Санников сам открывает дверь, подает руку.

Но я не подаю своей.

Выбираюсь из машины сама.

И, хоть вначале даже покачнулась, выйдя в привычный мир, в который больше хода нет, задохнулась от его воздуха, от ощущения себя прежней, все равно игнорирую протянутый им локоть. Решительно иду вперед, сама распахиваю дверь любимого бутика и останавливаюсь, не в силах выдавить слова приветствия, когда с лиц продавцов и консультанток, чьим рукам я доверяла с детства, сползают улыбки.

Будто привидение увидели.

И мнутся неловко, не здороваясь.

Как будто собираются указать мне на дверь.

Ну да. Как же я забыла! Здесь ведь обслуживают только сильных мира сего! Всем остальным вход сюда закрыт!

Софья! Софья Львовна! — каблуки Веры Петровны, директрисы и управляющей этим магазинчиком, застучали оглушительно в гробовом молчании, что воцарилось вокруг меня. Мне кажется, я могла бы даже пощупать эту тишину и неловкость, с которой все отводили от меня взгляд

Надо же, наверное, по камерам смотрела. Как всегда, в ожидании особенно престижных и дорогих гостей.

— Простите, но мы вынуждены…

Теперь ее лицо выглядело так, как будто к носу поднесли протухшее яйцо.

А ведь она всегда выбегала мне навстречу! Сама лично подносила кофе, обязательно с какой-нибудь суперновой экзотической шоколадкой. Сама помогала мне застегнуть крючки или молнию на платье, отсылая всех помощниц подальше.

А теперь останавливается в шаге, будто напирая.

Не может проговорить последних слов, диссонанс у нее, видимо. Или ждет, что я сама их прочту и уберусь отсюда?

— Две чашки кофе, — раздается за спиной голос Санникова. — И принесите всю последнюю коллекцию. Вечерние платья, одежду попроще, белье. Все. Варя.

Не знаю, когда успел войти, я думала, он будет ждать на улице. Не услышала, как дернулась дверь. Только теперь Санников становится преградой. А мне хочется сбежать отсюда. Мчатся со всех ног.

Наивно, конечно, да. После того, как все из нашего круга от нас отвернулись…

Но все-таки мне казалось, что во всем здесь были теплые, душевные по-человечески отношения… Это больно. Черт возьми, это очень больно!

— Я В-вера, — пытается натянуть обратно на лицо улыбку, но выходит крайне паршиво. Как оскал и нервный тик в одном флаконе.

— Да плевать, — Санников пожимает плечами, глядя сквозь нее, как сквозь насекомое. Не лицо — безжизненная маска. Холодная. Убийственная. Высеченная из мрамора. И глаза такие… Я бы отшатнулась.

Но мне отшатываться некуда.

— Я не знакомиться пришел. Быстрее. Валя. Кофе и коллекция.

— Как скажете, господин Санников.

Вера Петровна мгновенно исчезает за дверью своего кабинета и возвращается в рекордный срок, с охапкой одежды в руках.

— Стас… — безотчетно касаюсь ледяной руки.

Я не хочу ничего здесь примерять. Ничего не хочу отсюда. Мне хочется только уйти. Подальше. Не видеть этих лиц, что снова успели натянуть на себя фальшивые улыбки и суетятся теперь, разворачивая перед нами все новые платья.

Я и фасонов не вижу. Не различаю.

— Тс-с, Софья Львовна, — шепчет в самое ухо, наклоняясь и обжигая дыханием. — Мы выберем лучшее здесь. И выпьем самый вкусный кофе.

Только вот кофе, поданный Верой Петровной дрожащей рукой и даже не глядя мне в лицо, оказался самым горьким в моей жизни.

Допив почти залпом, не глядя хватаю несколько платьев.

Розовое и кремово-телесное. Все с легким переливом перламутра. То, что всегда выбираю в первую очередь.

Но сейчас мне хочется со всем этим покончить как можно быстрее.

Даже смотреть не буду, как я выгляжу в этой одежде. Если сядет по фигуре, заберу и уберусь отсюда как можно быстрее.


— Нет

Дергаюсь, когда шторка примерочной отодвигается.

Если это кто-то из консультантов или сама Вера вошла мне помочь с примеркой, — конечно, исключительно по приказу Санникова. — до омерзения не хочу, чтобы кто-то из них прикасался ко мне.

Но вместо них в примерочную входит Стас. С кучей перекинутой на руке одежды.

— Это не то, — окидывает меня взглядом в отражении зеркала с ног до головы. А ощущение такое, будто поток воды на меня хлынул. Обжигающей. Пропитывающей все, что на мне и даже под одеждой. Такой, после которой ни одного сантиметра тела не остается неприкосновенным!

