Она снова замахнулась. Я быстро спряталась за Олега, и, заикаясь, сказала:


      - Хорошо, хорошо. Я уже иду. Ты только не волнуйся.


      Ванечка выскочил в прихожую. Разобраться в происходящем не мог. Смотрел на нас широко раскрытыми глазенками. Того и гляди, заплачет.


      - Иди, иди, Ванечка! - подтолкнула его в комнату тетя Нина. - Иди, голубчик. Мама скоро придет.


      Я спешно натягивала сапоги, пальто, все еще прячась у Олега за спиной. По теткиному лицу поняла, дальнейшее ее поведение непредсказуемо. Продолжая прикрываться Олегом, выскочила на лестницу.


      - Ну и ну! - только и сказал Олег, беря меня на улице под руку.


      Уже на автобусной остановке сказал:


      - Щека болит? Снег приложи.


      Я кивнула. Щека горела, как от ожога. Но комментировать случившееся не хотелось. Думала о другом. О Рыжем думала.


* * *


      Олег включил в прихожей свет. Взглянул на вешалку.


      - Он еще здесь. Ты раздевайся. Не торопись. Я обстановку прощупаю.


      Скинул куртку и, не снимая ботинок, прошел в комнату. Оттуда доносился неясный гул, звон посуды, смех. Я расстегнула пальто. На какое-то мгновение все вдруг поплыло перед глазами. Я боюсь? Ерунда. Я ничего не боюсь. Стянула шарф и сняла шапку. Вдруг совсем рядом знакомый голос бухающими басами произнес:


      - Нет. Я уж поеду. Мать ждет.


      Я обмерла, привалившись спиной к стене. В прихожую вышел Мишка.


      Мамочка моя! Четыре года ... Четыре года ... я не видела его. Целую вечность. Четыре года мечтала встретиться ... Взглянуть в глаза ... Сказать ... Вот сказать-то ничего и не получилось. Только всхлип какой-то в груди вместо слов.


      Он насмешливо смотрел на меня. Взгляд жесткий, чужой.


      - А-а ... Это ты ... - протянул. - Ну, привет, любимая.


      Чужой. Совсем чужой. Глаза - ледяные. Смешинок и в помине нет. И вовсе он не такой огромный, каким помнился. Или усох? На африканском солнышке?


      - Зачем пришла? - неприязненно спросил он. Прищурившись, оглядел меня с ног до головы. Задержался взглядом на моем левом виске.


      - На тебя посмотреть, - медленно ответила я, рассматривая его. Он спокойно ждал, пока я насмотрюсь. Прибарахлился. Выглядел пижоном в заграничных шмотках, но еще более чужим.


      - Ну, посмотрела? - Рыжий был настроен враждебно.


      - Посмотрела. Теперь поговорить хочу... - мне пришлось выдавливать из себя слова. Сами они никак не шли.


      - Хм... Ну, давай!


      Сказать ему? А что? Что четыре года меня без него просто не было? Что подушка моя не просыхает? Что в страшных снах он мне снится без передышки? Что мерещится мне за каждым углом? Как об этом скажешь? А он еще и слушать не захочет. Зря я сюда прибежала ...


      - Пойдем на лестницу, - сухо предложил Мишка. - Там тебя кроме меня никто слушать не будет. Здесь любопытных слишком много.


      Мы вышли на лестницу. Он тут же привалился спиной к стене. Скрестил руки на груди.


      - Я слушаю.


      Точно врач на приеме. Это он нарочно. Как же! Специально так поступает - меня унизить. А для меня все годы без него были сплошным унижением. И сильней унизить меня уже нельзя.


      - Пойдем домой, Рыжий! - тихо попросила я и заглянула ему в лицо.


      - Куда? - опешил он.


      - Домой, - потерянно повторила я. - Нас там сын ждет.


      - Хм ... сын, - усмехнулся он. - Чей?


      - Наш, - я отвернулась, чтобы Мишка не мог увидеть слезы в моих глазах.


      - Когда это мы с тобой успели? - он откровенно издевался. - Наверное, когда я в Африке был?


      - Я уже беременной была, когда ты ушел. Только сказать тебе не успела.


      - Давай, давай, ври больше ...


