Елена Колина - Про меня

Атлант, только он может по-настоящему разделить со мной все.

Мы никуда не поехали. Билеты пропали, наш красивый дом с расписными буфетами пропал.

Катькино лечение – это таблетки. Ей нужно всего лишь принять таблетку, как будто это аспирин или аскорбинка. Но от этих таблеток ей очень плохо. Она старается, чтобы ей было ТИХО плохо, но ехать в Тоскану мы не можем. Мы можем посидеть на скамейке в Екатерининском садике у памятника Екатерине.

Но у нас все хорошо. Катьку не всегда тошнит. По утрам бывает лучше, чем днем и вечером.

Я каждое утро, когда Санечка уходит, прихожу к Катьке. Вика тоже приходит к Катьке каждое утро.

Каждое утро начинается с Вики.

…Я крепче прижалась к Катьке и сделала вид, что еще не проснулась. Вика с Катькой разговаривают, как будто меня нет, как будто я не лежу тут, уткнувшись лицом в Катькины острые коленки.

– Мне очень тяжело… – сказала Вика, – я тебе не говорила…

– Ты не говорила?! Говорила миллион раз – артрит, климакс, кариес, – засмеялась Катька.

– Да. Взгляни на мой организм свежим взглядом сверху вниз – сначала кариес, потом климакс, потом артрит. А посредине организма душа, а в душе я…

– В душе ты Ассоль, ждешь алых парусов, – подсказала Катька, – и что?

– А то, что мне сделали предложение, все трое. Я решила – человек сам хозяин своей судьбы и своего климакса! Выйду замуж. Только за кого?

– Чем больше у тебя мужей, тем лучше, – проникновенно сказала Катька, – тебе нужны двое мужей, лучше трое.

Я подняла голову с Катькиных колен:

– Ас кем тебе лучше в постели?

Вика, не глядя, прихлопнула меня рукой.

– А почему такая неуместная ирония? Ты думаешь, любовь – это когда тебе четырнадцать? Я тоже сначала думала, что любовь – это когда тебе четырнадцать или тридцать. А теперь я думаю – любовь для всех! Когда-то считалось, что предел женского любовного возраста – сорок, потом пятьдесят, потом шестьдесят…

– Потом сто… Викон, предел твоего женского любовного возраста – сто лет… Тащи сюда мазь, я тебе колено помажу… – вспомнила Катька.

– Не хочу мазь, не хочу колено… не хочу артрит, не хочу кариес! Мне всего шестьдесят, а у меня уже был кариес!

– Тебе шестьдесят?.. Знаешь что? – участливо отозвалась Катька. – Хочешь, я сделаю тебе укол от бешенства?

– Не надо. Мне шестьдесят, потому что я старше тебя на пятнадцать лет, а тебе уже скоро сорок пять… – пояснила Вика.

– Мне скоро сорок пять, но пока тридцать восемь, – хихикнула Катька, – а тебе, Викон, шестьдесят два, и ты ни с чем не хочешь смириться, даже с кариесом.

– А ты актриса погорелого театра, – на всякий случай сказала Вика.

– А ты престарелый сексуальный маньяк! – засмеялась Катька и быстро добавила: – Ты первая начала!

Как дети. Они каждое утро так – Вика наступает, гонится за Катькой как акула с раскрытой зубастой пастью, а Катька как маленькая рыбка уплывает, прячется под камнем и оттуда смеется.

– Выходи за Сережку, – невинно предложила Катька, – хотя… дети пойдут, погрязнешь в пеленках…

– Пеленки? – Вика поморщилась и жалобно сказала. – Наверное, я уже не могу родить. …А-а, ты издеваешься? Мне и так невыносима мысль, что мне что-то уже поздно, у меня и так не закончился кризис среднего возраста, а еще ты меня не жалеешь…

– Не плачь, я сейчас отведу тебя в детский сад, – успокаивающе сказала Катька и взглянула на Викину сумку. Детсадовская белая лакированная сумочка с розовым кармашком, у меня когда-то была точно такая, с белочкой.

– А что такое? – подозрительно сказала Вика. – У меня очень дорогая сумка.

Каждое утро Вика ссорится с Катькой, рассказывает про артрит и кариес, советуется, за кого ей выйти замуж. Это игра.

Мы все играем, как будто все как всегда. Катька тоже играет. У нее на тумбочке лежит красивая папка. Папку прислали из Германии. Дядя Лева договорился со своим другом, врачом, который работает в Германии, и Катьку вписали в проект. Это экспериментальное лечение – Катька будет принимать новое лекарство. На первом листе написано: «Ваша болезнь неизлечима». На последнем листе Катькина подпись. Катька знает немецкий. Она смеется, ссорится с Викой, обсуждает ее кризис среднего возраста и за кого ей выйти замуж. Может быть, она и правда не пускает в себя страшные мысли – прочитала, подписала и забыла. Может быть, она притворяется, потому что она нас очень сильно любит. А может быть, она просто стесняется – стесняется страдать.