— Почему? — вскидываю голову, встречаясь взглядом с его в отражении.

Довольно милое перламутрово-розовое платье. Очень нежное. Мой любимый оттенок. Всегда такие выбирала. Пусть сейчас мне и без разницы особенно, что на мне надето. Но эти оттенки — вот просто мое!

— Потому, — серебряные глаза, поймавшие меня в отражении, темнеют.

Скользит рукой по плечу, поднимается к шее.

Замираю, шумно втягивая воздух. Напрягаюсь каждой клеточкой.

Но руки Санникова на удивление нежны. Прямо до мучительной какой-то истомы. Как ему это удается? Вот так смотреть? Так прикасаться? И уметь быть таким нежным, хоть на самом деле он далеко не такой!

Но я не представляю, чтобы хоть один человек на земле умел своими прикосновениями, даже самыми легкими касаниями, вызвать такой ураган чувств! Он будто говорит ими. И это так не вяжется с его истинным отношением ко мне! С его натурой! Кровожадной, мстительной, страстной и жестокой!

— Так слишком откровенно, — резко дергает молнию сзади вниз, а я вся вздрагиваю.

И взгляда в отражении от моих глаз не отводит. И я, будто загипнотизированная, не отвожу своих. Будто тону в расплавленном металле все сильнее темнеющих глаз. И мурашки по всему телу рассыпаются. Насквозь током бьет от этого взгляда.

— Ты будто обнажена в этой одежде. Софи-ия. — голос Санникова становится умопомрачительно бархатным. И ревучие нотки, как у огромного урчащего кота впитываются прямо в кожу, ласкают, заставляя голову закружиться.

— Как будто выставляешь напоказ свою нежную кожу…

Платье, струясь по фигуре, опадает вниз.

Его руки оглаживают тело по краям, едва касаясь, вызывая сотни и тысячи бешено летящих по коже мурашек. Как вспышки шампанского, они словно выстреливают на поверхности кожи. Так сладко… Будоража и дразня… И глаза эти сумасшедшие, впечатывающие меня в себя будто насквозь… Будто, прошивает меня и вовнутрь впивается расплавленным серебром своим… В самую душу…

— Твоя кожа сама как шелк и перламутр, ты знаешь? Будто светится, переливается чуть розоватым отливом…

Его руки опускаются на мою грудь.

Не отрывая взгляда в отражении, он водит пальцами по кругу, сквозь невесомое, неощутимое нежно-розовое кружево, приближаясь к соскам.

Время и пространство исчезают.

Я забываю, где я. Будто нет ничего в этом мире, никого, только он и я. И эти безумные ощущения, нарастающие, накрывающие все новыми и новыми волнами. Блаженство, растекающееся под кожей, взрывающееся щекочущими, жгучими пузыриками уже там, внутри…

— Ах, — стону, выгибаясь спиной, когда пальцы вдруг резко сжимают заостренные возбужденные донельзя вершинки сосков.

Спиной ощущаю, как он возбужден. Каменный огромный бугор, что упирается прямо в позвоночник. Неосознанно прижимаюсь в его горячей, даже сквозь рубашку обжигающей груди обнаженной, уже горящей сладостной истомой кожей.

Подрагиваю вся под его руками, пьянею от его шумного, участившегося дыхания. И будто простреливает всю насквозь, когда он проводит ногтями по самым вершинкам, по-прежнему сжимая соски.

Простреливает до низа живота, разливаясь между ногами жаркой, нетерпеливой, сумасшедшей влагой. Заставляя пульсировать все внутри, застонать от мучительной потребности более жадных, более порочных и откровенных прикосновений.

Я все горю. Все пылаю. Пульсирую везде, внутри и кожей, каждой клеточкой. Я с ума схожу.

Прикрываю глаза, опуская голову на плечо Стаса. Вся растворяюсь, вся отдаюсь этим ощущением…

— Софи-ия, — хриплый. будто надорванный голос, а его губы опускаются на мои…

И вся магия разлетается на ошметки. На тысячи разорванных кусков.

В нос резко бьет чужой запах.

Терпко-сладкий омерзительный запах женских духов, что даже после душа не выветрился из его волос.

Бьет прямо по оголенным нервам.

А его рука резко летит вниз, разрывает тончайшее кружево трусиков, вонзаясь прямо вовнутрь…

Заставляя очнуться.

— Подонок!

Не успеваю сообразить, как моя рука взлетает вверх, хлестко ударяя Санникова по щеке.

