Я заправила за ухо выбившуюся прядь волос и сбежала вниз по ступенькам. Карл ждал меня в гостиной. Роза стояла рядом с ним, но мой взгляд приклеился к тому, что он держал в руках. Это был небольшой прямоугольный сверток в плотной коричневой бумаге.

Я замедлила шаг.

– Что это?

– Это тебе. – Карл протянул мне посылку.

Я недоуменно смотрела на нее, как будто не решаясь принять.

– М‑м, зачем?

Роза прижалась к мужу.

– Это не от нас, милая.

– О. – Я повертела в руках легкий сверток. Никакой надписи, а коричневая бумага напомнила мне упаковку из магазина. – От кого это?

– Почему бы тебе просто не открыть пакет? – посоветовал Карл.

Действительно. Хорошая мысль. Я подцепила пальцем край упаковки и отклеила скотч. Когда я развернула бумагу и увидела, что было внутри, сердце подпрыгнуло и забилось в горле.

«ПЛЮШЕВЫЙ КРОЛИК».

Но не старая затрепанная книжица, которую читал мне Райдер, а новенькая, в твердом переплете. На голубой обложке был изображен Кролик, стоящий на травянистом пригорке.

Коричневая упаковка выскользнула из моих пальцев и бесшумно спланировала на пол. Клочок бумаги торчал между страниц. Дрожащими руками я осторожно открыла книгу. Бумажка оказалась всего лишь вырванным из тетради листком, но большая часть текста на странице была выделена голубым маркером.


– Что значит НАСТОЯЩИЙ? – спросил однажды Кролик у Кожаной Лошади. – Это значит, что у тебя есть штучки, которые жужжат внутри, а снаружи торчит ключик?

– Настоящий не означает то, как ты сделан, – ответила Кожаная Лошадь. – Это то, что с тобой происходит. Когда ребенок тебя долго‑долго любит, не просто играет с тобой, а ПО‑НАСТОЯЩЕМУ любит тебя, вот тогда ты становишься Настоящим.

– А это больно? – спросил Кролик.

– Иногда, – сказала Кожаная Лошадь, потому что всегда была честной. – Но когда ты Настоящий, ты не против, чтобы было больно. Это происходит не сразу, – добавила Кожаная Лошадь. – А постепенно. Иногда проходит очень много времени. Вот почему это не часто случается с теми, кто легко ломается, или у кого острые края, или кого нужно бережно хранить. Обычно к тому времени, как ты становишься Настоящим, почти вся твоя шерсть выдирается, глаза выпадают, крепления расшатываются, и ты становишься очень потрепанным. Но все это не важно, потому что когда ты Настоящий, ты не можешь быть некрасивым, разве что только для тех, кто ничего в этом не понимает. И если ты однажды становишься Настоящим, то уже не можешь превратиться обратно в ненастоящего. Это навсегда.


Райдер прочертил линию от последнего предложения к полям, где написал своей рукой: ЭТО НАВСЕГДА .

– Боже мой, – хрипло прошептала я. Зажмурившись, я прижала книгу к груди.

Эти выделенные строки были для меня всем.  Они коротко, но емко, передавали то, что я чувствовала, и то, что думала о переменах в себе. Все, что произошло со мной, произошло не сразу, но, как только это случилось, меня уже было не переделать. И произошло это потому, что меня полюбили. Карл и Роза, Эйнсли и даже Райдер, но самое главное – я полюбила себя.

Карл откашлялся.

– Думаю, тебе пора открыть дверь.

Я распахнула глаза, и мой взгляд заметался между ними.

– Что?!

Роза кивнула на дверь, и ее губы дрогнули в легкой улыбке.

– Иди, дорогая.

Я застыла на мгновение, а потом резко повернулась. Я опрометью кинулась к двери, дернула за ручку, и у меня перехватило дыхание.

Райдер стоял на крыльце, и он медленно обернулся. Одетый так же, как сегодня в классе, он держал руки в карманах джинсов. Впервые за эти дни он надел теплый свитер – темно‑синий, из толстой шерсти.

Его взгляд бродил по моему лицу, а потом скользнул к книге, которую я все еще прижимала к груди.

– Я – настоящий.

Всего два слова. Я – настоящий . Никто не мог бы оценить их важность, но как же много они значили для меня! Слезы затуманили мои глаза, когда я шагнула назад и в сторону, оставляя дверь открытой для него.

Облегчение озарило его лицо, и он вошел. Я закрыла дверь, не в силах говорить, но совсем по другой причине.

