Джоан Смит - Призраки прошлого

– Странно, что он запирает дверь в таком нелюдимом месте, – удивилась Чарити.

– Из-за браконьеров, да и не только. Муффал, например, крадет все, что плохо лежит. Попробуем поискать у ручья.

Там, греясь на высокой скале, сидел отшельник. Своими длинными седыми волосами и строгим, почти суровым лицом он был похож на мраморное изваяние. Лицо, однако, уже успело покрыться бронзовым загаром и поражало глубоко посаженными голубыми глазами. На нем была белоснежная роба, рядом, прислоненный к скале, стоял посох, напоминающий пастушью палку.

Льюис окликнул Неда, тот вскочил в испуге, словно услышал выстрел. Чарити неприятно поразил его свирепый взгляд. Подойдя ближе, они увидели, что глаза его налиты кровью.

– Убирайтесь домой, бездельники! – воскликнул отшельник, указав пальцем на Холл. У него был вид разгневанного божества.

– Разреши задать только один вопрос, – попросил Льюис. Отшельник окинул его подозрительным взглядом. – Хочу спросить о Мег и ее ребенке.

Отшельник больше не произнес ни слова, взял посох и направился к дому быстрым шагом. Пока он сидел, Чарити думала, что он высокий и сутулый, но когда Нед встал во весь рост, то оказался вовсе не высоким и хрупким.

Льюис пожал плечами.

– Я предупреждал, что он будет молчать. Натуральное изваяние. Бесполезно настаивать.

– Он же говорил, даже цитировал Шекспира. Вас это не удивляет?

– Что? О чем вы говорите?

– Эти слова – «домой, бездельники»! – из «Юлия Цезаря» Шекспира, если не ошибаюсь. Я ожидала, что он процитирует Библию.

– Я их плохо различаю, – признался Льюис. – Нед, возможно, тоже их путает.

– Но откуда ему знать Шекспира? Ведь он был простой конюх, перед тем как стал отшельником. С тех пор ему было положено читать проповеди и священные тексты. Вы заметили, какие красные у него веки?

– Молился до полуночи или истязал себя для святости, – бросил Льюис.

– Или пил, – добавила Чарити, хотя знала, что чтение допоздна может привести к покраснению век.

Они повернули к дому и благополучно выбрались из леса. В Голубом салоне их поджидал Мертон – нога была забинтована и покоилась на низкой скамеечке. Один ботинок был заменен на удобную комнатную туфлю. Услышав шаги, он быстро взял томик стихов, который часом раньше сменил на «Ежемесячник фермера».

– Вы пропустили самое интересное, – сказал Мертон. – Нэгг наведывался ночью, несмотря на заколоченные окна и запертые двери. Поневоле начнешь верить в привидения.

– Особенно если они решили доставить удовольствие мистеру Вейнрайту, – добавил Льюис, широко улыбаясь.

Чарити, казалось, не удивили ни сообщение Мертона, ни острота его младшего брата.

– Отцу удалось выяснить родственные отношения между Нэггом и Вальтером? – спросила она.

– Они сводные братья, у них одна мать, – сказал Мертон. – Отец Нэгга был за короля и государство, а Вальтер разделял симпатии своего отца – был сыном одного из сторонников Кромвеля. Сводные братья сошлись в поединке и оба погибли здесь, в Кифер Холле, но они не убивали друг друга.

– А поющая монахиня? – спросила Чарити. – Папа предполагает, что между всеми ними есть связь.

– Они все были местными жителями, это единственное, что может их объединять. Сейчас ваш отец как раз занимается этой дамой наверху, пытаясь разгадать ее историю. Будет весьма любопытно узнать, что она делала в келье монаха. Но хватит об этом. Расскажите лучше, чем вы занимались.

– Мисс Вейнрайт предположила, что наша мать убила Мег, – сообщил Льюис.

– Неужели? – Мертон был потрясен. – Мисс Вейнрайт бесконечно изобретательна. Вам недостаточно моего незаконного рождения? – спросил он, теряя самообладание. – Теперь вы на мать приклеили ярлык убийцы!

– Я просто высказала предположение – одно из многих.

– Все из-за того, что говорят, будто в могиле Мег ребенка нет, – объяснил Льюис.

– Это что-то новое! – воскликнул Мертон. – На плите написано, что там лежат двое – мать и сын.

– Я ей говорил, что мама не могла убить ее, – сказал Льюис. – Что касается могилы – то Мег там похоронена, это точно. Разве Муффал никогда ничего тебе не рассказывал, Джон?

