Глава 18

— Я пишу письмо Ричарду, — обратилась ко мне мама в тот же вечер. — Ты не хочешь написать ему две-три строчки?

— Хочу, — согласилась я.

Я регулярно писала Ричарду из Бата, но он ни разу не ответил мне. Его занятость на строительстве Холла и в деревне была достаточно уважительной причиной.

Затем, когда на стройке все пошло своим ходом, он уехал в университет. Я знала, ему известно от дяди Джона, что у меня в Бате много друзей, и он, безусловно, слышал о Джеймсе Фортескью. Но мне не было известно, догадывается ли он, что дело обстоит так серьезно.

Я была влюблена и, следовательно, самонадеянна. Я была счастлива и не боялась, что кто-то может отнять у меня счастье. Неприкрытая враждебность Ричарда по отношению ко мне, высказанная им перед моим отъездом в Бат, уже казалась мне частью прошлого, когда я весь мир ощущала враждебным и грозным. И, конечно, я простила ему его алчную страсть к Вайдекру. Мы оба выросли здесь, и сейчас я была помолвлена с самым лучшим человеком в мире. Я могла найти в себе силы быть великодушной к Ричарду. Поэтому я с легким сердцем написала моему кузену, что счастлива сообщить ему о своей помолвке и что мой жених полюбит Вайдекр так же, как люблю его я.

Я написала, что хотела бы видеть их друзьями. Даже паря в эмпиреях, я отдавала себе отчет в том, что Ричард всегда желает быть только первым. Но я подумала, что если они с Джеймсом встретятся без предубеждения, то смогут оценить друг друга. В любом случае, особенно много писать у меня не было возможности, поскольку Ральф Мэгсон ждал меня на лугу у Трех Ворот, где у нас прежде рос дикий чеснок, а теперь мы собирались сажать пшеницу.

Со дня моего возвращения из Бата я пропадала на полях с утра и до обеда, проверяя посадки, организуя рытье канав, сооружение изгородей, прополку полей. Дороги были непроходимыми для экипажа, и дядя Джон считал необходимым оставаться дома, наблюдая за маминым выздоровлением. Поэтому работа лежала целиком на мне — и, конечно, на Ральфе Мэгсоне.

Он учил меня. Он учил меня, как человек, держащий в руках поводья, учит новичка управлять лошадьми. Не было ни одной нашей встречи, на дороге ли, около амбара с семенами или на мосту через весеннюю Фенни, во время которой он бы не объяснил мне что-нибудь новое о земле, о сезонном перелете птиц или об ожидаемой погоде.

Он был требовательным учителем, обращаясь со мной как с начинающим сквайром. Мы совершали долгие прогулки, во время которых он рассказывал мне все и о болезнях деревьев, и о грибах-паразитах, и о сорняках. И всегда мы спорили. Спорили о том, кто должен владеть землей и какими правами он должен обладать.

Мы спорили о браконьерах, о сборщиках колосков, о справедливой оплате, о правах арендаторов. Уступки лендлорду отнимают у работников часть их законных прав, считал Ральф. Он сопротивлялся каждому нашему требованию, пока однажды я не вспылила и не сказала ему, что он вовсе не наш управляющий, а агент деревни.

— О, конечно, — невозмутимо ответил он. — Я работаю для пользы Экра. Меня ничуть не волнуют прибыли Лейси.

Я изумленно воззрилась на него. Мы скакали вдоль свежезасеянного поля пшеницы, проверяя на ходу крепость новых изгородей.

— Но, между прочим, жалованье вам платим мы, — сухо ответила я, сама понимая, что использовать такой аргумент в споре с Ральфом значит сразу даровать ему победу.

— Не будьте глупой, мисс Лейси, — усмехнулся он. — Ни одно жалованье не могло бы компенсировать предательство мною интересов моих сограждан. И вы прекрасно знаете это.

— Почему же вы тогда согласились работать с моим дядей Джоном? — требовательно спросила я. — Он ведь нанял вас в качестве управляющего поместьем Лейси.

— Я так и работаю, — уверенно ответил он. — Дело в том, что будущее Лейси полностью зависит от того, как будут жить люди в деревне.

Мы повернули лошадей и поскакали по широкой песчаной дороге, огибающей общинную землю. По обочине она сплошь заросла кустарником и вереском.

— Это нужно срубить, — сказал Ральф, указывая на голые ветви. — Весной они разрастутся еще больше, и если случится пожар, то он охватит все вокруг. В конце этой недели я пришлю сюда пару человек.