      Рыжий достал из кармана роскошного пиджака импортные сигареты, зажигалку. Закурил сам и предложил мне. Джентльмен!


      - Я не вру, - взяла у него сигарету и механически смяла ее. - Не веришь? Спроси у Олега. У сына даже веснушки, как у тебя. Пойдем домой, а?


      - Ты кое-что сказала в свое время моей матери. Забыла? Ну, так я тебе напомню. "Передайте ему, что меня для него нет, и не будет в ближайшие пять лет", - процитировал он, сильно затягиваясь.


      - И что? - не поняла я.


      - А то, что пять лет еще не прошли. Годик всего остался. Потерпи чуть-чуть. Через год встретимся и поговорим.


      - Понятно, - я смахнула рукой слезы. И зачем я у него в ногах ползаю? Доставила ему удовольствие и хватит. Стала спускаться по лестнице вниз. По дороге обернулась и крикнула ему:


      - Тогда вообще не приходи! Совсем. Без тебя с сыном обойдемся! Слышишь?


      Вышла из подъезда и пошла, куда ноги понесли. Пальто нараспашку, шапка и шарф в руке. Шел густой снег. Мелкий. Колючий. И ветер дул. А мне почему-то не было холодно.


      - Эй, Василек!


      Я обернулась с тайной надеждой готовая броситься к нему. Он стоял у подъезда. Без верхней одежды. Ведь простудится так после своей Африки!


      - Троллейбусная остановка в другой стороне, - крикнул он и махнул рукой, указывая направление.


      Не все ли равно, где остановка? Ему-то какое дело? Он теперь совсем чужой мне человек. Я отвернулась и быстро пошла прочь.


      - Как сына-то назвала? - послышалось вдогонку.


      Я не выдержала, разревелась. Не разбирая дороги, помчалась вперед.


* * *


      Часа два я бродила по улицам, не помня себя. Домой вернуться в голову не приходило. Было же мне сказано - без мужа не возвращаться. Ведь тетка не поверит, что я не фокусничала. Ей не докажешь, что я изменила самой себе и звала его домой. Уж лучше бы я ему изменила, чем себе ...


      Было жарко. Все вокруг казалось серым: тротуары, дома, машины, люди, небо. Прохожие кутались. Поднимали повыше воротники. А мне, не смотря на расстегнутое пальто, было жарко. И я расстегнула еще несколько пуговиц у ворота платья.


      Что же делать? Как теперь смотреть в глаза тете Нине и Ванечке. Мысли мои путались, сбивались. Все плыло перед глазами, казалось странным, незнакомым... Я шла и шла куда-то. Потом набрела на скамейку в незнакомом сквере. Или на бульваре? Я уже не соображала. Уже не видела разницы между бульваром и сквером. Ноги не держали, подгибались. Присела на холодную скамью. Шапку и шарф положила рядом. Огромные черные деревья толпились вокруг меня. О чем-то переговаривались между собой. Снег хлестко бинтовал их стволы. Глаза у меня стали закрываться, и все медленно плыло. Все вокруг уплывало, уплывало... Хотелось пить. Кое-как негнущимися пальцами сгребла со скамейки немного снежной крупы и сунула в рот. Снег был теплым, как чай, который я любила, а мне хотелось холодненького... Умыться бы студеной водой, из деревенского колодца... Где-то близко, совсем рядом скрипнули тормоза. Катаются же эти деревья в такую погоду. Я закрыла глаза. Сунула в рот еще немного снега. Теперь он мне показался горьким.


      Знакомый голос сказал над ухом:


      - Совсем сдурела! Ну-ка, поднимайся!


      Я попыталась открыть глаза. Тонны снега лежали на веках. Все не получалось разлепить их. Наконец попытка удалась. С трудом и не сразу. Лицо мужчины, который что-то беззвучно, как рыба в аквариуме, говорил мне, расплывалось.


      Роман? Откуда он здесь? Здесь должны быть одни черные деревья и снег. Это их царство. Не надо... Не надо меня трогать. Или это не Роман? Все равно... Мне здесь так хорошо...


