– Так вот и не смей.

Он покачал головой. Это был совершенно бесполезный разговор.

– Тут нет никакого изощренного подтекста. Она нуждается в моей помощи, чтобы разыскать свою сестру. Ничего более за этим не стоит, кузина.

Он, разумеется, солгал. Очень многое стояло за всем этим.

– Я тебе не верю.

Джейн скрестила руки на груди и вперила в Джонатана жесткий взгляд.

Она показалась ему похожей на пуму светлой масти, лоснящуюся и готовую к нападению. Она навостряла когти и нападала на него раз или два в их общем детстве, и отметины от этих нападений сохранились на его коже до сих пор как доказательство тех стычек. Ему вовсе не хотелось повторять прежний опыт этим вечером.

– Ты, я вижу, завязала крепкую дружбу с мисс Донован за самое короткое время, – заметил он.

– Она мне нравится.

Сказанного было достаточно, как он полагал. Джейн была весьма разборчива при выборе друзей, и если уж делала кого-то своим другом, то был по-настоящему прочный союз.

– Да не смотри ты на меня так! – сказал он. – Ты не хуже меня знаешь, что Мэг вполне способна постоять за себя.

– Не делай этого, Стрэтфорд.

Он отвернулся.

– Она помолвлена с капитаном Лэнгли, и он очень хороший человек. Если ты вмешаешься в это… – Джейн запнулась, потом выпрямила спину и продолжила: – Разумеется, тебе это делать не следует. Я ей сказала, что ты образумился и что я в этом уверена. Даже четыре года назад, во время всех твоих дебошей, ты не падал так низко. Ты не посмеешь заниматься подобными вещами после того, что совершил по отношению к ее сестре.

А что, если бы? Как-никак она ее близняшка.

Нет, он не мог бы. Не мог бы предать Лэнгли.

После «смерти» Серены Лэнгли доказал, что он остался одним из немногих верных друзей Джонатана, и он не может разрушить его брак – нет, только не теперь.


Получасом позже Джонатан и Серена уже ехали в наемной карете по направлению к северу. Джейн оставалась в Бате на все то время, пока они оба будут вынуждены в связи со своими планами пребывать в этих местах, а потом опять-таки дожидаться здесь приезда Серены с Фебой или ждать до тех пор, пока не получит от уехавших на поиски других указаний. Серена написала своей тете и Лэнгли, сообщив, что после появления Фебы они решили еще некоторое время пробыть в Бате, чтобы Феба могла получить удовольствие от здешних красот и развлечений.

Джонатан и Серена, оставив город, продолжали путь в относительном молчании, но Джонатан исподтишка все время наблюдал за своей спутницей.

Опершись подбородком на ладонь, она смотрела в окно кареты, за которым уже наступал предрассветный сумрак.

Сердце Джонатана учащенно билось от ее близости, от благодарности судьбе за то, что она осталась жива. И он в такт ударам беззвучно нашептывал ее имя: Серена, Серена, Серена.

Он с большой симпатией относился к Мэг, и ее утрата огорчала его по многим причинам. Но любил он Серену. Хотел он Серену. По Серене тосковал все эти годы.

И от Серены он отрекся. С безмерной жестокостью. Это ее репутацию он позволил разорвать в клочья. Это ее жизнь он разрушил, и возможно, главным образом по его вине она была вынуждена совершить свое странное перевоплощение. И чем больше он думал об этом, тем сильнее убеждался, что вся эта хитрость имеет какое-то отношение к нему.

– Зачем? – спросил он громко.

Она повернулась к нему.

– «Зачем» что?

– Зачем вы позволили вовлечь себя в этот обман? – спросил он, понизив голос. И вдруг сообразил, что вовсе незачем говорить тихо. Они были наедине, в полной изоляции, впервые за все прошедшие годы.

Она вздохнула, и взгляд ее снова обратился к окну.

– Моя мать решила извлечь пользу из происшедшего со мной. Как бы возродить меня в иной ипостаси, хотя возродить Серену Донован было совершенно невозможно после…

Голос изменил ей.

Он заметил краску румянца на ее щеках и поразился, кстати, не впервые, тем, насколько по-разному смотрят на вещи мужчины и женщины. Репутация повесы была именно тем, что могло только радовать мужчину. Да, повеса должен сносить пересуды и сплетни о себе, но в известной мере это делало его более популярным, более достойным уважения, более приемлемым в среде мужчин его общественного положения.

