— Думаю, ты выдержишь, — сказал он сейчас.

Я смотрела на него и медленно прозревала. Дыхание храбрости овевало меня, свежее и сладкое, как дуновение вайдекрского ветерка. Несмотря на удушливое зловоние, я расправила плечи и гордо вздернула подбородок. Я не была больше глупой потаскушкой, охваченной похотью. Я была Лейси из Вайдекра. Я была дочерью своего отца и наследницей Беатрис, ведьмы Вайдекра, которая создавала и разрушала землю одним желанием. После Беатрис никто в Суссексе не считал женщин слабыми. Имея пример Беатрис перед глазами — даже Беатрис-разрушительницы, — я обретала силу внутри своего слабого тела и любящего ранимого разума.

Я смело встретила смеющийся взгляд Ричарда.

— Ты прав, — ровно сказала я. — Я выдержу. Давай пойдем в эту вонючую маленькую комнату, вызовем пьяницу капитана и поженимся. А потом я отправлюсь домой и обо всем расскажу моей любимой матери и дорогому дяде Джону. Я лицом к лицу встречусь с их горем и разочарованием. Но я сумею пройти через это. И это правда, что я больше не боюсь. Вернее, я боюсь, но я умею справляться с собой. И мой страх не может возобладать надо мной.

Улыбку Ричарда словно смело с лица, и он смотрел на меня с чем-то вроде уважения.

— Да, — тихо признал он. — Я знаю, что ты не боишься, Джулия. И даже когда ты боишься, ты словно обретаешь где-то храбрость. Я не знаю, как ты это делаешь.

— Я — Лейси, — сурово сказала я, и само это слово словно бы принесло воздух Вайдекра в это затхлое место. — А теперь пойдем, Ричард, и давай с этим покончим.

Как будто послушавшись моей команды, он постучал в дверь, и мы вошли. Итак, хотя Ричард частично лгал, говоря, что я опозорена зачатием ребенка, именно мне пришлось заставить себя решиться на свадьбу, и у меня была странная мысль, что свадьба погубит меня больше, чем погубило само насилие.

Это было ужасно.

О, конечно, это было ужасно.

Все мое детство и юность я мечтала о свадьбе перед алтарем готической экрской церкви. Я мечтала о том, как солнце будет светить через витражи, как заиграют его лучи на моем белом платье, как улыбнется мама, сидя на нашей фамильной скамье позади меня.

Когда я была девочкой, я мечтала, что Ричард поведет меня к алтарю и, надевая на мою руку обручальное кольцо, запечатлеет поцелуй на моих губах. В своих причудливых мечтах я представляла себя в волнах белого муслина или узорчатого атласа. Я даже знала, какие цветы я буду держать в руках: дикие цветы Вайдекра. И здесь мои детские мечты шли вразрез с журнальными картинками. Я думала, что пойду к алтарю с громадным букетом алых маков в руках, а голову мою будет украшать венок из белых маргариток и синих васильков.

Думаю, я выглядела бы очень глупо, и моя бабушка леди Хаверинг не допустила бы этого. Вряд ли мне удалось бы представлять собой образчик элегантности с пучком сорняков в руках. Но это едва ли имело бы значение, будь я счастливой невестой в своей родной церкви, окруженной друзьями и родными.

Но ничто не могло быть хуже этой грязной каюты и пьяного капитана, неразборчиво бормочущего что-то из своего грязного молитвенника. Когда он обратился ко мне и спросил, согласна ли я на брак, мне в лицо пахнуло отвратительным перегаром. Из-под его койки виднелась тарелка с несвежими обглоданными костями жаркого.

Но все было сделано законно, и, когда капитан сказал: «Я объявляю вас мужем и женой», мы были женаты точно так же, как если бы эти слова были произнесены в самом грандиозном соборе Чичестера.

— Вы можете поцеловать невесту, — объявил капитан, обращаясь к Ричарду. Тот наклонил свою темноволосую голову, а я подставила ему лицо для поцелуя. Его губы были холодны как лед, и мои, я думаю, не были теплее.

— Я думала, мы должны будем пожениться в море, — тоненьким голосом сказала я.

— А я подделал судовой журнал, — сказал капитан, и его улыбка обнаружила отсутствие переднего зуба. — Если кто-нибудь спросит вас, где вы были сегодня утром, отвечайте, что мы ездили на остров Уайт. Свадьба — дело вас двоих. — И он послал грязную улыбку Ричарду. — Думаю, вы будете рады поскорее очутиться с маленькой леди дома.

