– Очень хочу!

– А у меня салат оливье есть!

– Замечательно!

– Ой, да тут у вас богатство целое… Икра, буженина, балык…

– Все, все на стол, Женя! Новый год встречать будем! Вернее, на ковер… Будет у нас скатерть-самобранка на ковре! У вас есть скатерть?

– Да! Сейчас достану…

Через полчаса они уселись за накрытый наспех стол, то бишь сели, подогнув ноги по-турецки, на ковре перед уставленной снедью скатертью. Дима поднял бокал с вином, одновременно приглушив пультом громкий голос совсем распоясавшегося юмориста с экрана, проговорил торжественно:

– А у меня есть первый тост, Женя! Давайте перейдем на «ты»…

– Давайте! То есть давай…

Чокнувшись, выпили. Принялись есть молча, поглядывая друг на друга в неловкости. Засмеявшись, Женя спросила:

– Почему молчишь? Смотри, сейчас новый милиционер родится… Знаешь такую примету?

– Да ну… Зачем нам еще один милиционер? Скажи лучше, что это за чудо у тебя такое? – показал он пальцем на разряженную аукубу.

– Это не чудо! Это аукуба японская, дерево такое! Говорят, приносит в дом богатство и счастье.

– И что, много принесло?

– Не-а. Оно же искусственное. Вот и счастье у меня было, наверное, искусственное. Раз оказалась в Новый год совсем одна.

– Ну, это еще не показатель, что одна! Вот я тоже один оказался, а несчастным себя совсем даже не ощущаю! Отнюдь!

– Да не в этом дело… Меня вот Катька упрекает, что я сама на эту аукубу похожа. Будто и я тоже такая… искусственная. И эмоции у меня все искусственные, неживые…

– Ну, вот этого я бы как раз не сказал! Ты знаешь, я вообще впервые в жизни с таким столкнулся…

– С чем – с таким?

– Ну… чтоб женщина на защиту своего же обидчика грудью встала! Другая б на твоем месте, узнав про себя такое, яростью бы изошла, крови потребовала! А ты – извините его, он Карандышев… Чудеса, да и только! Я в последнее время, Жень, только об этом и думаю! Это ж какой надо характер добрый иметь, чтоб вот так заявить… Нет, не понимаю я! Хоть убей, не понимаю! Он к тебе человека с ножом послал, а ты… Да тут не об искусственности эмоций надо речь вести, а об их необыкновенности! Так что не права твоя Катька, совершенно не права! Ты необыкновенная женщина, Женя…

– Да ну тебя! Не смущай меня. И так свалился как снег на голову, еще и смущает сидит…

– Я не смущаю, Жень. Я чистую правду-матку…

– А все-таки куда ты свою Галю дел? Она тебе кто? Жена? Или подруга?

– Нет, не жена. Я вообще не женат, я с мамой живу. А для Гали я был… Как бы это сказать…

– Приходящим мужем?

– Ну, что-то вроде этого… Как-то не сложилось у нас по-настоящему. Она хороший человек, но как-то не сложилось. А когда я тебя встретил, понял уже окончательно – и не сложится. Поэтому все так ей и сказал – прямо и откровенно…

– И это было совсем недавно, да?

– Да.

– Сегодня?

– Да, сегодня. Шел к ней с этими вот пакетами и вдруг понял, что я не туда иду. Вернее, иду к ней, а думаю о тебе. Ну и позвонил…

– А она тебя ждала, значит…

– Ждала, наверное.

– Боже… Но так нельзя было, Дима! Ты очень жестоко сейчас поступил! Нельзя было, нельзя…

– Да, Жень. Жестоко, наверное. Но зато честно. Она, кстати, поняла меня и не обиделась. Она умная женщина. Ревнивая, но умная. Да и я не ангел с крылышками, я обыкновенный мужик. Может, и впрямь где-то жестокий. Но я сделал так, как должен был сделать…

– Знаешь, я тоже на своего мужа не обиделась, когда он ушел. Я, наверное, тоже умная. И тоже все поняла. А только все равно больно, когда тебя бросают. Вроде и любви особой не испытываешь, и не отрываешь от себя так, чтобы с кровью, а все равно больно!

– Так это понятно, что больно… Это всем больно. На то ты и человек, чтоб тебе было иногда больно. А иногда хорошо. Слушай, а мы Новый год не пропустим?

– Нет, двадцать минут еще…

– Тогда давай за нас выпьем! За нашу встречу, за наш этот неожиданный Новый год, за все хорошее… слушай, Жень, это не твой мобильник там в прихожей надрывается? Мой не так звонит…

Женя вздрогнула и прислушалась – мобильник, оставленный в одиночестве на тумбочке в прихожей, действительно исходил призывной жалобной мелодией. Настоящей тревогой исходил, упреком даже. Нутром почуяв опасность, она подскочила на ноги и на цыпочках полетела по коридору, вытянув вперед руки.

