— Сестра, — начал Леко, — за тебя сватается благородный Маркос. Дай же ему ответ!

Зенобия оставалась недвижной, словно прекрасный языческий идол.

— Красавица! — Маркос слегка склонил голову. — Стань моей женой! Я знатен и смел! Я — ровня тебе, по рождению я даже выше тебя! Ты будешь подругой прославленного Маркоса, а я — супругом прекрасной Зенобии!

Зенобия молчала, даже не шевельнулась.

По лицу нетерпеливого жениха пробежала тень досады.

— Что ж! — произнес он, сдвинув широкие темные брови. — Не желаешь выйти замуж за храбреца Маркоса, выходи за кого-нибудь из его друзей. Вот Крылатый Релас, он не уступит мне ни в смелости, ни в благородстве. Выбери его! Вот Павлос, он сын царя болгарского! И это будет достойный выбор!

Маркос смолк.

Зенобия смерила стоящих перед ней мужчин надменным и презрительным взглядом. Затем сделала знак своим служанкам и хотела было круто повернуться и уйти. Но Маркосом уже овладело бешенство. Стиснув зубы, он выхватил из ножен меч. Леко в ужасе замер. Павлос успел схватить Маркоса за руку, но сам грохнулся наземь, поверженный могучей дланью. Однако удар уже был смягчен; впрочем, и мягкий удар мечом, особенно, когда бьет такой умелец, каким был Маркос, может наделать много вреда. Красавица упала, обливаясь кровью, удар пришелся по лицу.

Львиным прыжком отпрыгнул Леко подальше, выхватил из-за пояса рог и громко затрубил. И тотчас, словно бы из-под земли, выскочили его воины. Павлос и Релас были зарублены в мгновение ока. Маркос уложил нескольких человек, потом еще нескольких. С криком «Дорогу! Дорогу!» он пробился к конюшне, вывел своего верного коня, вскочил в седло. Конь скакнул в ров. Мост был поднят. Но верный конь огромной птицей вынес лихого всадника вверх.

После этого страшного происшествия долго ни слуху ни духу не было о Маркосе. Затем он снова вроде бы объявился. Утверждали даже, что он нисколько не изменился, не постарел. А если так, я думаю, это был какой-то очередной проходимец, решивший выдать себя за известного воина. Нашлись, конечно, и такие, что выдавали себя за Павлоса и Крылатого Реласа.

Несчастная Зенобия долго хворала, а когда поправилась, стала прятаться от людей. Появлялась лишь прикрыв лицо покрывалом из дорогой ткани. Лицо ее, некогда столь прекрасное, теперь обезображивал широкий плотный рубец, неприятно алеющий на нежной коже.

Между тем, Леко начал подумывать о собственной женитьбе. Тут и выгодная партия представилась. Грек, правитель Айдоса, предложил ему в жены свою красивую и юную дочь, а взамен попросил руки его сестры. Несомненно, правитель Айдоса знал об уродстве Зенобии, да если бы и не знал, Леко не собирался никого обманывать. Странная была судьба у этой женщины — один посватался за нее, подчиняясь своей минутной прихоти; другой пожелал взять ее в жены тоже по прихоти и желая получить такого союзника, как Леко. Впрочем, забегая вперед, скажу, что Леко оказался плохим союзником. Когда наши воины осадили Айдос, Леко благоразумно не явился на помощь своему тестю.

Этот правитель Айдоса был уже немолод, вдов и много пил. Бедной Зенобии несладко приходилось с ним. И вот…

Уверяли, будто однажды ночью ей приснился странный и очень яркий сон. Ей приснилось, что она летит в пропасть и, как это всегда бывает во сне, хочет закричать и не может. Наконец страшный полет завершился. Она упала на землю, стало больно и жестко, и она потеряла сознание. А когда очнулась, боли уже не чувствовала, но мучила мысль о том, что выбраться невозможно. Внезапно перед ней явился рослый и красивый человек. Он поднял ее на руки и понес, легко скользя по отвесному склону. Потом он откинул шелковое покрывало и поцеловал ее. Они подошли к ручью, странный человек снял с молодой женщины одежду, омыл ее тело свежей водой и надел на нее новую одежду. Молодая женщина ясно, как наяву, видела его лицо. Этот сон поразил ее. Невольно она снова стала на что-то надеяться; на то, что в ее жизни могут произойти перемены.

Вскоре после этого началась осада Айдоса нашими войсками. Спустя несколько дней Зенобия, стоя у башенного окна, смотрела вниз. Сражение как раз приостановилось. Айдосцы отступили, укрывшись за воротами города. Внезапно молодая женщина вздрогнула и едва не вскрикнула от изумления. Она увидела человека, приснившегося ей! Это был мой дед Абдуррахман Гази.

