– Какое? – в ужасе прошептала Женя, невежливо сминая кожистый листик аукубы японской, ненароком попавший ей в ладонь.

– Ой, ну мне даже и не повторить так, как Дашка рассказала… В общем, как я главную мысль поняла… Ну вроде того, что все женщины должны только тем в жизни и заниматься, что мужиков за деньги ублажать. Что все они по сути своей – свободные проститутки. И вроде как эта суть должна в общественную норму войти. И что надо старательно вытравливать из себя ханжество всякое, и что девочек в этом смысле с малолетства правильно воспитывать надо… Господи, да чушь всякая! Даже говорить об этом противно! Да и не это главное… Главное то, что Алина эта вокруг себя уже целую тусовку собрала и Катя ваша тоже туда вхожа…

– Не может быть… – тихо прошептала Женя. – Моя Катя? Да ну… Она у меня умная девчонка и глупости всякие слушать не будет…

– Ой, не знаю, Женя. Смотрите сами. Мое дело предупредить… Я со своей Дашей уж давно беседу провела. И из школы ее часто тайком домой провожаю…

– Как это – тайком?

– Ну, она идет себе, я а за ней – дворами. Смотрю, чтоб Алина эта за ней не увязалась.

– И что? Не увязывается?

– Нет. Она за Катей вашей увязывается. А Дашка моя, стало быть, без подружки осталась. Она переживает так… Может, вам тоже Катю какое-то время из школы встречать стоит?

– Да как? Я ж работаю… – растерянно проговорила Женя.

– Правда? Работаете? Ой, а я же не знала… Мне казалось, что вы женщина абсолютно домашняя…

– Нет. Я не домашняя. Я обыкновенная. А за звонок спасибо вам, конечно.

– Ой, да пожалуйста, Женечка! Всего вам доброго! Спокойной ночи.

– И вам всего доброго. Еще раз спасибо.

Положив трубку, Женя посидела еще, глядя перед собой потерянно, потом пожала плечами – ерунда какая-то… Катька совсем не глупая девчонка, чтоб на поводу у какой-то маленькой оторвы идти… Нет, что-то тут не так, наверное. Может, просто перестраховалась эта то ли Валя, то ли Варя? Скучно ей одной бояться, вот она и ее, Женю, к этому занятию привлекла?

– Кать! Катя! – крикнула она требовательно в сторону дочкиной комнаты. – Иди сюда, Катюш, поговорить надо!

– Ой, да слышу, слышу я, мам… – высунулась из комнаты всклокоченная Катина голова. – Ну что тебе приспичило? Погоди, я хоть из форума выйду…

Плюхнувшись напротив матери в кресло, она заправила за уши непослушно-толстые пряди волос, сложила одну красивую ногу на другую, уставилась на мать в нетерпеливо-капризном ожидании. Женя молчала испуганно, как-то враз растерявшись. Господи, с чего начать-то? Надо было хоть подумать, подготовиться к этому разговору, что ли. Сроду она с Катькой таких взрослых бесед не вела. Оробела даже. Врасплох ее Катькино неожиданное взросление застало, ударило по глазам, как откровением каким брызнуло. Когда каждый день своего ребенка видишь, глаз замыливается, наверное. А она вон уже какая, если без мыла-то! Модель агрессивная! И нога на ногу, и движения плавные, не угловато-подростковые, и везде, где надо, округлости женские. И что теперь ей со всем этим взрослым Катькиным хозяйством делать прикажете?

– Ну? Чего хотела-то, мам?

– Я? Так это… Поговорить… – растерянно пролепетала Женя, срочно пытаясь выудить из головы нужные слова. Никаких таких слов не найдя и решительно встряхнув головой, спросила в лоб: – Кать, а она кто, эта твоя подружка новая? Алина? Что за девочка? Ты мне о ней никогда не рассказывала… И что с Дашей Котельниковой поссорилась, тоже не говорила…

– А-а-а… Ну понятно теперь, откуда ветер дует! – хлопнула ладошками по подлокотникам кресла Катька. – Значит, и до тебя Дашкина мать добралась! Она уже всех родителей обзвонила! Делать ей больше нечего, что ли, мам?

– Кать, ну зачем ты так… Столько лет у них в доме пропадала, чаи пила, обеды ела, а теперь – делать ей нечего? Нельзя так о взрослых отзываться, дочь!

– Ой, да ладно… – поморщилась недовольно Катя. – Что я такого сказала-то? Ничего такого и не сказала…

– А все-таки – кто она, эта Алина?

– Мам, ты что, меня так бдишь, что ли?

– Да. Бдю. То есть как это… Смотрю за тобой. В конце концов, я тебе мать или кто?

– Да мать, мать… Только смотреть за мной больше не надо. Пожалуйста, мам. Не слушай ты эту зануду! Ну ты ж не такая! Ты тоже, конечно, ханжа та еще, но не до такой же степени!