– Да! Да, Катя! Что?! Почему ты плачешь? Катя! Что случилось? Я ничего не понимаю… Откуда забрать? Катя!!!

Вскоре она с расширенными от ужаса глазами появилась в комнате, зажав в ладони маленький аппарат, уставилась непонимающе на Диму, будто он должен был немедленно разъяснить ей что-то. Дима вскочил на ноги, шагнул к ней, заглянул в глаза:

– Что случилось, Жень? На тебе лица нет… Кто это звонил? Дочка твоя?

– Да, это Катя… Там что-то случилось! Она плакала! Прокричала что-то в трубку и отключилась. Господи, чего я стою… Надо же бежать туда!

– А где она?

– У Алины…

– Где она живет, эта Алина?

– Да не знаю я!

– Ну так позвони ей и узнай!

– Да я тут же набрала, когда Катька отключилась! Не отвечает уже!

– Так, Женя, спокойно. Ты слышишь, спокойно! Кто еще может знать, где живет эта самая Алина? Думай, Женя! Соберись!

– Дашка! Дашка же знает! Сейчас… Сейчас… Непослушными пальцами Женя начала торопливо перебирать кнопки аппарата, роясь в его мобильной памяти, потом нетерпеливо поднесла трубку к уху, замерла в ожидании.

– Даша! Дашенька! Да с каким Новым годом… Срочно говори, где живет эта Алина ваша… Ну да, новая Катькина подружка… Так… Да… Поняла, поняла! А подъезд какой? А квартира? Ладно, соображу… Потом, потом, Даша!

– Ну? Где она живет? Далеко отсюда? – быстро спросил Дима, как только Женя отняла трубку от уха.

– Да нет! Дом такой… желтая свечка возле школы… Она адреса не знает, визуально только…

– Бежим быстрее! Надо бы дежурку вызвонить, да некогда! На месте разберемся! Быстро, быстро, Женя! Да куда ты в тапочках? Сапоги, Женя!

Выскочив на улицу, они как два спринтера, с развевающимися полами незастегнутых одежек, рванули по тротуарной наледи в сторону школы. Женя тут же упала с разбегу, проехалась неловко, ободрав в кровь руки и чуть не сбив с ног бежавшего на полшага впереди Диму. Со стороны могло показаться, что это ревнивая жена, порядочно выпивши новогоднего шампанского и успев застукать мужа в нехорошем каком деянии, гонится за ним, держа скалку в рукаве шубы. Только некому было наблюдать за ними со стороны. Весь порядочный народ уже собрался за столом, ожидая, когда неугомонный юморист исчезнет наконец с экрана телевизора, уступив место не менее популярному в стране человеку, из года в год поздравляющему страну с Новым годом на фоне снежных кремлевских елочек. Уже руки мужчин потянулись к бутылкам с шампанским, уже женщины приободрились и засуетились, беспокоясь о чистых фужерах для него, святого, игристого и новогоднего, уже дети перестали дышать и застыли в ожидании обещанного взрослыми чуда, а эти двое все бежали и бежали к дому в форме желтой свечи, что стоит наискосок от школы, и добежали, наконец…

– Какая квартира? – запыхавшись, на ходу повернул Дима голову к изнемогшей от быстрого бега Жене.

– Первый подъезд… Шестой или седьмой этаж, квартира сразу направо…

Лифт конечно же не работал. А кто будет его чинить, интересно? Слесари, они тоже люди. Они тоже сейчас за столом и тоже тянутся руками к бутылкам, и жены их тоже суетятся, и дети ждут… Хотя, наверное, уже не тянутся. Уже, наверное, вовсю сворачивают этим бутылкам горлышки. Готовятся потихоньку. Чтоб не пропустить начало звона курантов. А то, не дай господь, пропустят еще…

На площадке между пятым и шестым этажом, заваленной мусором, не вошедшим, по всей видимости, в раззявленную пасть мусоропровода, сидела на поджатой ноге Катька, привалившись спиной к батарее, и горько и по-взрослому рыдала, мотая головой и опустив лоб на запястья свешенных с другой ладоней. Даже и не рыдала, а выла, попискивая, будто брошенный маленький щенок. Так плачут женщины, когда им плохо совсем. Когда даже сил нет наплакаться в голос, чтоб на душе полегчало. Женя остановилась как вкопанная, потом села перед ней, будто ее резко ударили по коленкам палкой, подняла к себе девчачье лицо:

– Катя… Катенька… Что… Что такое… Что с тобой сделали, Катенька? Скажи мне… Они что-то сделали с тобой, да?

– Да ничего не сделали, мам… – горестно проплакала Катька, икнув. – Просто вытолкали взашей, и все… Я в туалете закрылась…

– От кого в туалете закрылась?