Вика принесла с собой бутылку красного вина. В красном вине открыли ген молодости. Заставила Катьку выпить глоток. Быстро выпила бокал сама, облилась, на белой блузке расплылось красное пятно.

– Сейчас простирну в «Новости», – хором сказали мы с Катькой. Это фраза из старого советского кино.

– Девочки, – сказала Вика, – мне хорошо! А тебе хорошо, Маруся? А тебе, Катька? Этот человек тебя любит? Маруся, заткни уши. Катька, скажи мне, пока Маруся не слышит, – он с тобой спит?

– Ага, – застенчиво сказала Катька.

– Вот видишь, а ты говорила «что теперь будет… теперь все… теперь никогда…», – передразнила Вика и заорала: – Маруся, открой уши!.. Он с ней спит! …Маруся, ты что, заснула? Просыпайся скорее! Проснулась?.. Можешь дальше спать. Сегодня ты в лицей не идешь!

Я давно не хожу в лицей, уже давным-давно каникулы. Вика ничего не соображает от горя.

У нас свадьба!

Это не игра, это совершенно настоящая свадьба. Санечка отнес в ЗАГС их с Катькой паспорта и принес обратно уже со штампами.

На свадьбе только мы втроем – жених, невеста и я. Мы сидим на кухне. Санечка отдал мне коробочку с обручальными кольцами.

– Не смей улыбаться! Если для тебя это шутка, я не буду выходить замуж! – сердито сказала Катька.

Она ведет себя с Санечкой совсем по-другому, не так, как до болезни. Она с ним обращается нежно и насмешливо, и – нисколько не сомневается в том, что он ее любит. Санечка тоже ведет себя с ней иначе, чем до болезни. Он с ней обращается нежно и насмешливо, и – как будто сомневается, что она его любит.

Может быть, все это не от болезни, а просто раскрылось то, что было всегда между ними, только я не знала?

– Хочешь ли ты взять в жены Катьку? Обещаешь быть ей хорошим мужем в горе и радости, в болезни и здравии? – спросила я. Так говорят в кино.

Санечка кивнул:

– Да, хочу.

– За то, что я на тебе женюсь, ты сейчас что-нибудь съешь, – сказал Санечка.

– Бе-е, – протянула Катька.

– Что ты хочешь? – Санечка спрашивает небрежно, просто чтобы забросить удочку, не клюнет ли, вдруг Катька скажет «хочу суп», или «хочу кашу», или «хочу апельсин».

Только Санечка может ее накормить.

Вика сердится, кричит. «Давай, ешь!» Санечка не сердится и не говорит нежных слов, но он так старательно варит кашу, так тщательно чистит апельсин, каждую дольку, что даже стыдно смотреть, словно это не каша или апельсин, а объяснение в любви.

Раньше он всегда был такой беспомощный, все вокруг него крутились, а теперь он сам варит кашу, никому не доверяет.

Элла говорила, что мужчины любят сильных женщин. Иногда мне кажется, что Санечка полюбил Катьку во время болезни. За то, что Катька оказалась сильной – она ни с кем не хочет разделить свой страх.

Или он всегда любил, только я не знала?

Раньше мне все это было важно, а теперь нет. Мне совсем не интересны их отношения – зачем мне это знать, я же ребенок.

– Хочешь ли ты взять в мужья Санечку? Обещаешь быть ему хорошей женой, в горе и радости, в болезни и здравии?

Катька сказала:

– Да, хочу, обещаю. – Она очень счастливая и очень красивая, ей идет смешной цветастый платочек.

– Я объявляю вас мужем и женой, – сказала я.

Катька надела Санечке обручальное кольцо, Санечка надел кольцо Катьке, она повертела рукой перед собой.

– Катьке это важно, она еще маленькая, – подначивающим тоном сказал Санечка.

– А ты что, только для меня?! Тогда мне не надо! – возмутилась Катька.

– Конечно, для тебя, – улыбнулся Санечка, – я могу жить с тобой и во грехе.

Катька покраснела, попыталась стянуть с пальца кольцо, у нее не вышло, и она бросила в Санечку салфетку, засмеялась.

Молодец Санечка. Мы с Катькой не любим трогательных сцен, чтобы в глазах щипало.

