– Прекрати! Сейчас же! Нет! – громко шептала она. И уже не зная, каким доводом остановить его, выпалила: – Ты попадешь в ад.

– У меня есть разрешение от церкви, – бормотал он, целуя ее в шею и стараясь не рассмеяться. Не обращая внимания на протесты жены, он распустил корсаж и шнуровку на юбке и все смелее ласкал ее отзывчивое тело.

Санча хватала воздух широко раскрытым ртом, сгорая от желания и стыда.

– Ты что, не слышишь? Сюда могут войти!

– Нет, никто не войдет, – выдохнул он. – Монахи усердно молятся за таких грешников, как мы с тобой.

Слабость овладела Санчей, горячая волна желания захлестнула ее. Но, увидя, как его рука поднимает ей юбки, она снова встрепенулась.

– Нет, – зашипела она и стала умолять отпустить ее. В ответ Хью закрыл ей рот поцелуем, безумным, нескончаемым, в котором растворилась ее последняя воля к сопротивлению.

– Маленький грех только на пользу нашим душам, – тяжело дыша, хрипло прошептал он, подхватывая ее на руки и прижимая к столу.

Оглушительный вопль колоколов аббатства вознес к небу и их одновременный торжествующий крик.

Никто не вошел в ризницу, никто не помешал им даже потом, когда они, еще не в силах оторваться друг от друга, шептали нежные слова, перемежая их поцелуями. Им хватило времени привести себя в порядок. Никто не вошел, хотя вскоре после того, как зазвонили колокола, они услыхали шарканье ног и голоса монахов, которые в прихожей ризницы переоблачались в будничные сутаны.

Хью и Санча вышли так же, как вошли, – через унылую маленькую комнатку, где она недавно пряталась и где стоял неистребимый запах ладана и несвежий дух, исходящий от монашеских облачений.

После прохладной, как погреб, ризницы улица обдала их жаром раскаленной печи. Санча шла, спотыкаясь; уши были еще заложены от колокольного рева.

Вдруг земля поплыла у нее под ногами. Она подняла голову и сквозь слепящий блеск солнца увидела черного коня, сверкающие, словно из цветного стекла, листья на деревьях, странно покачивающихся в застывшем знойном воздухе.

Хью успел подхватить ее, когда она начала падать, и отнес, безвольно повисшую у него на руках, в тень. Когда Санча пришла в себя, Хью, поддерживающий ей голову, озабоченно спросил:

– Ну как, тебе уже лучше?

– Да. Не знаю, что со мной произошло. Может быть, жара виновата.

– Ты уверена? Хочешь, отнесу тебя обратно в ризницу?

– Нет, – твердо ответила она. – Я прекрасно себя чувствую.

– Мне так не кажется. – Хью внимательно вглядывался в побледневшее личико жены. Постепенно краска вернулась на ее щеки, и он начал успокаиваться. Решив в конце концов, что причиной обморока все-таки было солнце, он мягко поддразнил ее: – Ну ладно. Но теперь тебе надо соблюдать меру в любви.

Санча ужалила его взглядом. Все еще бледная, она оскорбленно смотрела из тени, как он, посмеиваясь, подтягивает подпругу. Он не позволил ей идти самой, посадил в седло и отвез к дверям кухни. Там Хью спустил ее с коня, поставил на землю и, прощаясь, сжал руку, руку, на которой не было кольца.

Санча прошла через кухню, мимо Алисы и других женщин, занятых делом. Даже Алиса не заметила, что на руке у госпожи больше нет обручального кольца с алым рубином.

20

Далеко на восток от Эвистоуна стоял Уорквортский замок. Над его башнями развевались на ветру флаги, под массивными стенами раскинулся процветающий торговый город того же названия с тесными кривыми улочками, застроенными домами с узкими фасадами и толстыми стенами, за которыми кипела деловая жизнь.

В этот осенний вечер было довольно прохладно, но не порывистый сырой ветер гнал Пьера Экстона по извилистым улочкам мимо мясных и рыбных лавок. Причиною скорее была повозка мусорщика, которая, громыхая на колдобинах, катилась позади. Высокий и тонкий, словно нож, Экстон старался держаться подальше от заваленной гниющими отбросами и смердящей канавы, что шла посреди улицы. Он тревожно оглянулся и прибавил шаг.

Повозка, то и дело скребущая дном о неровности дороги, была доверху нагружена соломенной трухой из домов и конюшен, птичьей требухой и перьями из мясных лавок и прочим мусором. Одетому в элегантные, черного бархата камзол и штаны Экстону совсем не хотелось попасть в облако мякины и перьев, которое стелилось за повозкой.

