. Искушение наклониться и поцеловать ее раскрасневшееся личико было слишком сильно, но Уильям Лидни был человек честный, несмотря на то, что говорили о нем, и он устоял против этого искушения.

— Господь да благословит вас, Мария; туча скоро пройдет.

Мэри, скромно ждавшая у открытой парадной двери и не предупредившая свою барыню, что, разумеется, она могла сделать, извинилась перед Лидни, когда он прошел мимо нее.

— Право, сэр, я была вынуждена это сделать, сказала она, готовая заплакать.

— Разумеется, вы не виноваты, — отвечал он, дружески сунув ей в руку серебряную монету. — Это кто?

Слова эти относились к проходившему мимо незнакомцу, который обернулся и проницательно посмотрел на него. Лидни показалось, что даже очень проницательно, однако это был не оскорбительный взгляд; но глаза, бросившие этот взгляд, имели, по-видимому, особенную способность рассмотреть основательно каждый предмет, на который они устремлялись.

— Надеюсь, что узнает меня, когда встретит в другой раз, — весело сказал Лидни. — Желал бы я знать, кто он.

— Это банкир лорда Дэна, — отвечала Мэри. — Лакей из Дэнского замка проходил мимо сейчас с дорожным мешком, за которым он ходил на станцию, и сказал, что этот мешок принадлежит лондонскому банкиру милорда, который приехал к нему в гости, и в эту минуту показался этот господин, лакей и сказал, что это он. Очень вам благодарна, сэр. Прощайте, мистер Лидни.

Последние слова, сказанные громко, потому, что Лидни отошел уже далеко, долетели до ушей «банкира». Он повернул назад и подошел к служанке.

— Кажется, вы назвали этого господина «Лидни»?

— Да, сэр. Это мистер Лидни.

Блэр смотрел ему вслед, пока он не скрылся из вида. Может быть, Лидни не согласовался с тем портретом, который он мысленно составил себе о нем.

— Он похож на джентльмена, — невольно вырвалось у Блэра.

— Он настоящий джентльмен! — горячо закричала служанка.

«А, — мысленно рассуждал Блэр, и именно такой человек способен явиться в провинциальный городок и захватить его штурмом, фальшива или подлинна его красивая наружность. Бент прав: в нем что-то напоминает лорда Дэна. Хотел бы я знать…

Что мистер Блэр хотел знать, никогда не было сказано даже ему самому, потому что он прогнал свои мысли как безосновательные.

Лондонский банкир лорда оставался у него в гостях и стал популярен. Едва ли было место, в которое он не заглянул бы, даже в гостеприимное жилище Грэнни Бин, где он нашел сердечное расположение этой почтенной старушки, подарив ей табаку и куря вместе с нею трубку. Грэнни рассказывала ему о многих, особенно о Лидни и об Уильфреде Лестере. Она называла их разными бранными словами.

Блэр подружился с Рэвенсбердом и с его женой, между прочим. В «Отдыхе Моряков» удобно было останавливаться по дороге из замка или в замок, а Бенту очень понравился французский ликер, который подавали там, и он постоянно заворачивал в гостиницу выпить рюмочку. Иногда он разговаривал с Рэвенсбердом, попивая ликер, иногда с его женой, и с любопытством расспрашивал об их госте, молодом Лидни. Но, при всем своем искусстве, Блэр ничего не мог узнать полезного для себя, ничего особенного, ничего предосудительного против этого молодого человека. Лорд Дэн хотел, чтобы он выгнал Лидни, рассказал Блэру Рэвенсберд однажды, но он не знал, почему он должен так поступить; пока американец платит за все и ведет себя хорошо, зачем ему лишаться выгодного постояльца? Словом, Блэр не узнал никаких достоверных сведений ни от кого, так что не оставалось ничего более, как ждать, пока Лидни сам отрежет себе голову.

Не проходило ни одного дня, даже, можно сказать, ни одного часа, чтоб мистер Лидни не заходил в контору Эпперли и не спрашивал, нет ли известий от стряпчего и когда он будет дома.

Утром в одну из суббот, ровно через неделю после приезда Блэра в Дэншельд, пришло известие от Эпперли, и никто не был этому рад более клерка, молодого Крофтза, потому что, как он признавался своим друзьям, ему до тошноты надоело видеть этого скучного Лидни.

— Он вернется сегодня или завтра, — сказал клерк. — Во всяком случае он будет готов заняться делами в понедельник утром.

— Вы знаете это точно? — с жаром вскричал Лидни. — Вы получили письмо от мистера Эпперли?

— Как я мог бы вам сказать, если бы мы не получили письма? — возразил молодой Крофтз в сердцах. — Может быть, — продолжал он с сарказмом, — мистер Джэмз покажет вам письмо, если вы попросите.

Лидни ушел с этой новостью к Уильфреду Лестеру. Уильфред принял ее равнодушно. Сначала он с шумным нетерпением ждал возвращения стряпчего, но последнее время охладел к этому. Что может сделать для него Эпперли или какой бы то ни было стряпчий, если отец не хочет показать дарственной записи? Эту последнюю неделю Лидни примечал, что Уильфред Лестер избегал его, и молодой американец спрашивал себя, неужели и на него имели влияние ходившие по городу слухи. Для Лидни это не имело никакой разницы; он не терял из вида обещания, данного Марии, и три четверти своего времени, ночью и днем, он спокойно проводил, следя за поступками Уильфреда. Но браконьеры вели себя необыкновенно смирно; ничего не было слышно.