– Не припомню, чтобы вел откровенные разговоры с Муффалом.

– А зря. Он кладезь информации. Мне он давно уже сообщил, что в могиле ребенка нет. Старина Нед, отшельник, мог бы подтвердить, но ты ведь знаешь – он отказывается говорить.

– Хотя не против иногда процитировать Шекспира, – добавила Чарити. – И еще мне кажется, что он слишком много пьет – глаза красные, как у рака.

– Неда не нужно было беспокоить, Льюис, – упрекнул Мертон. – Наш отшельник не просто приманка для гостей – он по-настоящему святой человек.

Льюис не стал спорить.

– Тебе известно, что в отшельники его произвел отец, когда украл у него Мег?

– Это тоже плод фантазии Муффала? – язвительно спросил Мертон.

– Да, слышал от Муффала, – согласился Льюис.

– Муффал просто сплетник. Выдумывает небылицы, чтобы натравить людей друг на друга. Я не хочу, чтобы ты вступал с ним в разговоры.

– Почему вы держите его в поместье, если он вам так не нравится, Мертон? – спросила Чарити.

– Он живет здесь с рождения.

Девушка знала, что в благородных домах Англии поддерживалась давняя традиция – не изгонять слуг, если их пребывание в доме освящено временем, как бы бессмысленно или даже опасно оно ни было. В Болье лорд Монтегью держал известного уголовного преступника только потому, что тот родился в имении.

– Кроме того, он делает очень полезную работу, очищая сад от кротов.

– И крыс отлично ловит, – добавил Льюис. – Очистил от них подвал в один день. Послушай, Джон, Оружейная комната открыта сейчас? Хочу посмотреть, как ведет себя Нэгг.

– Открыта. Я разрешил мистеру Вейнрайту положить вызывающие раздор предметы в комод в углу комнаты. Если Нэггу это покажется недостаточным, прикажу убрать их в другую комнату.

– Не переноси их в свою спальню, – посоветовал Льюис. – Хочу сказать, что это может не понравиться монахине. Она, должно быть, ненавидела Кромвеля и его приспешников: они разграбили ее часовню.

Он вышел, а Чарити пересела на его место ближе к Мертону. Тот настроился на более интимный разговор.

Чарити сказала:

– Кто-то наблюдал за нами из окна спальни. Похоже, что мисс Монтис.

– Возможно. Очень сожалею, что мы не смогли прогуляться верхом сегодня – я так этого ждал.

– Да, – сказала она нетерпеливо. – Надеюсь, что мисс Монтис наверху?

– Она не спускалась в гостиную. Думаю, что завтра мы сможем покататься – нога перевязана и меньше болит.

– Нет, кататься верхом нам не придется. Надо было слушать отца. Где ваша мать, Мертон?

Мертон понял, что гостья не расположена к интимной беседе и не успокоится, пока не обсудит эпизод со слежкой из окна…

– Сейчас у мамы Сент Джон, успокаивает ее, она очень напугана птицей. Хочу перевести ее в другую комнату до наступления ночи. Уверен, что голубя подсадила Монтис. С меня этого достаточно. Деньги лучше отдать Сент Джону, чем ей. Я пригласил кузена остаться на ланч. Заведу разговор о фонде, если у меня возникнет впечатление, что у него честные намерения, отдам ему половину состояния матери.

Чарити решила побыть с Мертоном, чтобы скрасить его одиночество. Увидев на столе книгу стихов, она сказала:

– Вижу, что вы наслаждались стихами, Мертон. Я, признаться, удивлена. В вас трудно угадать любителя поэзии.

Он не знал, принять ли ее слова за оскорбление или похвалу. Но так как Чарити призналась раньше, что не очень увлекается поэзией, Мертон решил, что она не имела в виду осудить его.

– Стихи, знаете ли, успокаивают, когда приходится сидеть без дела, как мне сегодня. А, интересно, Чарити, каким человеком я кажусь вам? – он постарался придать вопросу более личное звучание.

– Очень практичным, приземленным. Чувствуется по порядку в доме, что вы хороший хозяин, умеете управлять большим имением.

Хотя в этой оценке не было места романтике, Мертона она устроила, и он воспринял ее как похвалу. Он гордился своими незаурядными способностями управляющего. Если бы собеседником Мертона был джентльмен, то он бы завел речь об овцеводстве и земледелии. Но в обществе привлекательной молодой леди он просто сказал:

– Меня все считают знающим управляющим.

– Для джентльменов с небогатым воображением это типично, – сказала Чарити, не подумав.