      - Не надо... Не могу... - прохрипела я. Глаза сами закрылись. Штормило. Зачем ветер так сильно дует? Вдруг сметет, унесет далеко-далеко?.. Кто-то держал меня подмышки. Для чего держать? Все равно ноги разъезжаются. И, вообще, оставьте вы все меня в покое... Разве не видите? Я умереть хочу... Меня стошнило. Чья-то холодная рука легла на мой лоб. Ох, как хорошо-то. Потом меня подняли, перекинули через плечо и понесли непонятно куда. А деревья-то... Они же остались? Почему мы их с собой не берем? Не надо меня нести... Не надо! Сейчас опять вырвет...


      Сон был необыкновенным. Или это бред? Наверное, бред. Сны у меня в последние годы кошмарные. А тут... Мне чудилось, будто я лежу дома. На своей кушетке. Под одеялом. И плыву на кушетке куда-то. Прямо по воздуху. А немного в стороне и снизу стоит Рыжий. Я плохо вижу его. Он расплывается. Но я точно знаю, что это он. Держит Ванечку на руках. Ванечка обнимает его ручонками и звонко спрашивает:


      - Папа! Ты совсем к нам плиехал? Или еще не совсем?


      - Совсем! - смеется Мишка и крепко обнимает сына. А я плыву, плыву над ними по воздуху. Хочу крикнуть Ванечке: "Не верь ему. Это неправда. Он врет. Он от нас отказался. Он врет". И не могу. Нет голоса. А Ванечка счастливо заливается. Возле кушетки вдруг появляется тетя Нина. Она растет, растет... Становится огромной, как готовый взлететь аэростат. Я пугаюсь. Мне некуда будет плыть по воздуху на своей кушетке, если она не прекратит расти. Но она пухнет все больше и, наконец, голосом Олега говорит... Говорит так громко, что у меня звенит в ушах:


      - Да сделай же что-нибудь, черт возьми. Ведь она же умрет!


      Кто-то умирает? - пугаюсь я. Где тетя Нина? Я ее больше не вижу. Она умрет оттого, что стала огромной, как дом? Рыжий, которого я тоже почему-то больше не вижу, отвечает тоскливо:


      - Я сделал все, что мог. Теперь только ждать.


      - Чего ждать? Она умирает, разве не видишь?


      - Да пошел ты! - свирепо огрызается Рыжий. - Сказал: надо ждать.


      Чего ждать? Чего? Я так давно жду... Все жду, когда же моей кушетке разрешат плыть дальше. А они не разрешают. Рыжий не разрешает. Держит зачем-то кушетку. Ведь я могу не успеть... Туда... В тот замечательный светлый коридор, откуда просто веет великой любовью и покоем... Могу не успеть. Надвигается ночь. Вот... Вот она - эта непереносимая чернота... Вокруг меня... Она страшная. Она на меня давит. Я ничего не вижу!


      - Дайте мне уйти отсюда! - кричу я в испуге.


      - Куда, Аленький? - тревожно спрашивает меня Рыжий.


      Где он? Тут темно. Холодно. Я его не вижу. Шарю вокруг руками.


      - Миша! Миша!


      - Я здесь... здесь... - шепчет он нежно и берет меня за руку.


      Ничего не вижу. Где же он?


      - Миша! Не уходи! Пожалуйста! Ну, не уходи! - я плачу.


      - Вот глупая, - невесело смеется он. - Куда я от тебя уйду? А, любимая?


      Почему я не вижу, как он смеется? Не вижу его замечательных чертиков в глазах? Кругом темно. Куда же он делся?


      - Миша-а-а-а-а ... - снова кричу я.


      Что-то мокрое и холодное касается моего лба.


* * *


      Солнце било прямо в лицо. Я зажмурилась. Трудно привыкать к свету. Настолько от него отвыкла. Вещи приобрели какие-то слишком резкие очертания. А у меня совсем еще недавно все плыло перед глазами, то исчезая, то появляясь вновь. Теперь уже ничто никуда не исчезает. Все на своих местах, все неподвижно. И этот свет... Глазам больно!


      - Мама... - послышалось рядом.


      Я осторожно приподняла ресницы. В полосе яркого солнечного света стоял Ванечка. Руки по-взрослому держал в карманах шортиков. Его рыжеватые кудряшки сверкали на солнце разноцветными брызгами. Где-то я такое уже видела. Но где? Когда? Вот досада, нее могу вспомнить.