– Да от того парня… Ну, которого для меня Алинка привела… Он взрослый пацан уже… Он сказал, чтобы я в спальню к нему шла… До Нового года успеем, говорит… А мне так страшно стало, мам! Он… Он противный тако-о-ой! – снова уронила она голову на запястье и завыла тоненько. Женя села рядом, прижала Катькину голову к груди и заговорила тихо, будто сказку рассказывая:

– Ну все, все… Ну и вот… Видишь, и хорошо как получилось-то, что тебя взашей… Вот же повезло тебе, дурочка… А ты плачешь…

– Они это… сильно поссорились из-за меня, мам. Он так на Алинку кричал… Говорит: кого ты мне притащила… Соплю какую-то… А Алинка ему: ну и что, мол? Всем, говорит, туда дорога… И смеяться еще над ним стала… А я в туалете сижу и все слышу… Потом открыла дверь тихонько, попросила Ленку Ларионову, чтоб она мне мобильник приволокла. Ну и позвонила тебе. А Ленка им сказала, что я матери звоню. Меня и вышвырнули. Но я же не виновата, я сама не захотела, чтоб так…

– Дамы, вы долго тут собираетесь сидеть, интересно? – вздрогнули они в унисон от раздавшегося сверху Диминого голоса. – Я понимаю, конечно, что помойка между пятым и шестым этажом – вполне достойное место, чтобы встретить Новый год, но все же, может, вы домой пойдете, дамы? Тем более Новый год уже наступил, судя по ликованию живущего в этом доме народа. Чудо, как говорится, свершилось. Вот если бы не наступил, тогда бы страшно было. А так еще ничего…

– Ой, здравствуйте… Ой, вы же милиционер, я вас узнала… Мам, а когда ты успела в милицию-то позвонить? – испуганно уставилась на Диму Катька.

– Да вот уж, подсуетилась твоя матушка, чертом вывернулась! А ты ее все аукубой мертвой дразнишь!

– Да не мертвой, а искусственной…

– Ну ладно, ладно, вставай давай… Идите домой, девушки, а я тут побуду пока. Где, говоришь, живет твоя милая подружка?

– А зачем вам?

– Ну так, на всякий случай… Не нравится мне ее квартирка новогодняя, и все тут. Нехорошая такая квартирка. Надо бы проверить – вдруг там еще какая-нибудь девица-малолетка взрослому пацану откажет, а он рассердится… Не даст ей маме позвонить…

– Ой, не надо… Меня ж потом залошат!

– Чего сделают?

– Ну, лохушкой сделают… Или как это сказать, чтоб вы поняли…

– Да ладно, понимаем мы, Катерина. Не дураки. Не боись, Катерина! Прорвемся! Мы их сейчас сами залошим по полной программе! Жень, уводи ее отсюда! Идите-идите, не мешайтесь мне под ногами…

Обнявшись, Женя с дочерью тихо начали спускаться по лестнице вниз. Катька тряслась всем своим худым телом, крепко вцепившись в материнский бок, всхлипывала коротко на ходу. На улице студеный ветер радостно бросился им навстречу, кинул в лица, играючи, горсть мелких колючих снежинок. Думал, наверное, первые пьяненькие гуляки из-за новогоднего стола выползли. Потом, правда, подул уже немного в сторонку, будто извинившись. Так и пошли они медленно по новогодней ночи, обнявшись. Сквозь всхлипы Катька все продолжала откровенничать:

– …А мне так вдруг противно стало, мам! Я, когда шла к Алинке, думала, что все, новую жизнь начинаю… Свободную… А он меня когда облапал, сразу так противно стало! Не хочу, не хочу так, мамочка… А потом говорит, иди, говорит, в спальню… Успеем, говорит, до Нового года… Я аж затряслась вся, чуть не вывернуло от страха! Хорошо, что Ленка мне телефон приволокла…

«А если б не приволокла?! Если б не понял этот противный и взрослый, что ты маме звонишь? Чтоб тогда было?!» – в сердцах прокручивала в голове справедливый материнский упрек Женя. Но это только в голове конечно же. Снаружи она лишь тихо и покорно поддакивала отрывистому нервному Катькиному монологу, прижимая к себе ее худое пятнадцатилетнее тельце.

На ночной улице меж тем вовсю разворачивалось уже новомодное народное игрище, вошедшее в последние годы в некий даже обрядовый новогодний стиль. Пускание фейерверков называется. Суета исходила в основном из глубины дворов, сопровождаемая дрожащими от предвкушения детскими громкими голосками да женскими упреждающими само действо повизгиваниями. И наконец – грянуло. Справа и слева, спереди и сзади из-за крыш домов взлетали разнообразные чудеса пиротехники – где-то просто слабые одиночные пукалки, а где-то и покушающиеся на серьезный салют звезды-взрывы, оставляющие после себя в темном небе дымовые разводы и запах настоящего пороха. Целая какофония из грохота, звезд, торжествующих криков и отчаянной радости от наступления ее, долгожданной новогодней ночи. Священной ночи. Ночи чудес. Ну или ожиданий чудес, на худой случай…