Где-то далеко стрекотал, стрекотал мотоцикл. То затихал звук мотора, то снова возникал поблизости от леса. Надо же, ревет, как Мишкина "Ява". Наверное, это дяди Коли Тарая. У него тоже глушак потерян. С пьяну потерял. На новый разориться - жаба дядю Колю душит. Легче всю деревню терроризировать треском и грохотом. Я разозлилась. Катается туда-сюда, тарахтит бессовестно. Думать мешает. И что его нелегкая в дождь носит? Ведь я так ни до чего и не додумалась. Но мне же надо, надо придумать, как жить дальше? Без Мишки жить?


      Я поднялась. Посмотрела на небо - темное. Решила идти домой. Опять этот чертов мотоцикл. На чем я остановилась? А что, если...? Меня не тошнило по утрам?


      Я карабкалась на тропинку по мокрой траве, цепляясь за нее руками. Лихорадочно рылась в памяти. Головокружение, солененькое? Ничего подобного не вспоминалось. Может, еще рано? Может, еще затошнит? Вот ведь глупости какие в голову лезут. Тетка, наверное, беспокоится, что меня долго нет. О чем это я думала? Рожу дочку. Нет, лучше сына. И назову... Как назвать-то? Игорем, вот. Игорь Михайлович. Звучит? Ага, годится. Он будет расти, расти и пойдет в школу.


      Я и не заметила, как вышла из леса в поле. И мы поедем в парк Горького. Нет, лучше в Зоопарк. Да, в Зоопарк. Будем мартышек смотреть, слонов, мороженым лакомиться. И там встретим его. Со Светкой. А мой Игорек вырастет точной копией Мишки. Рыжеватые кудри и голубые глаза. Я подошла к калитке и взялась за щеколду. Так. Мы их встретим и пройдем мимо. А они так и останутся стоять на месте и смотреть нам вслед. Быстро я дошла. Надо же, как руки замерзли - еле дверь открыла. Прошла в коридор. Дождевик - на вешалку. Сапоги грязнющие - подальше от теткиных всевидящих глаз спрятать. Завтра помою, сегодня сил нет. Из большой комнаты в слегка приоткрытую дверь пробивался свет. Бубнили голоса. У тетки гости, что ли? Наверное, бабка Серафима заглянула на чашку чая. Самоварным дымком тянет. Не пойду здороваться. Обойдутся. И пошла на цыпочках в свою комнату.


      - Аль, ты что ль?


      Ну, тетка! Услышала. Пришлось ответить:


      - Я.


      Тетка, не выходя ко мне, снова закричала:


      - Иди сюда!


      - Потом, я переоденусь, - откликнулась я и шмыгнула к себе.


      Ох, как хорошо, что кровать не убрана. Я быстренько разделась. Залезла на кровать и завернулась в одеяло. Сейчас станет тепло. На чем я остановилась? Значит, пройдем мимо. Пусть предатели обомлеют. А дальше? Что бы еще придумать? Дальше у меня не придумывалось, и я закрыла глаза, стремясь сосредоточиться. Дверь в комнату скрипнула. Это, конечно, тетка. Ругаться будет, что грязи натащила. И что поздороваться не пошла. Я с легким вздохом открыла глаза. На пороге стоял Рыжий. Вернулся!


      За чемоданом, что ли? Не мириться же, в самом деле. Зачем, зачем приехал? Это просто садизм. Только бы не заметил, в каком я смятении... Так. Спокойно, Аля. Закрой глаза, передохни. Это у тебя просто паника. От страха. Обыкновенная паника.


      Я еще больше закуталась в одеяло и сделала вторую попытку открыть глаза. Он стоял на пороге. Мне не приснилось. У меня вдруг начался такой озноб, что даже зубы застучали.


      - Аля! - Мишка был до неприличия растерян и жалок. Столь беспомощным я его не видела никогда.


      - Аля! Я не смог... Я... нам надо поговорить...


      О чем? О чем? Ведь все уже сказано. Уже поставили точку. Нельзя же хвост по кусочку рубить. К чему мучить себя и других?


      - Хорошо, - согласилась, вовсе не собираясь соглашаться, - Заходи. Что на пороге-то стоять?