У меня было задание на лето: история русского театра, школьного и светского, современная западноевропейская режиссура. И философия – Паскаль, Юм, Ницше, Кант.

Но я ничего не сделала. Я читаю сказки. «Красную Шапочку», «Белоснежку», «Дикие лебеди», «Огниво», прочитаю и начинаю сначала. Мне нравится про принца на белом коне, дровосека, солдата… мне нравится, что они в самый страшный миг приходят и спасают. Я хочу, чтобы они пришли и спасли нас.

– А у меня для тебя подарок.

Катька протянула Вике «Справочник фельдшера».

– Почему справочник фельдшера, я же врач, – недовольно сказала Вика и, подумав, добавила: – Заслуженный врач.

– Будешь каждый день учить по три слова, чтобы твой критик тебя не раскрыл. Выучи сегодня слово «иссиканция», сможешь блеснуть, – предложила Катька.

– Нет такого слова, – подозрительно сказала Вика.

– Есть, – уверяла Катька, – это когда на операции неожиданно нужно иссечь часть организма.

– …Ой, мне звонят – критик! Тише! – закричала Вика.

Вика так долго говорила с критиком, что Катьке надоело ждать, и она вдруг приподнялась и закричала в телефон:

– Скорее в родилку! Раскрытие на два пальца!

Вика растерянно смотрела на нее, и Катька взяла у нее трубку и строго ответила Викиным голосом:

– Позовете, когда будет на четыре!.. Следите за шейкой.

Согнувшись пополам от смеха, Вика показывала знаками – не буду больше с ним разговаривать, заканчивай разговор сама.

– Простите, ее в родилку вызвали, у нас тут раскрытие уже на пять пальцев. Она вам перезвонит после родов, – низким отрывистым голосом измученного врача из советского кино сказала Катька.

Отдала Вике телефон, задумчиво повертела перед собой растопыренной рукой, полюбовалась обручальным кольцом и пробормотала: «Интересно, бывает раскрытие на пять пальцев?»

И вдруг встала с кровати и забегала, закрутилась вокруг Вики.

– Ляг скорее, ты устанешь, – испугалась Вика, но Катька махнула рукой: – Отстань!

Катька изображала толпу студентов на обходе. Топталась на месте на полшага сзади, забегала вперед, почтительно заглядывала Вике в глаза и как будто записывала назначения в историю болезни. Одна играла целую толпу восхищенных студентов.

– С этой роженицей что делать?.. Все не рожает и не рожает. – Катька показала на меня. – Закапать ей капли в нос? Что вы говорите?! Это же просто новое слово в гинекологии!.. Ну спасибо вам, без капель в нос она бы не родила. Ой, а это у нас сложный пациент – мужчина. Что вы ему назначите? Валерьянку?.. Сестра – быстро один кубик валерьянки!

Катька очень талантливая актриса – так сыграла этюд «обход врача», что Вика поневоле сыграла врача. Она вдруг как-то приосанилась, принялась важно поглядывать вокруг и действительно стала похожа на врача, окруженного студентами, которые ловят каждое ее слово. Только по-настоящему талантливый актер может так убедительно сыграть, чтобы вовлечь непрофессионала в предлагаемые обстоятельства.

– Идиотка, – простонала Вика, вытирая слезы.

– Это ты идиотка, – немедленно отозвалась Катька.

Вика придет днем, а потом еще раз вечером, они с Катькой будут разговаривать до утра. Есть кое-что, чего я не понимаю, – о чем они всю ночь разговаривают? Они давно вместе как один человек, влились друг в друга как две реки, у них каждый миг разделен. Все друг про друга знают и все равно сидят ночами, разговаривают, – чтобы все-все-все друг про друга знать?..

Вика такая большая, сильная, сердитая – Зверь, а Катька маленькая, тоненькая, в этом своем смешном цветастом платочке. Когда Катька не видит, Вика смотрит на Катьку жалким взглядом, как будто думает: «Ты большая, сильная, а я маленькая, не бросай меня!» Как будто она не Зверь, а потерявшийся ребенок.

Санечка тоже иногда смотрит на Катьку жалким взглядом, как будто думает: «Ты большая, сильная, а я маленький, не бросай меня!»

Мой преподаватель из университета рассказывал: одного очень старого священника спросили: «Святой отец, вы пятьдесят лет принимали исповеди, что вы узнали о человечестве?» Он знаете что ответил? Он сказал: «Я узнал, что взрослых людей не бывает». Это значит – не только я ребенок, и Санечка ребенок, и Вика, особенно когда так несчастны.

…Катька вышла из образа «толпа студентов на обходе», легла в постель, свернулась калачиком, сказала:

– А где Санечка?