Пока Ричард расплачивался с ним, я повернулась и поспешила выбраться наверх, мало заботясь о царящей вокруг грязи и даже не подобрав подола юбки. Очутившись на палубе, я подняла воротник, ежась от холода и от той мерзости, в которой очутилась. Мы быстро вернулись обратно в гостиницу, в молчаниии выпили по чашке кофе и пошли к экипажу.

Ричард в прекрасном настроении насвистывал веселую мелодию, и мы отправились на север, домой. Дорога проходила вдоль берега, был час прилива, и море лежало громадным серебряным блюдом, на котором покачивались на якоре лодки, а одна шхуна выходила в открытое море, гордо неся распущенные паруса.

— Домой, — с удовлетворением сказал Ричард. — Теперь это мой настоящий дом. Вся земля принадлежит мне, и я единственный ее хозяин.

Лошади резво бежали вперед, я ничего не отвечала. Мое сердце лежало в груди как огромная глыба льда, и тошнотой, которую я ощущала, я была обязана не ребенку, а знанию того, что я потеряла контроль над Вайдекром и отдала его хозяину, которому не доверяла. Я и себя отдала хозяину, к которому не испытывала ни капли доверия.

Я уже обрела рабскую привычку осторожничать со своими словами и теперь, подождав минутку и прочистив горло, ровно сказала:

— Мной были даны некоторые обещания в Вайдек-ре и подписаны некоторые контракты за нас обоих. Эти обещания придется выполнить, если мы дорожим своим словом.

Ричард смотрел на меня, и в глазах его не было даже тени лжи. Невозможно было смотреть на него и не верить ему.

— Конечно, Джулия, — сказал он самым сладким голосом. — Конечно, моя дорогая кузина, моя дорогая жена, — наконец могу я сказать. Просто я подумал, что, раз Вайдекр теперь мой, тебе не придется нести за него ответственность в такой мере, в какой ты это делала. Вайдекр теперь моя забота, а не твоя. И кроме того, — продолжал он, и его улыбка стала теплой, — в ближайшие семь месяцев ты будешь занята дома той работой, которую никто, кроме тебя, сделать не сможет.

Это было правдой, но меня бил озноб, когда он говорил о Вайдекре в таком тоне.

— Я хочу работать на земле. Ты будешь сквайром, но я буду работать так же, как сейчас. Я не могу бросить это только потому, что мы поженились.

Ричард ничего не ответил, он старался разъехаться с телегой, доверху груженной новыми парусами. Мы покинули пределы города, и я, подняв голову, вдыхала чистый воздух и чувствовала, как унижение и страх оставляют меня.

Ричард поднял глаза от дороги и, взглянув на меня, увидел, что щеки мои порозовели.

— О, — сказал он, притворяясь, что только что вспомнил. — Я написал Джеймсу Фортескью.

— Что ты сделал? — переспросила я.

— Я написал Джеймсу Фортескью, — лучезарно улыбнулся Ричард. — Конечно, Джулия, я написал ему, что мы должны сегодня пожениться. У меня было предчувствие — я даже не знаю, почему, — что ты забудешь сообщить ему об этом сама. Во всяком случае, джентльмен должен информировать другого джентльмена о подобных событиях.

Я сжалась, будто Ричард ударил меня в лицо.

— Я не стала писать ему потому, что ты ему уже сообщил о том, что наша помолвка расторгнута.

— Очень хорошо, — приветливо отозвался Ричард. — Теперь тебе и не придется это делать.

Я сидела в молчании. Я не могла даже представить, что почувствует Джеймс, когда он раскроет письмо Ричарда и узнает, что я вышла замуж. Я не представляла, как он расскажет об этом Марианне или своим родителям, которые были так добры ко мне. Эта мысль была просто невыносима.

— Я отослал его последние письма назад, — безмятежно продолжал Ричард, — вложив в конверт со своим собственным письмом. Так что тебе совершенно не о чем теперь беспокоиться.

— Его письма? — воскликнула я. — Ты же говорил, что вернул их месяц назад, когда встретил Джеймса на дороге.

— Некоторые из них — да, — признался легко Ричард. — Но некоторые я сохранил, чтобы с удовольствием перечитать их. Там были такие вещи, которые я хотел изучить более тщательно. Но теперь я вернул их все. Он писал тебе очень много, не правда ли?

Мои руки вдруг пронзила острая боль, и я поняла, что сижу судорожно вцепившись в сиденье, так что побелели костяшки пальцев.

— Он и вправду любил тебя, — слова Ричарда звучали как поздравление. — Я в жизни никогда не читал ничего более страстного. Когда он писал, как наблюдал за тобой в каком-то там перчаточном магазине, это звучало как своего рода признание в любви, и как он молился на тебя за то, что ты нашла экрских детей. Он действительно любил тебя, да, Джулия? А теперь ты никогда его больше не увидишь.