      Он вошел и закрыл за собой дверь. Остановился посреди комнаты, не зная, что делать дальше.


      - Садись сюда, - я подвинулась, освобождая место.


      Он аккуратно присел на краешек, избегая глядеть мне в лицо.


      Как осунулся! Бедный мой! Глаза больные, тоскливые. Да что же это с тобой происходит, родной?


      - Ты за вещами вернулся? - спросила тихо и осторожно, жалея его и себя, боясь услышать в ответ короткое словечко...


      - При чем тут вещи? Я... - он нашел в себе силы посмотреть мне прямо в глаза, - Я подумал, что ты не могла мне все время...


      Так трудно давались ему слова. Ему, кто за словом в карман сроду не лазил.


      - Так быть со мной... и не любить... Ведь нельзя, правда же?


      Меня трясло в ознобе, и ответить ему не получалось. Тоже слова никак не подбирались.


      - А если так и есть, - он отвернулся и опустил голову, - Я подумал... Ты все-таки моя жена... И ты со мной... Я не думал, что... мне очень плохо без тебя... совершенно невозможно без тебя... Я никогда раньше не говорил тебе, не считал нужным... Я... я люблю тебя, Аля. Прости меня... Я сам не знал, что так тебя люблю... И если ты простишь, то, может быть, не сейчас, когда-нибудь... ты сумеешь хоть чуть-чуть полюбить меня...


      Он сидел, сгорбившись, и, кажется, ни на что не надеялся.


      Мне надо было обнять его. Но так знобило, что я боялась даже руки из одеяла вытащить. Поэтому просто подвинулась к нему и уткнулась лбом в его крепкое, круглое плечо.


      - Глупый, какой ты глупый!


      - Ага, - с тоскливой покорностью согласился Мишка, не оборачиваясь, - Я и сам знаю...


      - Ничего-то ты не знаешь, чудак! Это же надо быть настолько слепым, чтобы ну ничегошеньки не видеть! Да я же люблю тетя, как последняя дура!


      Рыжий замер. Я почувствовала, как напряглось у него плечо.


      - Что ты сказала? Пожалуйста, повтори еще раз, - попросил он.


      - Я люблю тебя, как последняя дура!


      - А почему, как последняя дура? - опешил он, медленно поворачиваясь ко мне.


      А синячищи-то, синячищи под глазами! И бледный какой!


      - Потому что все твои выходки прощаю... и буду прощать, - вздохнула я.


      - Аля! - кажется, он не очень-то и верил мне.


      - Что, Аля? Что, Аля?


      - Тебе холодно? Ты замерзла? Ты вся дрожишь, - неожиданно сказал Рыжий.


      Только заметил! Я кивнула. Он сгреб меня своими ручищами и прижал к себе. Ох! Как хорошо! Как тепло! Как спокойно!


      - Где ты была? Я тебя везде искал. Тетя Нина чуть с ума не сошла. Сказала - ты гулять пошла. Я все объездил...


      - Так это твой мотоцикл стрекотал сто лет прямо над ухом?


      - Мой. А где ты пряталась?


      - На роднике.


      - Зачем? Что ты там делала? - удивился он, - Смотри, как промерзла.


      - Я тебя вспоминала...


      Он потерянно улыбнулся и дотронулся губами до моего виска.


      - Ну, чего ты дурака валяешь, - меня взяла досада. - Думаешь, три года назад тебя просто так, из мелкой мести, попросили поцеловать? Я же тогда всю дорогу до самого родника изобретала различные поводы... Никак не получалось тебя спровоцировать. Пришлось просить открытым текстом... Боялась, не поддашься ни на какие уговоры. Ведь у родника ты даже пальцем не пошевельнул.


      Рыжий глубоко, с облегчением вздохнул и еще крепче прижал меня к груди. Кажется, пришло все-таки время сказать ему правду.


      - Да я влюбилась в тебя в одну секунду. Тогда, в овраге... Ты только мне в глаза заглянул - и все... Знаешь, как я жалела, что ты тогда свою хваленую настойчивость не проявил?