Больно.

Отшатываюсь от него, чувствуя, как ломит каждую косточку в ладони.

Не соображая вообще ничего, только видя перед собой красную пелену, что яростью и жгучей обидой затапливает насквозь, замахиваюсь снова. Плевать на боль! Та, что внутри сейчас, раздирает сильнее.

— Подонок… — шиплю прямо в искривленные губы, когда Санников, перехватив ее, резко сжимает запястье, вжав меня в стенку кабинки. Нависнув так, что. кажется, сейчас просто размажет меня под ней. И заодно вдавит прямо в живот, раздавив кожу и внутренности свой огромный член, который ударяет в кости так, что трудно дышать.

— Ты забываешься, Софи-ия. — режет меня острым лезвием ледяной голос. Пылающие огнем глаза прожигают клеймо, оставляя ожоги там, где останавливается взгляд.

— Не забываюсь. Санников! Всю ночь со шлюхами своими провел, а теперь и со мной — тоже, как со шлюхой! Прямо здесь меня решил взять! Плевать тебе, что это публичное место! Плевать, что в соседнюю кабинку могут в любой момент зайти и все услышать! Что все в магазине понимают, зачем ты сюда вошел! Потому что ты же нормально не умеешь! С женщиной! Не-ет! Ты можешь только покупать! Платить и брать! Тебе не понять, что бывают не шлюхи, ведь другие на тебя и не смотрят, да. Санников!

Пусть я не могу надавать ему пощечин, но мои слова бьют его не хуже. Вижу, как лицо дергается от каждого слова. Ну, хоть так…

— Только я не шлюха, Санников, — снова перехожу на сдавленное шипение. — Ты меня не испачкаешь, не вываляешь в своей грязи! Я все равно останусь собой, настоящей! Что бы ты со мной не делал! Просто отключусь, и… И перетерплю. Тебя. А после отряхнусь и сумею расправить плечи!

— Одевайся, — его лицо снова превращается в маску. Только что полыхал яростью, тяжело с хрипом дышал, — и вот уже снова будто из камня высечен. Ни единой эмоции. Один лед.

— Вот в это. Если не хочешь выглядеть обнаженной при толпе шлюхой.

Мне в лицо летит черное вечернее платье.

— Выйди! Я могу одеться и без тебя!

— Я заплатил, — его рука сжимает подбородок, пальцы скользят по скулам. — Ты не шлюха, да. София. Совсем не шлюха. Но я тебя купил. И я люблю сам одевать свои игрушки.


Нагибается, поднимая мою ногу. Просовывает в кружево нового черного белья. Также подымает и вторую. Скользит по ногам, натягивая вверх тонкие трусики.

Вертит во все стороны, осматривая. После надевает плотный черный бюстгальтер.

Сам надевает на меня длинное платье с низким декольте, в пол, с одуряющей распоркой почти до бедра. Сам оглаживает, расправляя морщинки и складки на платье. Застывает, оставив руки на моих бедрах.

Платье и правда сидит идеально. Я выгляжу роскошно.

Черный цвет и крапинки еле уловимого золотого отлива подчеркивают волосы, которые будто начинают светиться золотым.

Идеальное платье, хоть и не мой стиль. Я выгляжу в нем… Женщиной. Роскошной зрелой женщиной. Совсем не то, к чему привыкла. Но… Это будто более утонченный и зрелый вариант меня. И даже открытые места не несут в себе ни намека на пошлость.

— Идеально. — ледяным тоном констатирует Санников. — Да, именно в этом ты пойдешь. Остальное можешь выбрать сама.

— Куда пойду?

Меньше всего мне хочется с ним куда-то выходить. Вообще выходить не хочется, в принципе!

— Я не сказал? Вечером мы едем на прием. Очень важный прием, София.

— Нет!

Сжимаю руки в кулаки. Что он еще задумал? Лучше бы держал дома под замком, в одном полотенце.

— К этому платью идеально подойдет твое колье с розовыми бриллиантами…

Санников задумчиво проводит пальцами по открытым ключицам. — Просто идеально.

— Я не хочу, — меня все еще трясет.

От этих его перепадов. От новой грани ледяной холодности и отстраненности. От того, что теперь и правда будто не замечает саму меня, а видит просто наряженную им куклу, свою игрушку.

— Почему? — густая бровь вскидывается вверх. — Они тебе идут. Таких камней больше не существует в мире. И они тебе нравятся.

— Нет, Стас. Не нравятся!

— Разве?

— Не нравятся! Они меня душат! После всего, что было, эти бриллианты напоминают мне ошейник!