— Не уводите разговор в сторону, мистер Мэгсон, — с шутливой серьезностью сказала я. — Вам прекрасно известно, что дядя Джон планирует совместное деление прибылей, но никто не собирается передать все права деревне. Я думаю, вы не предполагали, что он собирается подарить наш великолепный Вайдекр деревне.

Ральф спокойно улыбнулся своей неторопливой улыбкой.

— Действительно, не предполагал. Ваш дядя — хороший человек, но он был рожден в богатстве и знает ценность этой земли. И он никогда не расстанется с ней.

— А на что же вы надеетесь? — непонимающе спросила я.

— Я надеюсь, что вы отдадите ее, — Ральф произнес это так, будто это было самой простой вещью на свете.

Он направил лошадь в парк и, переведя ее в галоп, заставил легко перескочить через недавно возведенную стену. Неотступно следуя за ним, я не заметила стены и чуть было не свалилась с Мисти, когда та неожиданно совершила прыжок, не ожидая моей команды.

— Я отдам? — спросила я, нагоняя его. — Вы считаете меня способной отдать Вайдекр в чужие руки? И это после того как вы говорили о необыкновенной любви Лейси к своей земле?

— Именно, — спокойно ответил Ральф и хмыкнул, глядя на мои гневно разрумянившиеся щеки. — Не сердитесь, мисс Джулия. Я действительно считал, что вы не настоящая Лейси, когда видел, что вы готовы уступить свою долю и превратить саму себя неизвестно во что. Но то, что я планирую насчет вас и Вайдекра, это не для молоденькой беспомощной девчонки. Это путь, которым должна идти вся страна, чтобы избежать жестокости и горя.

Копыта лошадей гулко стучали по мерзлой земле, будто подтверждая каждое его слово.

— Вот, смотрите, — сказал он, неожиданно становясь серьезным. — Мы живем в жестоком мире. Вам знакома нищета Экра, и мне не нужно рассказывать вам, что творится в других местах. Целая деревня может умереть от голода, и никому до этого не будет дела. Вокруг умирает множество людей — детей, стариков, — умирает от холодной погоды, от пустяковой простуды, только потому, что их тела слишком слабы, чтобы бороться с ними. Вы сами видели это.

Я кивнула. Я действительно видела все это.

— И так не только в Экре, — его голос звучал очень тихо. — Такие вещи происходят по всей стране. Иногда несчастье приходит случайно — неурожай, безответственный сквайр, отсутствие благотворительности. Но иногда хуже. Посмотрите, что творится к северу от наших границ, там, где лендлорды решили очистить свою землю от людей — и они сделали это.

— Очистить? — не веря свои ушам, переспросила я.

— Им нужны пастбища для овец, — объяснил Ральф. — Или лесные угодья для дичи. А тут, поближе к нашему Вайдекру, им просто нравится красивый пейзаж. И если этому мешает одна или несколько деревень, то их просто сносят. Или сжигают.

— А крестьяне?

— Некоторые из них уезжают, когда их просят, — ответил Ральф. — Они становятся бродягами, поскольку приход не заботится о них. Другие отказываются уехать и пытаются судиться с лендлордами. — Он невесело улыбнулся. — Но это очень болезненный процесс. Законы писались лендлордами, суды созданы лендлордами, и судьи — тоже лендлорды. Выходит, что они должны судить сами себя.

Я ничего не сказала. Однажды я слышала, как мой дедушка лорд Хаверинг возмущался тем, что человека приговорили к смерти за то, что он украл булку, чтобы накормить свою голодающую семью. Я понимала, что Ральф имеет в виду. Некоторые из последствий выбранного нами образа жизни я видела на улицах позади Рыбного Мола.

— Некоторые из жителей этих деревень отказываются трогаться с места, — продолжал он. — Я слышал о людях, сгоревших заживо, когда сжигали деревни. И о безобразных битвах между голодными людьми и вооруженными солдатами. Такое случается, Джулия. К этому приводит власть лендлорда. Вот почему я хотел гарантий от тебя и Ричарда.

— Я никогда не допущу, чтобы такое произошло в Вайдекре, — яростно сказала я.

— Вы не совершенны, — просто сказал Ральф. — Ваш жених, этот Джеймс Фортескью, возможно, захочет ввести новые методы хозяйствования или, наоборот, ощутит тягу к живописным пейзажам. Или вам не будет хватать денег и вы решите продать землю, или же нарушите ваши соглашения с Экром и заставите их работать за поденную плату. Вы не можете заранее предсказать, что придет вам в голову, когда вы получите в руки власть.

Я ждала. Ральф подводил меня к какой-то мысли, но я не могла понять к какой.

