Он никогда не опаздывал. Не то, чтобы он переживал об этом. У него были часы такого же цвета, как и его автомобиль, и такие же огромные, как обеденная тарелка, но он всегда, казалось, знал, сколько времени, не глядя на них.

Я, с другой стороны, посмотрела на настенные часы, будто они шли в обратную сторону, когда почувствовала мурашки по спине

Он приближался.

Я знала, что он не бил меня. Знала, что я позволила Мартину связать меня, что было запрещено, потому что это было опасно и являлось ещё одним примером непослушания. Я ничего не знала о конюшне кроме того, что я была поражена, когда кто-то вошёл, а Дикон знал всё. Только он знал уровень моего предательства, и только он мог простить меня.

Позади меня хлопнула дверь уборной. Марк, назначенный смотритель, вышел.

Я хлопнула дверью в ту ночь. Подскочила, когда услышала, как хлопнула дверь автомобиля снаружи.

Дикон. Он был здесь.

Я хлопнула дверью по пути наружу, когда пошла в конюшню. Я ушла в бешенстве, воюя со своим позором и презрением к самой себе.

Это был он, человек, идущий ко мне в чёрном шерстяном пиджаке и выглаженных брюках. Он, с горящими голубыми глазами, которые видели так много, и руками, которые могли добраться до сути, заставить чувствовать и ласкать в одно и то же время.

Он оставил меня за то, что Мартин связал меня. Нет, он не ударял меня и не ломал зуб. Это я сделала сама. Но он выгнал меня.


***


— Освободи своё сердце, котёнок. Освободи свой разум. Открой глаза. Кого ты видишь?

Дикон дёргает мои волосы, пока я не смотрю на него. Я чувствую себя как дома и взволнованно. Он вернулся. Он ушёл, но вернулся.

— Тебя, — хриплю я.

— Ты свободна? — Он вытягивает мою руку назад и останавливается.

— Да, — я говорю.

Но плавность момента исчезает, когда Дикон растирает больное место на моём запястье большим пальцем. Он у меня за спиной, на коленях, его пульсирующий член возле моей щели. Я не хочу, чтобы он тёр моё запястье. Я хочу, чтобы он трахнул меня.

— Что это? — спрашивает он.

Мне казалось, синяки сошли, но у Дикона орлиный взгляд. Ни одна деталь никогда не ускользала от него, и ни одна ложь никогда не оставалась незамеченной.

— Синяк, — я перехватываю следующий вопрос, потому что он уже знает ответ. — От верёвки.

Он отклоняется назад, и я знаю, что всё кончено. Он не трахнет меня. Простит, но не трахнет.

— Кто? — он спрашивает, будто это уместно.

Это не так. Кто-то другой связывал меня. Мы оставили это друг для друга. Я встаю, потому что не могу признаться в позе сабмиссива. Я должна поднять голову. Должна.

— Мартин. Он хотел поработать над этой последней асимметричной позой.

— Дебби при этом была?

— Нет.

— И? — теперь он встаёт тяжело, как скала. Ужасающе.

— Что и?

Он не будет спрашивать меня, трахалась ли я с ним, потому что это не первостепенная важность. Он просто будет стоять с выражением шока, а затем сделает шаг вперёд таким образом, что я попячусь назад, один раз, два раза, пока стена не окажется у меня за спиной. Его дыхание упадёт на мою щёку, и боль в моей руке перебежит от моего запястья к чувствительной стороне моего бицепса.

— Ты не хотела этого, — говорит он глубоким гортанным голосом. Он голый, потрясающий. Дикон прижимает меня к стене, и от трения кожа на моей заднице горит.

Сожаление. Фунты сожаления. Мили в ширину. Сожаление до глубины моей разломанной души.

— Я сожалею. — Так ли это? Или это просто слова?

— Почему?

Моё запястье болит. Он с такой силой прижимает его к стене, будто я уйду, будто повернусь к нему спиной. Тем не менее, я хочу уйти, убежать, показать ему, что могу бросить его так, как он бросает меня.

Я выворачиваюсь, но он только прижимает сильнее и требует:

— Почему?

— Отстань от меня!

— Скажи мне, почему! — Его глаза расширяются, зубы сверкают, словно он хочет вырвать мне глотку. — Почему?

— Мне это нужно!