– Я – ханжа? – удивленно уставилась Женя на дочь. – Ничего себе, приласкала…

– Ой, да все нормально, мам! Ну… ты другая совсем ханжа, не злая! Ты добрая ханжа…

– Так-так… Интересно даже… А ну расшифруй! Какая это я добрая ханжа, интересно?

– А ты чего, обиделась, что ли?

– Нет. Не обиделась. Делать мне нечего – обижаться на тебя. Ну?

– Понимаешь ли, мамочка… Ты привыкла, что все в твоей жизни по полочкам должно быть разложено. Все запрограммировано должно быть, чтоб каждому чувству – свой отдельный файлик, а накопились файлики – папочку для них отдельную надо завести… Вот эту папочку назовем «семья», вот эту «работа», а в эту папочку плановые денежные затраты будем складировать… Это на одежду, это на летний отдых… Это не ханжество разве?

– Нет, не ханжество, Кать. Это называется жизнь обыкновенная. Нормальные люди так и живут – чтоб семья, чтоб работа, чтоб покупки планировать…

– Мам, а если компьютер зависнет? Что тогда? Если жизнь возьмет и выгонит из придуманных рамок? Вот как тебя, например? Была у тебя файловая папочка «семья» и исчезла в одночасье…

– И что? Я как жила, так и живу…

– Да ни фига ты не живешь, мам! Ты застыла в своем этом ханжестве и не живешь уже! Ты как вот эта наша куба искусственная! – дернула за ветку ни в чем не повинное растение Катька. – Не цветешь, не пахнешь, без полива не засыхаешь, от чувств не умираешь… С виду все нормально, даже обмануться можно этой натуральностью, а на самом деле – облом! Даже папа не смог с тобой жить… Извини меня, конечно…

– То есть ты хочешь сказать, что я с виду только живая, что ли? А на самом деле – умерла давно?

– Да не сердись, мам! Ну чего ты… Я вовсе не хочу тебя обидеть… Просто отцу настоящих чувств захотелось, неуправляемых, по полочкам не разложенных… Он, кстати, тоже терпеть не мог эту твою аукубу японскую! Ну признайся – ведь ты его не любила, мам? Ты хорошей женой была, верной, правильной, заботливой, но ведь не любила?

– Не знаю, дочь… По крайней мере, я очень старалась…

– Вот-вот! А я, мамочка, не хочу жить вот так – очень стараясь! Я по-настоящему хочу! Чтоб любить! Причем любить совершенно свободно!

– То есть как – свободно? – испуганно вздрогнула Женя. – Что ты имеешь в виду? Сегодня с одним, а завтра с другим?

– Ой, ну опять ты глупости говоришь! Смешала все в одну кучу! Ты мне еще про обязательства всякие сейчас расскажи…

– Да, Кать, именно в одну кучу и смешала! Ты права! Потому что в одной куче это должно быть – и любовь, и обязательства!

– Нет, мам. Не бывает обязательной любви. В природе ее вообще нет, понимаешь? – тоном мудрой старой учительницы тихо произнесла Катька, глядя на мать снисходительно. – Любовь, она всегда свободна. Во всем. Во всех ее проявлениях. И ханжества она тоже не выносит.

– Так… Понятно… – растерянно моргнула Женя, ежась под Катькиным снисходительным взглядом. – Это тебе Алина такие уроки жизни преподает, да?

– Господи, ну что вы все к девчонке привязались? Чего она вам сделала-то? Обычная девчонка, как все… Ну, грубоватая, может. Не без того. А иногда и просто вульгарная… Но зато у нее свое мнение есть! Зато она не пресная! И мне с ней интересно дружить! А с Дашкой твоей, спортсменкой-комсомолкой-отличницей, не интересно!

– Кать… Что-то боюсь я за тебя… Честное слово, растерялась даже… – округлив глаза, испуганно пролепетала Женя. – Не поверишь, даже слова все из головы вылетели. Ты бы не дружила с этой девочкой, а, Кать? Так не нравится мне все это…

– Мам, скажи, ты мне веришь? Я тебе дала хоть раз повод за меня бояться?

– Да верю, верю, конечно. Просто… как не бояться-то? Времена такие страшные… В лифтах вон убивают…

– Да при чем здесь это, мам? Что ж теперь, из дому не выходить? Или не жить совсем?

– Ну почему – жить, конечно. А только заигрывать со всякими там свободными отношениями тоже нельзя. Мало ли кто там тебе попадется, в этих свободных отношениях?

– Ага. В ханжестве оно, конечно, лучше. Давай уж тогда купим еще одну аукубу искусственную, рядом с этой поставим! Для пары! Одна аукуба будет тобой, а другая – мной!

