— Он написал мне?

— Да, — ответил Ричард. — Но сейчас уже слишком поздно отвечать. Он уехал как раз сегодня. В письме не было сказано, где он собирается остановиться. Думаю, он будет разъезжать из магазина в магазин. Он написал, что будет отсутствовать примерно шесть месяцев.

Мои мысли смешались. Я забыла, что Джеймс был вправе забрать свое слово, как только я рассказала бы ему о моем позоре. Я думала только о нем, о его доброй улыбке и теплых глазах, его преданности детям Экра, его внимании к моей маме. И о том дне в перчаточном магазине, когда он, безучастно сидя в стороне, учил меня, как обращаться с самой дорогой модисткой города.

— Джеймс, — повторила я. Это звучало так, будто бы я звала к себе призрак, но не призрак Джеймса, а призрак той девочки, которой я была, когда я скакала на лошади, когда я закидывала назад голову и беззаботно смеялась, когда я ступала по земле так, будто бы на сотни миль в округе все принадлежало только мне.

— Это был приятный флирт, я полагаю, — холодно проговорил Ричард. — Но теперь все кончено.

— Джеймс, — повторила я. Внезапно я собралась с мыслями и взглянула в открытое лицо Ричарда. — Ты видел его, — обвиняющим тоном сказала я. — Когда он приезжал встретиться со мной. Ты остановил его на дороге.

— Конечно, — Ричард улыбался, будто открывая мне какой-то забавный секрет. — Конечно, встретил, Джулия. И отдал ему его письма. Ты такая глупышка, что пыталась спрятать их под половицей у себя в комнате. Конечно, ты знала, что это первое место, куда я загляну. Ты всегда прятала там свои сокровища, когда мы были маленькими. Как только я нашел их, я понял, что ты не хотела на самом деле утаить их от меня, ты хотела, чтобы я их нашел. Поэтому я взял их и прочел, а потом вернул мистеру Фортескью, как и положено делать джентльмену.

— Ты взял письма Джеймса, — я чувствовала, как в моей душе разрастается гнев. — Ты не имел права брать их.

— Не имел права? — повторил Ричард. — Не имел права? — Он громко захлопнул дверь в столовую и, подбежав ко мне, рывком поставил меня на ноги. Он зло смотрел мне в лицо, и румянец гнева полыхал на его щеках. — Ты осмеливаешься говорить мне, что я не имел права? Ты уехала в Бат, будучи помолвленной со мной, и вовсю кокетничала там с этим несчастным торговцем! Ты забыла, что ты написала в своем смешном маленьком дневнике, — о, да! я прочел и его тоже. Я знал, ты хотела, чтобы я прочел его. Ты писала, что заставишь меня ревновать! Ты написала это, потому что хотела, чтобы я знал, как неподобающе ты себя ведешь. Я прочел это, и мне стало по-настоящему плохо. Я просто был болен, когда думал о том, как вы с Фортескью держитесь за руки, целуетесь и ты обещаешь ему свою долю Вайдекра! А потом ты возвращаешься домой и целуешься со мной на глазах всей деревни в центре вспаханного поля, как какая-то деревенская девка! И это я не имею права, когда я нашел тебя лежащей на солнышке, и ты сама раздвинула ноги и призывно улыбалась мне!

У меня перехватило горло.

— Это было не так, — еле слышно прошептала я.

Ричард так тряхнул меня, что моя голова откинулась назад.

— Я имею все права на тебя, — хрипло выкрикнул он. — Ты специально оставила свои письма там, чтобы я нашел их. Ты вела дневник, чтобы я когда-нибудь прочел его. Ты делала это, я знаю, ты делала это специально. В надежде, что я стану ревновать. Ты интриговала против меня, хотела отобрать мою долю поместья. Но ты просто развратная маленькая шлюха, которая не может справиться сама с собой. Ни в поле, ни в беседке. Ты лежала там на спине и улыбалась. Ты обнимала меня. Ты просунула свой язык мне в рот, ты, грязная шлюха! Я даже не знал, что женщины так целуются. И это отвратительно! А потом ты понеслась в Мидхерст, чтобы заявить своему любовнику: «О, Джеймс, прости меня! Мы с тобой поженимся все равно, правда?» — Ричард говорил противным фальцетом, передразнивая меня. — Или что ты там еще собиралась сказать? «О, Джеймс, я не хотела делать этого! Я думала, я — Беатрис!» или «О, Джеймс, я думала о тебе!»

— Это было не так… — пыталась возразить я.

— Конечно, ты бы хотела, чтобы это было не так! — грубо кричал Ричард. — Но ты громоздишь одну ложь на другую, Джулия. Я даже подозреваю, что ты вообще не осознаешь, где правда.