Джонатан радовался скандальным пересудам, которые окружали его имя. Они были теми небольшими «камешками», которые он мог бросить на могилу своего отца. Однако это ни в малой мере не сравнимо с тем, что была бы вынуждена терпеть Серена, оказавшаяся в подобном положении. Она была бы безоговорочно заклеймена как отщепенка и падшая женщина.

– Ваша мать всегда была намерена сделать из вас значительную личность, не так ли? – вполголоса спросил он.

Серена говорила ему, насколько мистрис Донован была сосредоточена на мысли сделать из всех своих дочерей истинных леди, добиться, чтобы каждая из них вышла замуж за человека богатого и титулованного, и как она настаивала на том, чтобы ни одна из них не совершила такую же ошибку, как она сама, когда стала супругой ирландца, не имевшего за душой ни гроша.

Серена издала негромкий звук, похожий на возглас согласия, потом заговорила четко и уверенно:

– Всегда. Но, к счастью для нее, она родила близнецов. Мать сообразила, что хоть я и разрушила свою репутацию, но с Мэг ничего подобного не произошло. Я не ведала о плане, который возник у нее после гибели Мэг. Он родился в день, когда она прочитала письмо моей тети, в котором та в подробностях описывала мой позор.

Джонатан молча кивнул, во рту у него вдруг пересохло.

– Почти сразу она принялась писать письма Уиллу от имени Мэг. Мои младшие сестры и я ничего об этом не знали. Так же как не знали и о том, что в тексте некролога, который она отправила в Лондон, стояло мое имя, а не имя Мэг. – Лицо Серены омрачилось, и после недолгого молчания она заговорила снова, глядя при этом в окно кареты на деревья, мимо которых они проезжали. – Я не была осведомлена о том, чем занимается моя мать, но понимала, что она почти возненавидела меня за то, что я сделала с собой. За то, как я разрушила не только собственную репутацию, но также ее реноме и репутацию моих младших сестер.

На это он не мог ответить. Да и что было говорить? Разве лишь то, что расплачиваться за происшедшее должен был он и только он. А не она.

Серена, не оборачиваясь, произносила все это настолько спокойным голосом, что Джонатан почти не верил собственным ушам.

– Иногда и довольно часто я хотела, чтобы именно я утонула, а не Мэг. Отчасти я понимала, что и моя мать хотела бы того же. Она так сильно желала, чтобы именно это было правдой. Все поверят, что я погибла в водах Атлантического океана, и я дала согласие.

– Нет, Серена. Это не так. Вы здесь…

Господи, нет. Теперь, зная, что она осталась жива, он не мог думать ни о чем ином. Он не мог – ни за что – потерять ее снова.

Джонатан смотрел на ее профиль, наслаждаясь ровным цветом кожи, который подчеркивала россыпь почти незаметных веснушек на скулах. Возможно, что он и не увидел бы их, если бы не вспомнил. Вспомнил, как считал эти веснушки: тринадцать на одной стороне и семнадцать – на другой. Он вдруг подумал о том, по-прежнему ли их тридцать или некоторые уже исчезли. Похоже, что так. Она, должно быть, надевала шляпу с широкими полями, выходя из дома в солнечные дни.

– Меня одолевает мысль, что все это, должно быть, сон, – заговорил он, понизив голос. – Такой же как множество других, какие снились мне все эти годы, и вы вдруг исчезнете, как всегда.

Серена медленно повернулась к нему лицом. Глаза ее отливали серебром при тусклом свете фонаря на стенке кареты.

– Я снилась вам?

– Постоянно.

Она тряхнула головой и устремила на него сияющий взгляд.

– Почему?

Джонатан с шумом выдохнул. Он изничтожал себя тысячу раз за прошедшие шесть лет, и она об этом знала. Если он скажет сейчас, что так было потому, что он любил ее, потому, что никогда не переставал ее любить, что его привязанность к ней никогда не умирала, она не поверит ему ни на секунду.

– Я никогда не забывал вас, – произнес он вместо этого. – И никогда не прощал себе того зла, которое причинил вам.