Зенобия написала письмо на греческом языке, привязала письмо к небольшому камню, а камень — к длинному тонкому шнуру. Она хотела было спустить письмо на шнуре, но затем раздумала, ведь ее могли уличить. Тогда она просто бросила камень. И — о чудо! Камень упал прямо перед копытами коня, на котором горделиво и уверенно восседал мой будущий дед. Он спешился и поднял письмо. Абдуррахман не знал греческого и отнес письмо полководцу Акча Кодже. Тот прочел послание, начинавшееся словами: «О ты, человек, явившийся мне в сновидении!..» Далее Зенобия писала, что он должен явиться с несколькими доверенными людьми на условленное место и она откроет им ворота.

— Кто же решится пойти на это таинственное свидание? — спросил Акча Коджа.

— Кто же может идти, кроме меня! — Абдуррахман Гази даже изумился.

— Это дело следует обделать с умом! — сказал еще один полководец — Конур Али.

И вот вскоре отряды наших воинов понеслись к воротам крепости. Ударили. Айдосцы ответили. И тогда наши отступили. Причем, это отступление скорее напоминало поспешное бегство. В Айдосе воцарилось праздничное настроение. А ночью Абдуррахман Гази пришел к стенам крепости, на условленное место, указанное в письме. Его сопровождало несколько самых преданных воинов. Зенобия спустила веревочную лестницу и Абдуррахман смело поднялся в башню. Оттуда он прошел к воротам города, стража была пьяна, он отворил ворота и впустил своих воинов. Беспрепятственно они вошли во дворец, где нашли владетеля Айдоса, супруга Зенобии, пьяным. Абдуррахман Гази объявил ему, что его правление кончено. Наутро, когда к стенам города подошел с войском Акча Коджа, город уже был в руках Абдуррахмана Гази, жители сдались на милость победителя.

Акча Коджа приказал Абдуррахману Гази сопровождать к султану сокровища, принадлежавшие правителю Айдоса, и прекрасную Зенобию. Абдуррахман привез сокровища и молодую женщину в Эни Шехир — тогдашнюю резиденцию султана. И султан подарил ему часть сокровищ и женщину. Абдуррахман Гази видел, что Зенобия влюблена в него. Он не мог отказать влюбленной женщине, хотя и было обезображено шрамом ее лицо. И вот он сделал ее своей женой. И они и сейчас счастливо живут в Айдосе.

Эту историю, похожую на сказку, я впервые услышал тогда, в кофейне, десятилетним мальчиком. Мне очень-очень захотелось увидеть своего деда и прекрасную Зенобию (она уже давно звалась Зейнаб), героев этой сказки. Я знал, что это мое желание скоро исполнится, и с нетерпением ждал.

3

СЕЛЬВИ — АЙДОС

В дом моего деда Абдуррахмана мы приехали ночью. Я был совсем сонный. Смутно припоминаю свет фонарей и ламп, суетню слуг и служанок.

Я проснулся утром и сразу осознал, что я в чужом доме, на чужой постели. Почему-то у постели моей сидела мать. Впрочем, эта странность быстро разъяснилась. Оказывается, в ночь нашего приезда я простудился и несколько дней пролежал в жару и бреду. Теперь, увидев, что я очнулся, мать нежно целовала мои щеки и благодарила Бога за мое исцеление. Я был ее единственным сыном, двое других — мои братья — умерли в раннем детстве, еще до моего рождения. Мать пребывала в постоянной тревоге за меня, но обычно не показывала вида и даже мало ласкала меня, чтобы никак не выдать своего тревожно-нежного отношения ко мне. Думаю, я никогда не заслуживал подобного отношения. Ни тогда, в детстве, ни после — в юношеские и зрелые годы. Я всегда оставался спокойным, немного углубленным в свой внутренний мир, но отнюдь не настолько, чтобы считаться человеком не от мира сего. Я был лишен честолюбия. Кто знает — может быть, именно эти свойства моей натуры сделали меня довольно счастливым человеком и помогли перенести мучительное ощущение душевной боли после той странной и страшной находки… Но о том — не сейчас… позднее расскажу о том…

— Очнулся, Чами? — прозвучал нежный голос матери.

Я улыбнулся ей. Она коротко рассказала мне о моей болезни. Я чувствовал себя немного ослабевшим. Было приятно лежать на мягкой чистой постели, иногда потягиваться, вытягивать ноги; ощущать, как тело обретает прежнюю силу, чувствовать себя предметом нежной бережной заботы.