— Я люблю его, — сказала я. Я пыталась вдохнуть побольше воздуха, задыхаясь в душной комнате, где витал запах завтрака и злобы. Я вся дрожала и держалась за край стола, пытаясь найти опору. — Я люблю его. И я не хотела близости с тобой.

Ричард метнулся ко мне и, схватив меня за руку, потащил к двери и распахнул ее.

— Тогда ступай, расскажи им, — прошипел он. — Расскажи своей мамочке и твоему дяде, что ты помолвлена с Джеймсом, и попроси их вернуть его обратно и снова назначить свадьбу. Если это правда и ты готова поклясться в этом, расскажи им все. Расскажи им, что ты была близка со мной, но не хотела этого. Скажи им, что я взял тебя силой. — Его голос на этих словах стал громче. — Скажи им, что я насильник!

Я бросила испуганный взгляд, пытаясь узнать, где находится мама и не слышит ли она этих слов.

— Расскажи своей матери, что я насильник! — повторил он, и от гнева его голос звучал все громче и громче. — Расскажи моему папе! А затем пошлите к дедушке Хаверингу и расскажите все ему! И пусть он отдаст меня под суд, чтобы меня повесили. Повесили за то, что ты удовлетворяла свою похоть с одним мужчиной, а выйти замуж захотела за другого! Если то, что ты говорила, — правда, то расскажи им сейчас. Иначе я всегда буду считать, что ты лгунья.

— Нет! — воскликнула я. — Нет, Ричард. Нет! — Я ухватилась за его сюртук обеими руками и попыталась втащить его обратно в комнату. Ричард сопротивлялся только для вида. Я поскорей закрыла за ним дверь и прислонилась к ней. Я так дрожала, что едва могла стоять.

— Пожалуйста, не говори таких вещей, Ричард, принялась я умолять своего кузена. — Ты знаешь, я никогда не выдам тебя и ничего никому не скажу.

— Ты просто не осмелишься, — немедленно ответил он. — Ты сама знаешь, что это ложь, и тебе стыдно повторить это вслух.

— Это неправда, это неправда, — повторяла я. Я чувствовала слезы на глазах, мои щеки были мокры, но я плакала совершенно беззвучно.

— Ты хотела меня, и ты была близка со мной, — холодно проговорил Ричард. — Всякое отрицание этого есть ложь.

Я склонила голову, слезы капали так быстро, что я не успевала вытирать их, и они оставляли пятна на моем утреннем шелковом платье.

— Ты согласна со мной? — и он встряхнул меня.

— Да, — ответила я, совершенно подавленная.

— Теперь ты ни за кого не можешь выйти замуж.

Я кивнула.

— Не забывай этого, — мягко добавил он.

Я опять кивнула.

— Джеймс Фортсскью уехал. Уехал, и ты никогда больше не увидишь его. Ни один джентльмен в мире теперь не женится на тебе. Я похитил твою невинность, и ты моя. Ты принадлежишь мне.

Я не сказала ни одного слова. Тогда Ричард мягко поцеловал мою склоненную голову, вышел из комнаты и легко взлетел по лестнице в свою спальню. Ему надо было упаковать свои вещи и книжки для Оксфорда.

Как только Ричард уехал, я почувствовала себя плохо. Неожиданно наступившая прекрасная погода сделала изгороди возле домов совершенно зелеными и непроницаемыми. Все деревья нашего парка сладко пахли свежей листвой. Трава на паддоке неожиданно стала такой ярко-зеленой, что резала глаза. И Си Мист гарцевала по обочине дороги так весело, будто бы молодая поросль щекотала ее ноги. Я, сгорбившись, сидела на ней, не боясь, но и не испытывая никакого удовольствия. Моя рука была тверда, и лошадь слушалась меня. Но я потеряла свою любовь к верховой езде. Я чувствовала себя так, будто было тяжелой работой добраться из одного конца поместья в другой. И я снова села на лошадь, потому что отправлялась в поле. Это советовал дядя Джон, и мама поддерживала его. Они оба считали, что я слишком бледная, и надеялись, что работа на земле вернет мне здоровый цвет лица.

Но вышло иначе.

Мы вновь и вновь пропалывали поля, пытаясь истребить толстые лопухи и хрупкие одуванчики, чтобы дать всходам свободно расти. Вовлечение меня в работу Экра было внезапным, и мне приходилось проводить в разъездах целые дни, проверяя овец с растущими ягнятами, и тучнеющих коров, чьи животы были огромны и круглы.

Клари Денч не была забыта. Экр никогда ничего не забывал. Но по мере того как земля расцветала и наливалась силой, солнце светило ярче, а чистый ветерок, дующий с холмов, день за днем приносил все более теплую погоду, хмурые лица людей прояснялись, и никто не корил меня за то, что я отказалась искать подругу в царстве теней, используя свой дар.