Пройдя улицу, он поспешил на площадь, занятую рядами суконщиков. Здесь в лавках занимались своим ремеслом ткачи, сукновалы, красильщики, торговали шерстью купцы. Экстон быстро миновал ряды и направил свои стопы к таверне на другом конце площади. В этой таверне под названием «Труба архангела», где любили собираться члены гильдии торговцев шерстью, он жил уже несколько дней.

Ежедневно Экстон ходил в торговые ряды, толкался среди покупателей с юга и иноземцев со списками товаров, которые нужно было закупить. Иногда он даже совершал небольшие сделки, но все же предпочитал просиживать в «Трубе архангела», где всегда толкалось множество делового люда.

Двери таверны были распахнуты, и на улице перед крыльцом стояли или лениво прохаживались люди, главным образом солдаты и продажные женщины. Экстон протолкался сквозь толпу и окунулся в гомон главного зала таверны. Не сделал он и двух шагов, как его перехватил помощник, Ги Лантен.

Ги, молодой гасконец, которому не исполнилось еще двадцати, был одет столь же элегантно, что и Экстон. Это был симпатичный молодой человек крепкого сложения, хотя не слишком высокий, которому темные вьющиеся волосы и томный взгляд из-под тяжелых век придавали сходство с трубадуром.

– Моррис уже здесь, – сообщил молодой Ги, произнося имя на французский лад: Моррис.

– И недурно проводит время, – заметил Экстон, бросая на Ги доверительный взгляд.

Ги улыбнулся в ответ и сказал:

– Он утверждает, что привез вам нечто особенное. – Окинув взглядом зал, он нашел человека, одетого как бродячий торговец. – Да вон он сам! – воскликнул Ги, увидев, как обезьянка вскочила на стол, за которым сидели пьяные купцы.

– Пойди и приведи его, – приказал Экстон, оглядываясь по сторонам.

В зале громко играла музыка, едва, однако, слышная за несмолкающими голосами и смехом. Пройдя мимо двери в небольшую комнату, где было тише, Экстон нашел стол посвободней. Здесь, в полутемном углу, освещаемом лишь пламенем очага, он сел и заказал кружку эля.

Едва перед Экстоном поставили эль, как Ги привел Морриса с обезьянкой на руках.

– Я слышал, ты хочешь меня чем-то обрадовать, это так? – спросил Экстон.

Моррис посадил обезьянку на плечо и ссыпал в карман монеты, что ему накидали купцы.

– Может, обрадовать, а может, и наоборот. Я привез письмо лорда и кое-какие слухи, такие горячие, что можно уши обжечь. А еще у меня есть кое-что поинтересней всего остального, – сказал он и, отогнав обезьянку от стола, вытащил из-под подкладки письмо.

Экстон поднял бровь и протянул руку за письмом с красной восковой печатью.

– Что это?

– Это мне дала жена молодого лорда.

– Из Эвистоуна? – недоверчиво спросил Экстон. – Да она же не в своем уме!

– Только не та, с которой я разговаривал. Эта в своем уме, как вы или я. Шустрая крошка, и прехорошенькая. Она хотела, чтоб я отнес письмо в Челфорд и передал маленькой королеве, жене Ричарда. А за труды я получил от нее вот это, – сказал Моррис, достал из кошелька на поясе и театральным жестом положил на стол кольцо с рубином.

Экстон задумчиво повертел кольцо в пальцах и сунул во внутренний карман своего камзола. Достав из-за пояса нож с серебряной рукояткой, он вскрыл восковую печать и, подавшись к очагу, повернул письмо так, чтобы на него падал отсвет пламени.

Ги Лантен выжидающе смотрел на Экстона. Переведя взгляд на стол, он увидел, что обезьянка запустила лапку в его кружку с вином. Ги шлепнул ее и схватил кружку. Моррис захохотал, а обезьянка обиженно проверещала что-то, проковыляла по скамье, спрыгнула и принялась копошиться в соломе, устилавшей земляной пол. Ги начал по-французски честить Морриса и обезьянку, потом, повернувшись к Экстону, увидел, что тот сидит с каменным лицом.

– Какие-то неприятности?

Экстон ничего не ответил, только наклонился к очагу, поднес письмо к пламени. Мгновение поколебался, потом выпустил из пальцев. Выпрямившись и наблюдая за тем, как сворачивается и чернеет бумага, он снял с пояса небольшой кошелек и бросил на стол. Звякнули монеты.

– Это тебе, – сказал Экстон, обращаясь к Моррису, и снова сел. – Какое-то время ты мне не понадобишься.

– Письмо молодого лорда вам нужно?

– Да, конечно. Давай его сюда, – сказал Экстон и протянул руку. – А теперь можешь идти.

