Дженнифер Арментроут - Проблема с вечностью

– Дело не в этом! – выпалила я.

– Что?

Я набрала в грудь воздуха, и… слова сами вырвались наружу.

– Проблема не только в том, что я неразговорчива. Я словно в параличе.

– Это не так, Мэллори.

– К сожалению, так. – Я поднялась с кровати и стала расхаживать по комнате. – Я словно застряла в своей раковине и не могу выбраться. – Мой голос дрогнул, а потом я вдруг заговорила быстрее, извергая за минуту больше слов, чем обычно произносила за пять часов. – Сегодня все для меня было впервые. Этот вечер должен был стать веселым и грандиозным, а мне ничего не понравилось. Я даже не попыталась окунуться в этот праздник. Я как будто парализованная.

– Мэллори…

– Так и у нас с тобой. Мне всегда требуется помощь. И ты… всегда рядом, чтобы помочь. Я распадаюсь на осколки. Ты склеиваешь меня обратно. И я даже не пытаюсь ничего изменить.

– Что? Где ты этого нахваталась, черт возьми? – спросил он. – Просто чушь собачья.

Я покачала головой.

– И на самом деле ты пытаешься. Ты ходишь в школу. Ты заводишь друзей. Ты говоришь с людьми, – настаивал Райдер. – У тебя просто случилась неудача. Вот и все.

Это было больше, чем просто неудача.

– Я боюсь всего, – призналась я, и мой голос прозвучал приглушенно. – Всего. Навсегда –  вот мой самый большой страх. Я боюсь, что останусь такой навсегда.

Парень выругался.

– Этот ублюдок сделал тебя такой. То, как он относился к тебе…

– К тебе он относился не лучше, но ты же не вырос таким.

– Я не идеален, Мышь. Никто из нас не идеален, но, черт возьми, меня бесит, что ты несешь весь этот бред, потому что я… – Его вздох прозвучал смертельно устало. – Я не знаю, как сделать лучше.

Вот и я не знала.

А может… может, это и не могло стать лучше. Райдер говорил, что ничего не длится вечно, но некоторые шрамы слишком глубоки, чтобы когда‑нибудь исчезнуть.

В среду вечером Эйнсли прислала мне мгновенное сообщение на компьютер.

Ты здесь, подруга?

Я отстучала быстрое «да». Мы толком и не поговорили после фиаско с вечеринкой, поскольку я увязла в своих мыслях и оставила без внимания нескончаемый поток ее сообщений. С самой субботы я чувствовала дискомфорт и зуд по всему телу. Хотелось содрать с себя кожу, но я не знала, с чего начать.

Это ощущение не покидало меня все эти дни. Я не могла вспомнить, что объясняли на уроках. В понедельник Кейра спросила меня о вечеринке, и я соврала, сказав, что свалилась с каким‑то недугом. Я знала, что Райдер переживает за меня. В среду мы встретились после школы на несколько часов, и я поняла, что меня отбросило назад. Я снова была начеку, тщательно выверяя свои действия и слова, и это означало, что говорила я крайне мало, пока мы гуляли в Гавани. Райдер смотрел на меня так, словно боялся, что у меня вот‑вот начнется истерика, и, видимо, ожидал такого исхода. Он лишь взял меня за руку и поцеловал в щеку, когда уходил на работу в гараж.

Дома я уединилась в своей комнате и принялась за новый кусок мыла. Я не могла прикоснуться к бабочке. Она так и сидела на столе, наполовину вылупившаяся из мыльного кокона. Новые поделки выглядели коряво. У меня никак не получалось вырезать лепестки распустившейся розы. Я нечаянно сломала ухо зайчику, а кот напоминал персонажа из фильма Тима Бёртона[53], но не обладал его обаянием.

Я не могла сосредоточиться. Может, Эйнсли отвлекла бы меня? На экране ноутбука появилось новое сообщение.

Можно, я тебе позвоню? Знаю, ты ненавидишь разговоры по телефону, но я хочу пообщаться.

Я нахмурилась. Если Эйнсли хочет пообщаться по телефону, значит, что‑то случилось. Нечто более важное, чем мое плохое настроение.

Конечно

набрала я, и мой телефон зазвонил через несколько секунд.