– Оставь свою дверь открытой, – предупредил Карл, а потом повернулся и пошел на кухню.

Роза улыбнулась нам.

Не сводя с меня глаз, Райдер ждал, и я кивнула. Он последовал за мной наверх ко мне в комнату. Я оставила дверь открытой. Ну, если можно так сказать. Во всяком случае, остался небольшой зазор в несколько сантиметров между дверным полотном и коробкой.

Райдер подошел к окну и присел на широкий подоконник. Его измученный взгляд следил за мной. Я устроилась на краю кровати. Усталая улыбка тронула его губы.

– Я не знаю, с чего начать, – сказал он.

– С чего хочешь, – прошептала я, сжимая книгу, пока во мне боролись надежда и тревога.

Парень опустил голову.

– Думаю, я начну с твоего выступления Это было… это было красиво. Слова, что ты сказала, их глубокий смысл. Но самое красивое то, что ты вышла и сделала это. Я говорю искренне, Мэллори.

– Спасибо, – прошептала я.

– Я… я хотел поговорить с тобой еще до урока, но рад, что сначала выслушал твою речь. Потому что я и раньше знал, что ты права, но теперь окончательно в этом убедился.

Я сделала два вдоха.

– Ты была права, когда говорила обо мне, о том, как я отношусь к себе и другим. Ты права в том, что я первым отмахиваюсь от себя, прежде чем это сделают другие. Я никогда не задумывался об этом, но ты попала в точку. – Парень уронил руки на колени. – Странно. Знаешь, то, что ты сказала мне на похоронах… о Джейдене, и что это настоящее? Я… я только тебе могу признаться в этом, потому что ты поймешь, но я никогда не чувствовал себя настоящим. В некотором смысле, я до сих пор этого не чувствую.

– Понимаю. – Я крепче прижала к себе книгу. – Очень хорошо понимаю.

Он поднял ресницы, и меня пронзил его взгляд.

– Я знаю. Мы оба были этим чертовым кроликом. – Райдер хрипло засмеялся. – Я сидел на похоронах в субботу и… думал обо всем. Думал о том, как несправедливо, что Джейден лежит в этом проклятом гробу, и тогда у меня в голове что‑то щелкнуло. До меня дошло, что я живу так, словно у меня ничего нет. Ни семьи. Ни возможностей. Никого, кому действительно не все равно, есть я или нет, и я смотрел на Джейдена, сидя рядом с его братом и бабушкой, и… – Его голос дрогнул, и у меня сжалось сердце. – У Джейдена была семья. Были возможности. Ты понимаешь? Рядом с ним было много людей, которые заботились о нем, которым было до него дело, и все же он встретил смерть на этих проклятых улицах.

Райдер пробежался рукой по волосам.

– А я остался жив. Мне так чертовски повезло, потому что я ничего не боялся. Генри мог запросто убить меня.

Я судорожно вздохнула. Он прав. Я все время боялась, что Генри забьет его до смерти.

– Когда дружки Генри приходили… за мной, я обычно думал, что это мне в наказание, знаешь? Что я в чем‑то виноват…

– Что? Ты ни в чем не виноват, Райдер. Ни в чем.

– Я знаю, но иногда у меня в голове… бог знает что. Все наперекосяк. – Парень помолчал. – И, когда я жил в том приюте, мне было на все наплевать. Я бил морды старшим. Меня самого избивали в кровь, но мне было плевать. К тому времени, как появилась миссис Луна, было слишком поздно что‑то во мне менять. Она пыталась. Она действительно пыталась – и до сих пор пытается, и я наделал столько глупостей, что сам удивляюсь, как остался жив.

Его слова отозвались во мне болью. И напугали до смерти.

– Джейден всего‑то пару раз оступился, и он мертв. А я… все еще здесь. – Райдер опустил голову и вздохнул. – У меня были такие возможности, какие другим и не снились, а я растратил их впустую и теперь всерьез задаюсь вопросом, не слишком ли поздно.

– Нет, – прошептала я и искренне верила в это.

Кадык дернулся, когда он тяжело сглотнул.

– После похорон я пошел домой и взял эту книгу. Я… я начал читать. Даже не знаю, почему, но я дошел до этой части, и я… Черт, меня проняло, понимаешь? Проняло правдой тех слов, что говорит Кожаная Лошадь. Стать настоящим – это больно. Быть любимым – это больно. Вот из чего состоит жизнь… и по‑другому попросту не бывает.