— Вы можете избавиться от этой власти, — сказал он торжественно. — Вы не должны удовлетвориться идеей, которую придумал Джон, и тем, что некоторые из арендаторов станут чуть-чуть богаче. Это займет годы, годы и годы и, возможно, не осуществится вообще. Стоит хоть одному из Лейси передумать, и все созданное нами пойдет насмарку. Я хочу видеть эти перемены уже сейчас, при моей жизни. Я хочу, чтобы именно вы были тем Лейси, который сделает это. Вы вернете землю Экру, и каждый человек в деревне получит право решать, что с ней делать и что на ней будет расти. Никто не будет получать жалованья, все они будут иметь равную долю в прибылях. Вашу же долю в прибылях обеспечит вложенное вами состояние. Все поместье будет отдано назад людям, которые владели им до Лейси, чтобы они управляли им по своему собственному усмотрению.

Я непонимающе смотрела на Ральфа.

— И вы хотите, чтобы я это сделала? — спросила я.

— Угу, — улыбнулся Ральф. — Сумасшедший план, правда?

И он пустил лошадь в галоп, как будто не имел никаких забот. Я поскакала следом.

— Из этого ничего не получится, — сказала я.

Ральф усмехнулся.

— Они не будут беречь землю, — принялась объяснять я. — Они откажутся держать ее под паром. Они станут сажать только овощи для себя. У них не будет денег, чтобы купить хорошие семена или новый скот.

— Не бойтесь, — возразил Ральф. — Все это заставит их делать вложенный вами капитал.

— Капитал? — возмутилась я. — С чего это я стану вкладывать деньги в то, что еще, может, не принесет пользы?

Ральф резко осадил лошадь и встал на моем пути.

— Да потому, что есть более важные вещи, чем два процента годовых, — он свысока глядел мне в лицо со своей громадной лошади. — Потому что вы — привилегированное лицо в стране, где люди голодают и где нет мира для вас. Потому что вам уже стало известно: невозможно быть счастливым, когда рядом тысячи несчастных. Потому что вам останется либо веселиться от собственного богатства, забыв, что рядом живут несчастные, либо ожесточить свое сердце. И в нашей стране много таких знатных людей, которые преуспели в этом. Они уверили себя, что богаты вследствие своего ума или своих добродетелей. Они внушили себе и другим, что бедные — бедны, потому что глупы и ничего другого не заслуживают. И когда это произошло, страна разделилась на две враждующие стороны. И обе стороны достаточно безобразны.

Я не могла спорить с Ральфом. Я помнила самодовольство в голосах богатых людей и слышала отчаяние в голосах бедных. Я не хотела быть ни на одной из этих сторон.

— У нас ничего не получится, — неуверенно протянула я.

— Пфу! — фыркнул Ральф и повернул лошадь к дому. Уже почти стемнело, на землю опустились ранние весение сумерки, сиреневое небо исчертили грачи, носясь с полными клювами от дерева к дереву, в лесу ворковали голуби. До нас донеслась чистая, как голос флейты, песня дрозда.

— Ничего не получится, — повторила я.

— Это сейчас ничего не получается, — ответил Ральф так, будто бы мое утверждение требовало его ответа. — Тысячи несчастных умирают от нужды в деревнях, сотни — от пьянства и голода в городах. Едва ли это можно назвать словом «получается».

Пока я обдумывала ответ, мы оказались у ворот Дауэр-Хауса. Ральф не собирался заходить к нам, но подождал, пока Джем не поможет мне спрыгнуть с седла.

— Вы не… сердитесь на меня, мистер Мэгсон? — спросила я, глядя на его потемневшее лицо под треугольной шляпой. И оно сразу просветлело, он улыбнулся мне.

— Благослови вас Господь за вашу наивность, Джулия, — светло сказал он. — Вы преисполнены такой важности, что полагаете себя в ответе за все бедствия со времен Нормана Завоевателя. Я не сержусь на вас, мисс Тщеславие. И если я когда-нибудь и сердился, то не на вас. — Он помолчал, изучая мое лицо. — И если когда-нибудь я позволю себе что-нибудь подобное, то прошу вас простить мне мой кислый юмор. Хорошо? Я помедлила. Уезжая в Бат, я была наивной девчонкой, которая с тревогой ловила на лице Ральфа знаки неудовольствия. Вернулась я уверенной в себе и в своих чарах женщиной.

— Пожалуй, — протянула я, улыбаясь и сощурив глаза.

— Не пожалуй, а непременно, — и Ральф усмехнулся своей бесшабашной, смелой улыбкой. Затем наклонился и, приподняв меня за локти, перед окнами Дауэр-Хауса, запечатлел на моих щеках по звучному поцелую, будто бы я была горничной. Потом опустил меня на землю, приподнял шляпу и ускакал в деревню.