– Я знаю, ты не фанат телефона, но просто… мне нужно с кем‑то поговорить, – произнесла она чуть ли не шепотом. – Ты моя лучшая подруга, и я… – Ее голос дрогнул, и у меня сжалось сердце. – Я просто схожу с ума.

– Это… из‑за Тодда? – спросила я, перекладывая ноутбук с коленей на подушку.

Она резко засмеялась.

– Нет. Если бы дело было в нем.

Я обхватила себя руками.

– Что… что случилось?

В трубке послышался глубокий вздох Эйнсли.

– Помнишь, я должна была идти на прием к специалисту… по поводу сетчатки глаз? Потому что моему офтальмологу что‑то не понравилось у меня в глазах, когда я приходила за рецептом на новые очки?

– Да, я… я помню.

– Ну, короче, сегодня я была у этого специалиста, и… ничего не понимаю. Я думала, он скажет что‑то вроде «у тебя дерьмовое зрение»  или «у тебя родинка на глазу» . Ты знала, что бывают родинки на глазах? Оказывается, бывают.

– Я не знала. – Я пожевала нижнюю губу. – Так что… сказал специалист?

– Мне расширили зрачки, а потом проверили давление в глазах. Оно немного выше нормы, но ничего страшного. Потом сделали снимки глаз – ну, знаешь, когда нужно смотреть на букву «Х»  на экране? После этого провели еще серию тестов – кажется, рентген. Меня накачали йодом и светили в глаза, пока делали снимки. Странная процедура, потому что за несколько секунд у меня изменилось цветовое восприятие – сначала все вокруг стало красным, а потом голубым. – Она тяжело вздохнула. – И, наконец, пришел специалист посмотреть мои глаза.

Эйнсли откашлялась, прежде чем продолжить.

– Он сел на маленький стульчик, снял с головы эту штуковину – ну, как у шахтеров, – и сказал… короче, он почти уверен, что у меня такая хрень… называется пигма‑какой‑то ретинит[54], но ему необходимо провести процедуру оценки зрительных полей, чтобы поставить окончательный диагноз. Еще он сказал, что у меня отек в глазах. И я ему такая говорю, типа, ну и что мы будем с этим делать?

– И… – Я крепче сжала трубку.

– Он сказал, что для снятия отека выпишет глазные капли. Какой‑то стероид. Судя по всему, отек довольно серьезный. Макулярный или что‑то в этом роде. В общем, если лопнут вены или сосуды, все может кончиться очень плохо.

Боже мой.

– Но… капли помогут его снять?

– Да. – Голос Эйнсли звучал напряженно. – Я спросила, как сетчатку собираются лечить, и он сказал, что с этим ничего нельзя поделать. Медицина бессильна. Я тогда говорю, ладно, это не проблема, я уже привыкла, что у меня плохое зрение, но он посмотрел на меня с такой жалостью, и я что‑то не поняла, с чего вдруг.

У меня появилось очень плохое предчувствие.

– Вот тогда он сказал, что меня ждет полная или почти полная слепота.

– Эйнсли. – Потрясенная, я ахнула.

– И никто даже не знает, когда это произойдет, но это произойдет. Им еще нужно сделать несколько тестов, но он начал рассказывать мне, что я могу потерять либо боковое зрение, либо так называемое пространственное зрение, и… – Она прервала себя глубоким вздохом. – Ладно. Я не собираюсь психовать.

– Это… нормально, психовать из‑за такого, – заверила я ее. Тут кто угодно распсихуется. – Врачи уверены в диагнозе?

– Думаю, да, Мэл. Похоже, что уверены. Даже ассистентка выглядела так, будто хотела обнять меня, а я сидела, ноль эмоций. Пришла домой, и до сих пор… в голове не укладывается. Я что, проснусь завтра слепой? И сколько мне осталось – несколько недель, пара лет? Даже не знаю, что и думать. Два часа назад все еще было как обычно.

Я прижала руку к груди.

– Эйнсли, я… Мне очень жаль. Я не знаю, что сказать. – И на этот раз не потому, что голова была забита, просто я действительно не знала, что говорить. Я столкнулась с настоящей трагедией, от которой зависела жизнь моей лучшей подруги. – Я надеюсь… я надеюсь, что это ошибочный диагноз.

– Я тоже, – пробормотала она. – Есть шанс, знаешь? Когда говорили о тесте зрительных полей, то упоминался и какой‑то генетический тест, чтобы подтвердить диагноз, но у нас в семье нет слепых. Во всяком случае, я никого не знаю.