Мертон спросил холодно:

– А что вы думаете о себе самой, Чарити? Наверное, гордитесь своим богатым воображением? С такими способностями вам полагалось бы быть поэтической натурой или, по крайней мере, любить поэзию.

– Я считаю поэзию не очень умным занятием. Сами цветы очень люблю, и они мне доставляют истинное удовольствие, но превращать их в создания, способные чувствовать, – это выше моего понимания. Я по натуре большая зануда, могу быстро наскучить. Во мне нет ни поэтичности, ни музыкальности, ни художественных способностей. Я даже не знаю, как ко мне могут относиться люди. С тех пор, как я себя помню, мы все время разъезжаем и нигде не задерживаемся подолгу. Я даже не могу понять, верю ли в привидения. Но папа действительно обладает редким и необычным даром, даже не знаю, как его точно назвать.

– Мне кажется, это дар проникать в суть событий, логика, если хотите, интуиция. Он может дать объяснение любому факту. Например, мы, Декастеланы, всегда были роялистами. В Оружейной комнате хранится множество доспехов, которыми пользовались наши предки при защите монархии. Тот желтый камзол и круглый шлем, которые вы видели, не вяжутся с нашей коллекцией. Это навело вашего отца на мысль, что причина неприятностей – в них. Отсюда недалеко до следующего логического вывода – призрак кромвелианца живет в Холле.

– Да-а-а, – неохотно согласилась Чарити. – Но стол ведь был кем-то опрокинут. В доме случались и другие, не менее странные события. В других домах тоже происходят подобные вещи. Я хочу найти им объяснение.

– Если увижу привидение, настоящее, своими глазами, может быть, перестану категорически отрицать существование нематериального мира. Пока же остаюсь Фомой неверующим. Однако, чтобы доставить удовольствие вашему отцу и не омрачать его пребывания в доме, согласен притвориться колеблющимся.

– Иными словами, лицемером, – сказала девушка неодобрительно.

Прежде чем Мертон успел возразить, вошел Льюис, они испугались, увидев мертвенную бледность его лица.

– Послушай, Джон! Не ты ли говорил, что перенес камзол и шлем в комод?

– Да, сам положил их туда. В чем дело?

– Они снова лежат на столе. Багот уверяет, что к комнате никто не приближался. Мистер Вейнрайт занят наверху, так что с него снимается всякое подозрение.

– Черт возьми! – выругался Мертон и взялся за трость.

Чарити ехидно осведомилась:

– Уж не пошатнулся ли устойчивый фундамент вашей веры, милорд? – и засмеялась.

Из Оружейной комнаты донесся звук падающего предмета. Войдя туда, они увидели, что камзол и шлем снова лежат на полу.

– Надо сказать отцу, – воскликнула Чарити и побежала наверх.

Мертон в недоумении уставился на сброшенные на пол доспехи. Обвинять Льюиса было бессмысленно. Даже если он и переложил их из комода на стол, то свалились они в его отсутствие. Льюис хотел поднять вещи, но Мертон остановил его.

– Оставь, как есть. Пусть Вейнрайт разбирается. Начинаю верить, что есть много чудес на свете, которым в моей философии нет места.

– Похоже на то, – согласился Льюис, – тем более что ты никогда не отличался слишком глубокой философией.

За завтраком мистер Вейнрайт оживленно комментировал события в Оружейной комнате.

– Теперь, когда я знаю о родственных отношениях между Нэггом и Вальтером, постараюсь отыскать в библиотеке подтверждение моей теории. С Нэггом мне удалось вступить в контакт. Его присутствие сильнее. Он на три года старше Вальтера и сын от первого брака. Отец Нэгга был рыцарем барона Мертона, известного в те дни как барон Декастелан. Отец Вальтера занимал в обществе гораздо более скромное положение. В архивах его могут не упоминать вовсе, но, если повезет, может где-нибудь проскользнуть строчка о втором браке знатной дамы, жены рыцаря, после смерти первого мужа. Приходится удивляться, какие подчас мелкие детали находят отражение в документах тех времен.

Леди Мертон слушала без особого внимания, даже с некоторым нетерпением.

– Вы еще не осмотрели мою спальню, мистер Вейнрайт, и не дали объяснения ночному событию, – напомнила она ему.

– Мне не приходилось слышать, чтобы душа человека когда-либо перевоплощалась в птицу, – объяснил он. – Могу сказать только одно: поскольку это был белый голубь, и если он действительно представлял душу усопшего, то это душа, которой отпущены все земные грехи, это добрый и невинный дух, а не мстительный и злопамятный. А как вы думаете, Сент Джон?