Ральф Мэгсон тоже ничего не забыл. Его отношение ко мне изменилось, он воздвиг между нами стену официальности, которая была хуже, много хуже, чем вспышки его гнева. Хотя мы трудились на земле бок о бок, организуя работу и проверяя всходы и скот, он никогда не улыбался мне. И когда я однажды коснулась его руки, чтобы показать ему что-то, он без слов убрал ее. Его гнев был слишком глубок для любых извинений, а у меня не было ни сил, ни храбрости обсуждать то, что случилось, с Ральфом. На земле я выполняла работу, о которой он просил меня. Дома я чувствовала себя затворницей, довольной тем, что сижу в окружении четырех стен. Вся непокорность, вся сумасшедшая храбрость Лейси, казалось, оставили меня в это время расцвета, плодородия и благоденствия.

Настал самый разгар вайдекрского лета. В небесах носились стайки птиц, леса вокруг Вайдекра звенели их неумолчным щебетом. За все годы жизни здесь я никогда прежде не видела, чтобы трава росла буквально на глазах. Люди, работавшие на постройке усадьбы, оставались там допоздна, поскольку вечера стали светлыми. И казалось, что Холл растет так же естественно и неуклонно, как все остальное на нашей земле.

Мама объявила, что она намерена создать парк, достойный нашего прекрасного нового дома. Завязав потуже ленты шляпки, она отправлялась с тремя садовниками, чтобы присматривать за тем, как они приводят в порядок сад, придают форму кронам деревьев и выкорчевывают подлесок.

Теплая погода устраивала дядю Джона, и он возобновил свои прогулки в Экр верхом на Принце, который ровным и гладким шагом шел под ним. Он не оставлял своих забот о детях Экра, но находил все меньше и меньше пациентов.

— Я пишу монографию о профилактической медицине, — обратился дядя Джон к маме, когда они вместе пили в саду кофе. — И просто действительно поражен влиянием хорошей пищи на здоровье детей. Она избавила их не только от желудочных заболеваний, но также и от множества других болезней, которые я считал происходящими от других причин.

— Да, удивительно, насколько более здоровыми рождаются дети, когда их вынашивают полный срок и рождают хорошо питающиеся матери, — согласилась мама. — Но к тому же согласитесь, Джон, не много найдется деревень, где постоянно, и притом бесплатно, практикует хороший врач.

— И еще меньше, где уроки ведет вдова баронета! — улыбнулся ей дядя Джон, — И к тому же наиболее изысканная из известных мне дам.

Мама залилась смехом.

— Только не говорите «дама», Джон! Это абсолютно устаревшее слово, и оно заставляет меня чувствовать себя на десять лет старше!

— Что ж, я действительно чувствую себя постаревшим и умиротворенным, — довольным тоном продолжал дядя Джон. — Мне кажется, что все в Экре будут необычайно здоровыми и станут жить по сто двадцать лет. И первым, кто проживет сто пятьдесят, буду я сам.

— И каков же ваш рецепт долголетия? — спросила его с улыбкой мама, подвигая ему блюдо с чудесными сырниками миссис Гау.

— Кофе и сырники после полудня, — сейчас же ответил дядя Джон. — И неторопливая прогулка часа в два. И тучный обед в три, а вечером ваша замечательная игра на фортепиано и пение.

— Все будет как вы прописали, доктор, — отозвалась мама с насмешливой покорностью. — Пациент — самое важное лицо в семье.

— И, безусловно, самое привилегированное, — ответил дядя Джон и, перегнувшись через стул, поцеловал ее душистую щеку.

Итак, это был добрый сезон для всех в Экре, кроме меня и Ральфа, который неизменно был печален и молчалив. Та безостановочная дрожь, которая одолевала меня в первые дни после моего падения, прошла, и я научилась справляться с непрошеными слезами. Но я все время чувствовала себя больной. Независимо от того, скакала ли я верхом, гуляла или отдыхала дома, я ощущала тошноту. Хуже всего было по утрам, когда я с трудом садилась в постели и комната кружилась перед моими глазами, а меня одолевали приступы рвоты. Я попросила мою горничную приносить мне вместо шоколада чай и почти ничего не ела за завтраком. После полудня я могла рассчитывать на лучшее самочувствие, но даже тогда я понимала, что со мной творится что-то неладное.

— Все еще не проголодалась, дорогая? — нежно обратилась ко мне мама за завтраком, когда я с гримаской отвернулась от слабопрожаренного ростбифа, лежащего на блюде. Его нежно-розовая, сочащаяся соком серединка вызывала во мне отвращение, будто я была одним из индийских браминов.