Он делает один вдох, тяжёлый, словно наполняет лёгкие, чтобы сказать то, что он не хочет говорить. Дикон тянется ко мне, и я думаю, что он мог бы сказать, что всё в порядке. Он проводит пальцем по моей нижней губе, и я вот-вот взорвусь от благодарности. Его лицо мягкое и любящее, и этот мужчина принадлежит мне настолько, насколько я принадлежу ему.

— Мне жаль, — шепчет он. — Ты должна уйти. Я не могу тебе доверять.

Я до сих пор нахожусь в шоке, когда дверь захлопывается за ним.


***


Прикрыв рот рукой, я наблюдаю, как Дикон регистрируется. Он был здесь, дышал тем же воздухом, что и я. Он пришёл ко мне. Может быть, он не приехал на белом коне, чтобы поймать меня, когда я выпрыгну из белой башни. Может быть, мы не уедем в закат, но он пришёл за мной.

Он пришёл за мной.

Я все время повторяла эти слова, купаясь в благодарности к нему, всему Вестонвуду, Эллиоту, людям, которые собрали его машину и наполнили её горючим.

Дикон прошёл через стеклянную дверь. Она со свистом открылась, и я сделала вдох, когда она закрылась. Он остановился, когда увидел меня. Я была развалиной, и я знала это. Но меня не беспокоило то, как я выглядела. Это никогда не было проблемой между нами, потому что он видел меня.

Ни словами, ни жестами я не могла выразить то, что чувствовала. Я закрывала рот рукой, чтобы слюна не стекала, пока я плакала. Он сделал четыре шага, больших шага, пересекая длину коридора, и обнял меня, отрывая от пола. От него пахло пеканом и кожей, приключениями и разбитостью. Пахло удовольствием и болью, данной без сожаления, и когда он крепко держал меня, я чувствовала и то, и другое.

— Фиона, — сказал он, выражая желание и надежду.

— Прости, — сказала я сквозь слёзы. — Мне так жаль.



Глава 26.

ЭЛЛИОТ


Я закрыл дверь кабинета и подошёл к окну. Выжидая, словно паук, пока дёрнется его паутина, я сжал кулаки, признавая Фиону своим слабым местом, констатируя тот факт, что я хотел её, но она принадлежала другому.

Прошло немного времени, и они вышли и сели на скамейку. Когда он положил свою руку поверх её, я почувствовал себя так, как чувствовала Фиона. Бесполезным, использованным, холодной далёкой планетой, вращающейся вокруг яркого солнца. Это была моя боль. Моя. Никаких оправданий. Я бы окунул её в кипящую воду, пока из неё не вытекла бы вся кровь и не окрасила меня в тёмно-красный цвет позора.


 


Глава 27.

ФИОНА


Я вытащила Дикона наружу, словно ребёнок, показывающий свой кукольный домик.

— И у нас есть один парень, с которым я ходила в школу. Он знает каждый цветок и все его целебные свойства. Я имею в виду, что он сумасшедший, это ведь правда? С этим же ничего не поделаешь. — Я шагала спиной к патио.

— Ты не сумасшедшая, котёнок. Разве я не говорил тебе это?

— Боже, так приятно тебя видеть.

— Приятно?

Наступило время сеансов, так что комната отдыха была пуста. Я была чертовски рада этому, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь заметил нас. То, что у нас было, не предназначалось для посторонних глаз. Это нельзя было увидеть или почувствовать. Следующий час был лишь наш. К чёрту всех их. Я хотела, чтобы все любопытные отвалили от меня.

Дикон обнял меня, и мы вышли во двор. Я потянула его к скамейке на полпути между зданием и аллеей деревьев. Он не сводил с меня глаз. Мы были словно надолго разделённая пара, которая не могла дождаться момента вновь оказаться в объятьях друг друга. Он сел рядом и повернулся ко мне лицом, согнув одну руку на спинке скамейки, а вторую положив поверх моей.

— Ты выглядишь прекрасно, — сказал Дикон, и он никогда, никогда не лгал.

— Ты тоже. Будто никто и никогда не ударял тебя ножом.

— Это было не так уж страшно. Поверхностная рана. Две бинтовые повязки и меркурохром (прим. пер.: красноватая жидкость, обладающая антисептическими свойствами и использующаяся для лечения наружных повреждений на коже). Поцелуешь рану, и она заживёт. Пустяк.

— Ты был в больнице.

— Роскошный отель.

— Нож не достал до сердца… на сколько?