Она коротко рассмеялась – горьким смехом.

– Слишком поздно для таких признаний.

– Если бы я знал, что вы остались живы…

Голос его смолк. Что мог бы он предпринять, если бы знал, что она жива?

Все могло бы сложиться иначе.

Ему следовало бы подняться на палубу корабля, который отплывал в Антигуа, на другой день после смерти своего отца, вот что он должен был сделать.

День, когда он был вынужден нанести ей удар, день, когда он отвернулся от нее, несмотря на то что в глазах у нее горело страстное желание, да, именно в тот день разум его лихорадочно работал, изыскивая возможности для них обоих оставаться по-прежнему вместе. Он повел себя как последний трус, не ответил отказом на предложение отца отречься от нее публично, однако все еще обдумывал способы порвать со своей родней и остаться вместе с Сереной.

– Я хотел попросить у вас прощения.

Джонатану до боли хотелось протянуть руку и коснуться ее нежной округлой щечки, провести пальцем по шелковистой коже, однако Серена съежилась в тесном пространстве между мягкими бархатными подушками сиденья и окном кареты. Строгая и холодная, она явно не хотела, чтобы он дотрагивался до нее.

– Но было уже поздно. Я не знал, что вас так быстро отправят обратно в Вест-Индию. К тому времени, когда я получил возможность явиться с повинной, вы уже покинули Лондон.

Серена не ответила. Этих его слов явно было недостаточно. Обычное «я хотел извиниться» не могло преодолеть воспоминания о шести годах тоски и чувство неприкаянности. Он это понял. Но, Господи, как же он хотел, чтобы она его простила…

– После того как вы исчезли, мне часто снилось, что я где-то встретил вас случайно и попросил прощения.

– И я даровала его вам?

– Никогда, – скривив губы, ответил он. – Только посмотрев на меня, вы исчезали во мгле.

Серена в ответ издала невнятный звук, нечто среднее между смешком и всхлипом.

– Вы так и не попросили у меня прощения, – заговорила она. – Сны не в счет, хотя бы потому, что я не могла реально присутствовать ни в одном из них.

И выходило теперь, что он хотел получить прощение не только за то, как он повел себя шесть лет назад, но и за то, как вел себя после ее отъезда.

Джонатан превратил свою жизнь в хаос. Он сделал это по своей воле, думая о Серене каждый день. Он пошел по необычной для него, но совершенно определенной дороге саморазрушения. Она не захотела бы взвалить на свои плечи такой груз, и он не мог осуждать ее за это. То была его собственная ошибка, только его вина.

– Нет, я не попросил у вас прощения, – согласился он.

– Сделаете ли вы это?

– А если сделаю, вы даруете его мне?

Она устремила на него скептический взгляд.

– Достаточно ли у вас смелости, чтобы просить меня высказаться? Я не понимаю, почему вы нуждаетесь в ответе заранее. Ведь это нарушает самый принцип, самую основу апологии как таковой, не так ли?

– Серена, – забормотал он, борясь с желанием сжать ее руку в своей, – если я попрошу вас о прощении сейчас, вы не даруете его мне.

– И вы считаете, что поняли это?

– Да, я это понимаю. – И он понимал. Она не была готова простить его. Пока еще нет. – Я узнал, что вы утонули в море, через месяц после того, как впервые увидел вас во сне.

Это было тогда, когда тяга к саморазрушению в одну из бессонных ночей вспыхнула в нем с силой разбушевавшегося огня… Тогда он и поспешил уехать в Бат, где натворил немало бед.

Выражение грусти промелькнуло на лице Серены.

– Мне известно, что требования вашей семьи по отношению к вам, Джонатан, были очень высокими.

– И все-таки…

– Как я могу простить вас? Не только за то, как вы поступили со мной, но и за те безумства, какие вы творили в течение прошедших шести лет?

Джонатан услышал боль в ее голосе, она царапнула его душу с той же неожиданной остротой, с какой царапают кожу вроде бы совсем мелкие, но опасные осколки стекла… Почему он не остановил их? Своего отца и брата? Светское общество в целом, которое высмеивало ее за то, что он сделал с ней? Если бы он только мог защитить ее от всего этого. Он был еще таким молодым, совсем юнцом. Если бы такое произошло теперь, все было бы совсем по-другому.