Я сильно прикусила изнутри щеки, чтобы сдержаться и не зарыдать. Подступившая боль вернула мне голос и придала силу его звучанию.

— Да, — сказала я хрипло. — Да, он очень любил меня. И я любила его. И тот факт, что ты выкрал его письма и прочел их, теперь уже не так важен. Но сегодня я в последний раз произношу имя Джеймса, и ты тоже больше никогда не станешь о нем говорить, если не хочешь обидеть меня или рассердить.

Какое-то время мы ехали молча. Долгие, долгие мили.

— Мы будем дома к ужину, — сказал Ричард. — Возможно, еще до темноты.

— Да, — я сидела словно в каком-то оцепенении.

— Не думаю, что будет правильно, если мы сразу все им расскажем. Завтра мне придется вернуться в Оксфорд. Давай отложим до того времени, когда я приеду домой.

— Хорошо.

— До этого времени, наверное, ничего еще не будет заметно, — весело продолжал Ричард. — А если они начнут что-то подозревать, то ты всегда можешь дать мне знать и я сразу же приеду.

— Хорошо.

— Ты не кажешься очень счастливой, — нетерпеливо сказал Ричард. — Но все идет точно так, как мы планировали в детстве. А ты смотришь на меня угрюмым понедельником.

— Я знаю, — больше я не сказала ничего. Я не чувствовала необходимости извиняться перед Ричардом за свою угрюмость. Или притворяться, что я счастлива. Я была поймана и брошена в тюрьму, у меня отняли мою землю, уверенность в себе и мое счастье. Тот факт, что я вошла в эту тюрьму бездумно, заперев за собой дверь и выбросив за окошко ключ, не позволял мне винить никого, кроме себя, за ту мерзость, в которую превратилась моя жизнь.

Я отвернулась от Ричарда и перевела взгляд на раскинувшиеся вдали поля, хорошенькие деревни, чистые речушки, зеленеющую пшеницу. Я не рыдала. И даже не проронила ни слезинки. Я просто смотрела вокруг себя и размышляла, откуда же мне взять храбрость, чтобы продолжать, и продолжать, и продолжать жить, пока я не окажусь в безопасной гавани.

Но я знала, что мне никогда туда не попасть.

Глава 25

В тот день, покачиваясь в экипаже рядом с Ричардом, я не обманулась в своих грустных мыслях. Я была права, ожидая, что буду чувствовать себя как старая больная лошадь, тянущая тяжелый воз по грязной дороге. Я почти физически ощущала тяжесть вины и склонялась под ней все больше и больше с каждым теплым летним днем.

Джулия, ты положительно становишься сутулой, — с удивлением сказала мама, стоя у окна гостиной и наблюдая, как я срезаю розы в саду. — Выпрямись, моя дорогая, и не смотри так печально. Что-нибудь случилось?

— Нет, мама, — ответила я, послушно выправив плечи и подняв подбородок, но я знала, что скоро опять забудусь и ссутулюсь. Я чувствовала тяжесть незаконно зачатого ребенка в животе и груз вины на плечах. И от этого я не могла не склоняться, как наклоняется человек, идущий против ветра.

Этот ветер дул навстречу мне последнюю неделю июня и первые недели июля, пока я ожидала Ричарда домой и думала о том, что произойдет, когда мы все расскажем нашим родителям.

Дядя Джон и мама сговорились почаще оставлять меня одну. Они видели, что здоровье мое стало лучше, тошнота прошла и я могла есть нормально. Их только беспокоили горькие линии вокруг моего рта и морщина, залегшая на лбу, словно печать Каина.

Я не могла смотреть на мою дорогую мамочку, не думая о том впечатлении, которое новость произведет на нее. Оказалось, что я мечтаю о том, чтобы она рассердилась на меня, по-настоящему сильно рассердилась. Больше всего я боялась, что она будет смотреть на меня немыми от ужаса глазами и винить во всем себя. Каждый день я пыталась избавиться от этой мысли. Если бы я продолжала думать о том, что мамино сердце разобьется из-за меня, я бы не могла продолжать жить.

А я должна была жить.

Пшеница хорошо уродилась в Экре, и мы готовили людей и телеги для урожая. Все фермы, которые каждый год убирают урожай, считают эти приготовления самым важным, а мы в Вайдекре были новичками. Это была борьба, борьба с погодой: пшеница должна быть сжата и сложена в амбары, как только она созреет. Это не сено, которое может стоять в поле, мокнуть и снова высыхать. Как только пшеница сжата, она должна быть убрана с поля.