Дикон пожал плечами.

— Не достал.

— Я не хочу, чтобы ты прощал меня, — выпалила я. — Даже если ты уже сделал это, я никогда не прощу себя сама. За всё. За то, что позволила Мартину работать со мной, за то, что попыталась убить тебя. За всё.

Его руки были такими нежными на моих, что я чувствовала его каждой клеточкой.

— Ты ничего не помнишь? — спросил он.

— Я только начала вспоминать ту ночь на Манди, когда ты выбросил меня, — я захлебнулась последним словом. — Я не говорю, что обвиняю тебя.

— Как ты? — это не был вежливый вопрос или обычная болтовня. Ему нужен был настоящий ответ.

— Не знаю. Я продолжаю искать ответ для других людей, словно они скажут мне, как я. Чувствую, что хочу, чтобы ты сказал мне, что я в порядке. Я не понимала, что именно этого ожидала от тебя, и ты знаешь, что не можешь помочь мне. Никто не может, но... это безумие.

— Я готов.

— Я не знаю, как еще корить себя, так что я буду слушать.

Он невесело рассмеялся, соглашаясь.

— Ты более жестока к себе, чем кто-либо другой, — он прижал пальцы к моим губам.

Я попробовала его на вкус, а желание открыть рот и принять глубоко его пальцы было подавляющим.

— Я думаю, что мы причиняем боль друг другу, — сказал он. — Я ошибочно просил у тебя моногамии, и это стало началом конца.

— Если это то, чего ты хочешь, это не ошибка. Я могу попробовать ещё раз.

Дикон покачал головой.

— Я думал, ты хотела этого. Но мне не нужно, чтобы ты была исключением. Я не ревную к другим мужчинам, если знаю их, и уверен, что ты защищена. Я думал, что это сделает тебя счастливой. Считал, что тебе будет безопасней, если ты будешь только моей. Но это не так. Это загоняет тебя в ловушку. Заставляет тебя делать глупые вещи. Я никогда не попрошу тебя о чём-то таком снова.

— Я смогу.

— Тогда сделай это. Просто сделай это, если это то, чего ты хочешь. Я не коснулся ни одной другой женщины после тебя, и не коснусь. Ни одна из них мне не интересна. Но это мой выбор. Он должен быть и твоим тоже. Я не могу заставить тебя, и не могу наказать тебя за то, кем ты являешься.

Он не мог наказать меня за то, что я была шлюхой. Шалавой. Пустым сосудом для секса без каких-либо целей и угрызений совести. Однако он имел в виду не это. Но я знала, что именно: что я была просто каким-то духом богини, не от мира сего, парящей над заботами о банальных вещах, таких, как верность, и он обрезал мне крылья.

— Ты серьёзно? — спросила я. — Ты имеешь в виду, что мог бы просто отпустить меня пить и трахаться, когда тебя нет рядом, и это было бы приемлемо для тебя?

— Я, наверное, единственный человек в мире, который не чувствует ревности от этой мысли, но ты должна быть собой. Я приму тебя такой, или не приму вообще. Ты знаешь, кто ты для меня. Ты — моя причина, чтобы чувствовать себя хорошо. Даже после всего, я счастлив, когда думаю о тебе. Это всё, чего я хочу — почувствовать эту свободу. Я не заинтересован в «багаже», который получу, принудительно сделав тебя исключительной. Дети, брак, миф о счастливом доме. Ничего из этого нам не видать.

Он и раньше это говорил, и я приняла это тогда.

— Я хочу спросить кое-что, — сказала я, опуская глаза.

— Да? — он поднял бровь. Дикон знал, что я собиралась спросить; я бы поставила весь свой трастовый фонд на это.

— Можешь сказать мне, что случилось? Как я ударила тебя? Я не могу воспроизвести события в своей памяти.

Дикон отвёл взгляд. В профиль он выглядел задумчивым, статным, с горбинкой на когда-то сломанном носу, и его подбородок был высоко поднят.

— В этом рассказе не будет никакого смысла, если я это сделаю, разве не так? Ты должна вспомнить сама.

— Я не могу.

Дикон наклонился.

— Можешь, — его голос стал низким, превращая вдохи в слова.

Когда он говорил вот так, я могла услышать его независимо от того, насколько громко играла музыка. Я покачала головой, чувствуя пощипывание в носу — слёзы, порождённые стыдом.