– Ой, да чего ты привязалась к бедному дереву… – безнадежно махнула рукой Женя. – Ладно, Кать, устала я сегодня. Давай потом к этому разговору вернемся, ладно? Видимо, не готова я к нему оказалась.

– Ага, вернемся, – вставая из кресла и потягиваясь всем своим молодым и здоровым организмом, насмешливо проговорила Катька. – А ты давай готовься. Доктора Спока почитай, дедушку Фрейда, цитатки там всякие повыписывай…

– Катя! Прекрати! Ты как со мной вообще разговариваешь?

– Ой, да ладно… Я ж так просто, прикалываюсь. Спокойной ночи, мамочка…

– Да уж, будет у меня после этого разговора спокойная ночь… – проворчала Женя уже в Катькину спину. – Спокойнее некуда…

Уже лежа в постели, она никак не могла решить, что ей лучше сделать – наплакаться от души или заснуть мертвецким сном все-таки? Хотелось и того и другого. Заснуть хотелось от усталости, поплакать хотелось от страха да от обиды на Катьку за ее ярлыки, на мать бесцеремонно повешенные. Жаль, что совместить все это нельзя. Заснуть, конечно, оно лучше б было… Но если накопившиеся слезы не выплакать, они вылезти могут в самый неподходящий момент, спровоцировавшись на ерунде какой-нибудь. Самой же стыдно потом будет…

В общем, пока вопрос этот в Жениной голове решался, организм заснул уже и сам по себе. Плохо заснул, с кошмарами. Были в тех кошмарах и Оксанкин испуганный крик, и сердечник-маньяк с синюшно-бледным лицом, ее преследующий, и вульгарно хохочущая девушка Алина с огромной и смачной фигой, в ее, Женину, сторону направленной, и Катька, которую, как Женя ни пыталась, все догнать не могла, и почему-то еще милицейский майор Дима в этих кошмарах присутствовал. Уж бог его знает, как его туда занесло. В хорошем, правда, образе он в Женин сон-кошмар пришел, надо отдать ему должное. Был он там благородным, гордым и сильным рыцарем, с развевающимися по ветру белыми волосами, с высоко поднятой головой, с горящими алмазами-глазами, гневно взирающими на все остальное тягостно-кошмарное безобразие…

Утро принесло с собой тяжелую голову и странную мышечную скованность. Тоже «вся фигура болела», как давеча выразилась Оксанка. Будто мяли ее всю ночь. Противненькое достаточно ощущение. Такое противненькое, что вставать и начинать жить совсем не хотелось. Тем более к мятости этой да к болезненной головной тяжести еще одно ощущение прилепилось, безысходное такое, похожее на тяжелую обиду. А может, это и была она, самая настоящая обида. А ч то? Не каждый же день родные дочери матерей ханжами обзывают да в неискренности упрекают. Смотрите-ка, еще и с аукубой искусственной ее сравнила… Не цветешь, говорит, не пахнешь, без полива не засыхаешь… Вот так вот вам! Ты тут последнюю шубу на алтарь своего материнства кладешь, а вместо благодарности – такое вдруг обидное откровение…

Так Женя долежала в это утро до последнего, укрывшись с головой одеялом и бурча из-под него что-то невразумительное по очереди интересующимся ее странным поведением Кате с Максимкой. Ну ладно, Максимка удивился, что она с постели не встает, это еще понятно. А эта малолетняя нахалка куда лезет со своими вопросами? Еще и удивляется так искренне, главное…

Кончилось все тем, что пришлось Жене подскакивать с постели, как той лентяйке, родительской вожжой от нетерпения огретой, и носиться по квартире в срочных сборах, чтоб на работу не опоздать. Потому что демократия демократией, конечно, а по закону подлости можно и на плохое настроение шефа нарваться и ни за что ни про что принять на себя его начальницкую показательную гневливость. Он и так на нее в последнее время косо посматривает. Хотя что на нее косо посматривать, скажите? Ну да, знаем, что он незамужних баб терпеть не может, слышали, как же… А только ты сначала зарплату, сволочь такая, этим незамужним заплати, а потом уж и терпеть не моги столько, сколько в тебя этого нетерпения влезет. Это ж надо до того додуматься – людей в Новый год без зарплаты оставить!

Опоздала она таки в это злое утро порядочно. На целых полтора часа. Угораздило еще и в пробку попасть по дороге. С остановки автобусной уже бегом неслась практически. Да еще и Юрик несчастный вдруг выскочил прямо из входной двери ей навстречу, лбами чуть не столкнулись. Встал перед ней соляным столбом, уставился так, будто она ему с неба на голову свалилась. И молчит. Моргает испуганно и молчит.

– Женечка… Это ты… А… А время уже… А я к тебе поехал… – проблеял он наконец, но с места своего все равно не сошел. Так и стоял перед ней, будто его параличный кондратий хватил и не отпускает никак.