Мать принесла мне квашеного молока и лепешку. Усадила меня, облокотила на приподнятую подушку. Я начал есть и ел с удовольствием. Мать с улыбкой смотрела на меня.

Внезапно дверь распахнулась. Я подумал сначала, что это отец. Но отец никогда не входил так резко и уверенно. Шаги его были мягкими.

В дверном проеме возникла женщина. Она была невысокая, нарядно одетая, но выражение ее лица, узкого, с мелкими, заостренными какими-то чертами, было неприятным, злым, напыщенным и в этой напыщенности — глупым. Она казалась вовсе не старой; может быть, даже моложе моей матери.

— Мальхун! — повелительно обратилась она к моей матери. — Посади его к столу! — она указала на меня. — Пусть ест за столом!

Я сразу понял, к какой категории женщин следует отнести эту. У моей матери Мальхун была в Брусе такая подруга, жена кади. У нее не было сыновей, и она постоянно делала моей матери замечания, убеждая ее горячо в том, что меня совершенно неверно воспитывают и не тому учат. Наверное, и у этой женщины нет сыновей, вот она и срывает свою досаду на тех, кто сыновей имеет.

«Интересно, — подумал я, — кто эта надоеда? Гостья дедушкиных жен или какая-нибудь домоправительница…»

— Мальхун! — продолжала женщина. — Ты разве не собираешься сегодня же вывести его в сад?

И тут произошло чудо. Моя мать, всегда спокойная, но гордая и строгая, служанки боялись ослушаться ее, вдруг произнесла тихим голосом, кротко склонив голову:

— Я еще боюсь выводить его на открытый воздух, бедный малыш, он еще так слаб! Но когда он немного окрепнет, я непременно последую вашему совету, госпожа Зейнаб!

Зейнаб? Это Зейнаб? Я не верил своим ушам. Но ведь этого не может быть, просто не может — и все! Зейнаб должна быть совсем другая, другая! Я снова посмотрел на нее. На лице — никаких следов удара мечом. Ни одного, даже самого маленького шрамика! Лицо так нарумянено и набелено, что кожа давно утратила свой естественный цвет. Я пристально посмотрел, изучая ее лицо. А вдруг под этими белилами и румянами найдется хотя бы маленький шрамик — подтверждение сказки… Но нет! Обидно! Я был еще слаб, не сумел сдержаться и заплакал.

— Нельзя плакать, ты огорчаешь мать! Такие большие мальчики не должны плакать! — тотчас обратилась ко мне госпожа Зейнаб.

Я сделал вид, будто не слышу ее слов. Так вот почему мама почтительна донельзя с этой женщиной — ведь госпожа Зейнаб — жена моего деда по материнской линии. Теперь она оставалась его единственной женой, две старшие жены уже умерли, одна из них приходилась матерью моей маме.

У госпожи Зейнаб и вправду не было сыновей.

Самое забавное во всем этом, конечно, было то, что я и после много раз слышал историю о шраме и покорении Айдоса, об изумительной красавице, обезображенной по прихоти могучего воина и спасенной силой любви. Эта история сосуществовала словно бы параллельно реальной госпоже Зейнаб и ее реальной жизни. И если бы даже (я уверен!) любому очередному рассказчику этой истории показали бы госпожу Зейнаб во плоти и обвинили бы его во лжи, он в ответ мог бы спокойно пожать плечами и заявить, что не лжет ни в малой степени. Я даже полагаю, что сказочная история окажется сильнее скупых сведений о реально происходивших событиях, она переживет эти скромные и порою даже несколько косноязычные сведения и в нее будут верить много веков спустя после того, как истлеют кости госпожи Зейнаб и всех остальных действующих лиц сказки.

Впоследствии я понял, что правдой было только то, что Зенобия действительно приходилась, правда не сестрой, а дочерью одному из сербских князей. Отец выдал ее замуж за правителя Айдоса, вступив с ним в союзнические отношения, которые сам после и нарушил, добровольно перейдя на сторону османов. После покорения Айдоса Зенобия стала женой Абдуррахмана Гази. Вот и все!

Да, и вот еще что: Зенобия и в самом деле отличалась спесивостью и злобным неприятным нравом. В сущности, она была глупа и не сведуща ни в чем, кроме того, что непосредственно касалось ее благополучия.

Я быстро поправлялся после своей недолгой простуды. Разумеется, я заметил, что матери вовсе не хочется задерживаться в доме, где распоряжается госпожа Зейнаб. Но какое-то время мы все равно должны были гостить здесь, этого требовали правила благопристойности. Отец, впрочем, уже присмотрел для нашей семьи соответственное жилище.