Опустив книгу на колени, я погладила рукой ее твердую глянцевую обложку, думая о словах Кожаной Лошади. Каждый мог истолковать их по‑своему. Для меня они были о том, как важно избавиться от страха собственного несовершенства. О том, как важно понять, что нет ничего плохого в желании быть нужным и любимым, в стремлении к тому, чтобы тебя слышали и замечали.

Мы с Райдером были очень похожи на того мальчишку и на кролика, который хотел стать настоящим. Долгое время мы жили, полагаясь друг на друга. Нас действительно выбросило на обочину, нелюбимых и никому не нужных. А нам всего‑то хотелось внимания, заботы и любви. Мы хотели чувствовать себя настоящими. И оба боялись противоположного. Для некоторых противоположное означало смерть, но для меня – для нас – это значило застрять навсегда. Никогда не меняться. Никогда не увидеть себя и этот мир другими.

– Мне не наплевать, – продолжил Райдер хриплым голосом. – Мне действительно не все равно. Я не хочу оставаться таким навсегда.

Мой взгляд устремился к нему.

– Я порвал с тобой, потому что думал, так будет лучше. Что ты в конце концов найдешь кого‑то без заморочек, с будущим. Кто не застрял в своем прошлом. Все перепуталось у меня в голове. И до сих пор сумбур. Но я пытаюсь – правда, пытаюсь – это изменить.

Я замерла.

– Я знаю, ты можешь никогда не простить меня за то, что я тебя обидел. Я могу это понять. Я смогу понять и то, что ты не захочешь возиться со мной, пока я буду пытаться стать лучше, но я… я хочу быть тем, кого ты заслуживаешь.

О, мой…

– Я хочу быть парнем с будущим, с пониманием самого себя и с надеждой в душе, – признался Райдер, сползая к краю подоконника. Его взгляд встретился с моим взглядом, и в этих красивых глазах блеснули слезы, от которых разрывалось мое сердце. – Я хочу быть достойным твоей любви и клянусь, если ты выберешь меня, я сделаю все, что в моих силах, чтобы быть таким человеком. Я никогда не перестану пытаться. Никогда.

О боже, боже мой…

– И я хочу, чтобы ты знала, что я услышал все, что ты сказала в своей речи, – добавил Райдер слегка срывающимся голосом. – Возможно, когда‑то давно я спасал тебя, но теперь ты спасаешь меня.

Мое сердце споткнулось, а потом застучало сильнее. Я откликнулась не раздумывая. Положив книгу на кровать, я бросилась к Райдеру, как только он оторвался от подоконника. Мы столкнулись. Я обвила его руками, и мы опустились на пол, так что я оказалась у него на коленях, и он обнимал меня, зарывшись лицом в ложбинку у моей шеи. Я чувствовала, как дрожь пробегает по его телу, а потом он содрогнулся в моих руках. Я крепко держала его, пока он рассыпался на куски, вытряхивая из себя все, что копилось в нем годами. Я прошла вместе с ним через это очищение, не выпуская его из рук.

А потом я  собрала Райдера заново.


Эпилог


Пульт от телевизора дразнил меня, валяясь на толстой подушке дивана рядом с подносом, на котором стояли два стакана и тарелка с почти не тронутыми крендельками. Все, что от меня требовалось, это привстать и протянуть руку. Я могла бы схватить его, и тогда мне больше не пришлось бы смотреть этот дурацкий баскетбол.

Впрочем, привстать и потянуться за ним у меня сейчас вряд ли получилось бы.

Тяжелая рука обвивалась вокруг моей талии, и, если бы я шелохнулась, то разбудила бы Райдера, а этого я никак не могла допустить, учитывая, как он вымотался за эти дни. Тени, сгущавшиеся у него под глазами на протяжении последних двух недель, уже пугали меня.

Он буквально не вылезал из гаража, выполняя срочный заказ, который закончил только в четверг. Вчера после школы я заехала посмотреть, что получилось, и, как всякая работа Райдера, эта привела меня в восторг. До умопомрачения. Я до сих пор не могла понять, как он умудряется с помощью обычной краски создать шедевр на любой  поверхности.

В этот раз он расписывал гоночный автомобиль, который участвовал в заездах на одной из трасс под Фредериком[60]. На капоте Райдер нарисовал дракона и с удивительной тщательностью воспроизвел зелено‑фиолетовую чешую. Красновато‑оранжевое пламя вырывалось из разверстой пасти, растекаясь по передним боковым панелям.