      Я действительно сказала Рыжему правду. Ту самую, от которой так долго бегала сама. Он в овраге заглянул мне в лицо. Я увидела веселых чертиков в ледяных лужицах его глаз, тонкую золотистую россыпь веснушек на щеках. И влюбилась тут же. Без памяти. Раз и навсегда. Как же я плакала по ночам, когда все-таки уехала в город. Как мечтала о случайной встрече. Хотя бы где-нибудь в толпе. И как счастлива была, когда он нашел меня. Так неожиданно. И был так решителен. Я вспомнила: он захлопнул за собой дверь, погасил в прихожей свет, и мы целый век не отрывались друг от друга. А потом он прошел в комнату и спокойно сказал:


      - Постели постель. Я не хочу, что бы мы, как мелкие шкодники, жались в коридоре. Это слишком серьезно. И пусть у нас все будет по-настоящему.


      У нас и было все по-настоящему. Мы никуда не торопились. Ничего не стеснялись. И ни о чем другом не думали. Помню, мы стояли в темноте возле постеленного на ночь широкого отцовского дивана. Раздетые. И молчали. Готовились к чему-то неизвестному. Помню первые робкие прикосновения и ласки. Помню все слова, которые мы сказали друг другу в ту нашу первую ночь.


      Мишка взял в ладони мое лицо:


      - Алька! Мы с тобой натуральные дураки! Только последние дураки могут так запутаться.


      - Ага, - вдруг всхлипнула я, неожиданно даже для самой себя.


      Вот они - слезы. Пришли, наконец. Главное, вовремя. Только их нам с Рыжим теперь и не хватало.


      - Алька! Давай сначала? Я только сегодня вернулся из армии. И ничего у нас еще не было: ни ссор, ни обид...


      - Давай, - робко согласилась я.


      Глаза у Мишки потеплели. В них запрыгали знакомые чертики.


      Большие, теплые руки легли мне на плечи. Призрак цунами замаячил где-то очень близко.


      - Привет, любимая! - сказал Рыжий и наклонился ко мне.


Часть III


       "Ох, Рыжий!.."


      Чай был теплый. Не горячий и не холодный, а именно теплый. Такой, как я любила. Наконец-то Светка стала признавать за мной право иметь собственные пристрастия. Да и пора бы уже. Вроде, выросли ...


      Мы сидели у Светки в ее роскошной девятиметровой кухне. Не кухня, а танцзал какой-то. И обсуждали самое невероятное событие в ее жизни. В Светкиной жизни, разумеется. Она собиралась замуж.


      Накануне она позвонила мне на работу.


      - Алька! Ты что делаешь завтра?


      - Стираю рабочие халаты мужа. Он приволок домой сразу пять штук. И пару штанов.


      - Каких штанов? - не поняла Светка.


      - Операционных.


      - А ... знаю ... Зелененькие такие?


      - Ну да.


      - Слушай, а ты не можешь отложить это грязное дело на послезавтра?


      Светка была явно перевозбуждена. Это просто сквозило в ее голосе.


      - А послезавтра мне везти тетю Нину в клинику.


      - Ой, я и забыла, - спохватилась Светка. - Ну, как там она?


      - Да ничего ...


      Мне было совершенно ясно, что Светке бесполезно сейчас рассказывать о своих проблемах. Она просто не в себе.


      - А что, собственно, случилось?


      - Ой, такое, такое ... Приедешь - расскажу!


      - Одной приезжать или с Рыжим? - поинтересовалась я.


      На какое-то мгновение в трубке установилась тишина, как будто Светка запнулась. Затем она уже медленнее, чем раньше, проговорила:


      - Нет, приезжай, пожалуйста, одна.


      Я весь вечер ломала голову, что такое могло у нее произойти? Потому была немного рассеянна. Тетя Нина, которая после перенесенной операции почти не вставала с дивана, заметила с раздражением:


      - И что маешься? Ничего у нее не стряслось. Дурака она валяет. А ты к ней бегаешь, как собачка.


      - Ладно тебе бухтеть-то! - отмахнулась я.


      Тетка поджала губы и отвернулась. Смотрела на горшки с любимой геранью. На глазах - слезы. Она стала ревнива и обидчива. После операции это проявлялось особенно заметно.