– Я могу… чем‑нибудь помочь?

– Найти мне новые глаза? – Эйнсли рассмеялась и на мгновение снова вернулась к себе, прежней.

Когда спустя полчаса мы пожелали друг другу спокойной ночи, я все еще не могла оправиться от потрясения. Я бросила трубку на кровать и уставилась на компьютер. Закрыв ноутбук, я столкнула его с подушки, и он заскользил по покрывалу на середину кровати, остановившись у школьной сумки.

– Боже мой, – прошептала я и крепко зажмурилась.

Свесив ноги с кровати, я встала и направилась к двери, но вдруг остановилась. Я даже не знала, куда иду.

Эйнсли ослепнет?

Как такое возможно? И каково это – проснуться однажды утром, думая, что все хорошо, что наступающий день будет таким же, как любой другой, а потом услышать такой приговор?

Я совсем растерялась.

Присев на краешек кровати, я медленно покачала головой. Невозможно было представить, что переживает сейчас Эйнсли, о чем она думает. Мы воспринимаем зрение, пусть даже плохое, как нечто само собой разумеющееся. Никто никогда не рассматривал для себя вероятность лишиться его. Или никогда даже не знать, как выглядит красный цвет, и каким становится небо в сумерках. Я бы на месте Эйнсли, наверное, запаниковала. Забилась бы в угол, свернулась клубком и тряслась от страха…

Не знаю, что бы я делала, да, наверное, никогда и не узнаю.

Потому что я не собиралась терять зрение. По крайней мере, насколько могла судить сейчас.

Я уронила руки на колени и замерла.

Мне, скорее всего, не выстрелят в спину, и я не потеряю способность ходить. Я надеялась, что больше никогда не придется ложиться спать голодной, когда пустой живот ноет от боли. Мне не приходится переживать из‑за невнимания окружающих, которые не верят в мои способности. У меня есть Карл и Роза, которые искренне обо мне заботятся. У меня замечательные друзья, и одна из них переживает сейчас очень тяжелые времена. У меня есть Райдер. Все это появилось в моей жизни, потому что мне дали второй шанс.

Я подумала обо всех людях, которым не суждено получить такую привилегию, как второй шанс на что‑нибудь.

Мне повезло.

Когда‑то мне довелось хлебнуть по полной, но прошлое… Оно было частью меня, но не всей моей жизнью. Меня ожидало будущее – возможно, красивое, – в котором я уже не буду… жертвой. Между тем, когда я терялась в своих мыслях или позволяла призраку мистера Генри влиять на мои решения, будущее меня только пугало.

Потому что я не ценила того, что имею.

Это… неправильно.

И до меня вдруг дошло, что, осознавая хотя бы это, я уже становлюсь другой.

Райдер усмехнулся, многозначительно взглянув на открытую дверь комнаты. Он устроился на подоконнике, а я – посередине кровати с раскрытым учебником. Мы собирались работать над следующим докладом, в котором надо было рассказать о тех, кто нам дорог. «Убедительную» речь я сдала во время обеда на прошлой неделе. Сочинить ее не составило труда, хотя выступление опять далось нелегко, а вот с новым заданием пришлось попотеть.

Столько людей, о ком я могла бы написать. Как выбрать кого‑то одного? Сделав глубокий вдох, я принялась за работу.

Я бы хотела рассказать о людях, которые сыграли важную роль в моей жизни. О тех, кто помог мне стать другой.

Я вздохнула, задумавшись. Разумеется, я хотела написать о Карле и Розе, но объяснить словами, да еще на бумаге, почему они важны для меня, оказалось сложнее, чем я думала. Мне не хотелось слишком углубляться в историю наших отношений, хотя мистер Сантос, вероятно, уже кое‑что знал.

Райдер вырвал из тетрадки листок, скомкал его и запустил в меня. Я понятия не имела, кому он посвятил свой доклад. Когда я спросила, он сказал, что собирается писать о Питере Гриффине из «Гриффинов»[55], и я надеялась, что он шутит, потому что мистер Сантос вряд ли оценил бы такой юмор.

Я улыбнулась, когда очередной комочек приземлился среди бумажек, которые я старательно распрямляла. Даже не развертывая его, я знала, что это еще один рисунок. За последний месяц это стало привычным делом, когда мы вместе занимались.