– Вас не интересует, какие ходят слухи?

– Расскажешь потом, – коротко бросил Экстон.

– Будет еще какое задание для меня?

– Будет. Об этом потом, а сейчас иди.

Когда Моррис, нахлобучив на голову нелепую шляпу с пером и посадив обезьянку на плечо, скрылся в толпе, Экстон воскликнул:

– Хотел же я тогда прикончить эту болтливую дрянь! Проклятый Суинфорд! Пусть на этот раз попробует что-нибудь возразить!

– Мне завтра отправляться на юг с донесением? – поинтересовался Ги, показывая на письмо Хью Кенби.

– Не нужно, у меня для тебя есть кое-что поважнее. Через неделю бароны Нортумберленда прибудут присягать ему на верность. Наш юный лорд Эвистоун наверняка будет присутствовать на этой церемонии. Остается только надеяться, что он привезет с собой жену. Если же не привезет, ты отправишься в Эвистоун.

– А если она приедет с ним? – осторожно поинтересовался Ги, видя, что его собеседник не в духе.

– Вот это мы с тобой и обсудим.

– Что делать с письмом молодого лорда?

– Сожги его, – рассеянно бросил Экстон, погруженный в свои мысли.

Сквозь распахнутые ставни в спальню лился солнечный свет. В проеме окна виднелось по-сентябрьски неяркое, бледно-голубое небо. Санча, скрестив ноги, сидела в ночной рубашке на кровати и, перебирая рукой свои роскошные волосы, рассеянно расчесывала длинные концы. Прервав занятие, она взглянула на мужа. Хью, голый до пояса, брил заросший подбородок.

Он что-то говорил ей, но она не слушала. Порой ее поражала красота его гибкого мускулистого тела. Это та красота, решила она, что привлекает в здоровом сильном животном. Мимолетная эта мысль была вызвана мучительным наслаждением, которому она недавно предавалась, живым еще ощущением его нежных поцелуев, тяжести его крепкого тела.

С того дня, как она увидела и услышала в ризнице доказательство его измены, ее чувство к нему постоянно менялось от любви к ненависти, от ощущения, что он ее использует в своих целях и его ласки унизительны, до полного самозабвения в его объятиях. Было ужасно сознавать, что он обманул ее. Еще хуже было одновременно испытывать страстную любовь и столь же страстную ненависть.

Хью стоял с лезвием в руке, испытующе глядя на нее.

– У тебя такой вид, будто что-то мучает тебя. Что с тобой происходит?

Санча вздрогнула и подняла голову. Она не слышала, как он подошел, тихо, как браконьер.

– Ничего со мной не происходит, – ответила она, покраснев под внимательным взглядом его серых глаз.

– Происходит. Я же вижу.

– Что ты видишь? – притворно удивилась она.

– У тебя появляется временами такое несчастное выражение. Ты делаешь большие глаза и надуваешь губы. Вот так. – Он скорчил смешную гримасу, оттопырив нижнюю губу.

– Нет, – отвернулась Санча, избегая его пронизывающего взгляда.

– Да, – возразил Хью, – но и тогда ты очаровательна. – Он вернулся к окну и продолжал бритье. Минуту спустя он снова обратился к жене: – Ты ведь не слышала, о чем я говорил, да?

– Конечно, слышала.

Хью повернул к ней голову.

– Так о чем же?

– Я не могу упомнить всего.

– Если бы ты слушала, – сказал он, глядясь в зеркало, – то вспомнила бы. Я сказал, что мы поедем в Уоркворт с де Энфранвилем и его родственниками. Ты поедешь с его женой и сестрами.

– Я предпочла бы поехать с Алисой.

– Гасти справится ничуть не хуже.

– Это Донел тебя попросил взять ее мне в служанки? – поинтересовалась Санча.

– Нет. Если хочешь, возьми Дженн, – безразлично пожал плечами Хью.

– Не хочу, – пробормотала она, вновь принимаясь расчесывать волосы. Мысли ее блуждали далеко отсюда. Добрался ли бродячий торговец до Челфорда, гадала она и с тоской думала, получила ли Мадам ее письмо.

Она почувствовала, как кровать просела под его тяжестью, и решила, что он хочет продолжения утренних ласк, даже ждала их.

Хью взял гребень из ее руки, сказал шутливо:

– Будешь так долго причесываться, останешься без волос.

Она устремила на него взгляд своих черных глаз.

– Я тебе не надоем?

– В скором времени или лет через сто? – засмеялся Хью, поднес к губам ее руку и нежно поцеловал. – Даже не надейся, что такое когда-нибудь случится. – Он помолчал и, повернув ее ладонь, спросил: – Где твое кольцо?