Надеваю то самое платье, которое выбрал Санников. Точно такое же белье.

Вздрагиваю, ощущая, как моей спины что-то касается. Очень нежно, почти невесомо, но от того и так сильно ощущается.

Он как всегда вошел без стука. Я даже не услышала шагов.

Настоящая королева, — обжигает мне ухо своим дыханием, продолжая водить чем-то теплым и мягким по каждому позвонку.

Лишь замираю, невесомые прикосновения кажутся скользкими укусами змеи. Промораживают до самого горла.

«Однажды ты станешь настоящей королевой», — так всегда говорил отец, подхватывая меня на руки. «Очень скоро все будут восхищаться тобой, моя девочка».

Вот я и королева. Униженная, в полнейшей власти чужого человека.

— Не хватает кое чего, тебе не кажется? — проводит бархатным чехлом для украшений вверх по подбородку. И, черт, я даже отбросить его руку не могу!

Надеюсь, там не ошейник, в самом деле? От него можно ожидать, чего угодно!

— Вот так, София, — раскрывает чехол, застегивая на мне украшение.

Тонкая полоска золота с капелькой черной жемчужины, повисшей ровно посередине.

Выдыхаю. Почему он передумал? Почему не надел на меня то, что стало символом моей принадлежности ему? Неужели понял и прислушался?

Хотя — нет. Просто Санников нашел более дорогой ошейник для меня. А поводок остается по-прежнему в его руках. И хватку он уж точно не ослабит.

— Остался бы с тобой здесь, наплевав на все, — молния на спине с резким звуком летит вверх, слишком сильно сдавливая. В этом он весь. На смену обманчивой ласке приходит резкость. Даже жестокость.

— Но мы должны ехать.

Не говоря больше ни слова, уходит, оставляя дверь открытой.

А я какое-то время так и продолжаю смотреть на почти чужое отражение в зеркале.

Она, эта женщина, не похожа на меня, разве что отдаленно.

Не мое платье, не мое лицо и не моя жизнь.

Только где оно, — то самое мое?

Внутри меня нет этого ответа.

Все чужое, а то, что казалось родным, — рассыпалось в прах, оказавшись пустышкой, иллюзией! Оно ведь и рассыпалось, кирпичик за кирпичиком, сразу же, после смерти отца. Выходит, что и не было его, всего того, что я привыкла считать нерушимым? Было бы настоящим, никогда бы не рухнуло, засыпая меня под своими обломками!

А я?

Кто же я на самом деле, если вынуждена терпеть Санникова ради того, чтобы спасти сестру?

Уж точно не та, кем считала себя прежде.

Кажется, вся моя жизнь, до капли, была лишь иллюзией… А, настоящего я не вижу. Нигде не вижу ни малейшего просвета!

Так кто я?

Уж точно не принцесса.

Тяжело вздохнув, медленно направляюсь к выходу, слушая, как оглушительно звучат мои каблуки в пустом доме. Чтобы сесть в машину, где меня ждет ненавистный мне мужчина и отправится туда, куда хочется ему и совсем не нужно мне.

Кто бы сказал мне однажды, что я буду жить по чужой воле!

Глава 40


Стас

— Почему ты сразу не сказал?

Побелевшие руки сжимаются в кулаки.

И лицо такое же — бледное. Даже губы белее полотна.

Но она держится.

В голосе — ни капли истерики. Только лед.

Держится, хоть и вижу, как хочется ей убежать отсюда и разреветься. Босиком, наверное, понеслась по острым камням.

— Чтобы ты закатила истерику и никуда не поехала?

Не прикасаюсь к ее крохотным ладошкам, но даже на расстоянии ощущаю, какие они холодные сейчас.

— Разве у меня есть выбор?

Горько.

Без обвинений, без истерик.

Но, блядь, так горько, что самому будто в глотку пепла запихали! Заесть и перебить хочется.

— Нет, принцесса. У тебя нет выбора.

Кивает. Просто кивает, опустив голову, пряча взгляд под длинными ресницами.

Многое бы отдал, чтобы увидеть сейчас ее глаза. Понять, что там сейчас, внутри. Какая буря? Та, что сметет все вокруг, ломая и круша или та, что сломает саму золотую девочку?

Даже сердце дергается.

Но я не могу поступить иначе.

— Не называй меня так, — сжимает руки еще сильнее. — Прекрати меня так называть!

— Я буду называть тебя, как захочу, — сжимаю челюсти. И мои руки как-то тоже сами непроизвольно сжимаются. — Как мне угодно.

Молчит. Попыталась было дернуть голову вверх, но вместо этого опускает еще ниже.

— Зачем? Зачем ты это делаешь? Зачем вот так?

— Нам просто нужно сюда, София, — все-таки осекаюсь, чуть было, не назвав ее принцессой. — Вторые по значимости балы после тех, что устраивал твой отец. Традиционный бал — маскарад у Грека. У Виталия Ефимова, — поясняю, понимая, что не знает кого называют Греком в наших кругах.

— Ефимов? Я не ему продавала…

— София… Он был главным конкурентом твоего отца. Конечно, он выкупил ваш дом за копейки и не под своим именем. Это для него реванш. Он не мог остаться в стороне и пройти мимо такой возможности.


София

Только качаю головой, пытаясь не всхлипнуть. Не зажать сейчас кулак зубами, вгрызаясь до крови. Конечно, первый конкурент отца не мог оставить все просто так! Упустить возможность вытереть о нас ноги!

Но Санников…

Он не мог не понимать, каким ударом это для меня станет.

Он слишком влиятелен, чтобы ему и правда обязательно было присутствовать на таких мероприятиях! И даже если это нужно ему для дела — вполне мог приехать сюда и без меня!

— На его балах не обязательно быть в маске, София. Если хочешь, — мне на колени падает бархатная полумаска.

— Нет, — встряхиваю головой, даже не прикасаясь к ней. — Я не стану прятать лицо, если ты об этом.

Сама дергаю ручку двери, не дожидаясь галантности от Санникова.

И тут же кружится голова, стоит только сделать шаг из машины.

В груди щемит до боли. До ожогов.

Здесь ничего не изменилось. Ни клочка земли.

Даже воздух здесь совсем другой, особенный. Пахнет по-другому. Домом. Такого воздуха больше нет нигде на свете!

И темнота перед глазами. Черная пелена.

Вижу отсюда, как в окнах ярко освещенной гостиной кружатся в танце пары.

Совсем как всю жизнь… Яркий свет и музыка…

Только вот теперь другие люди ходят по нашему дому. Спят в наших комнатах. Чужой, конкурент сидит теперь в кабинете отца, разгребая бумаги, а в маминой спальне у зеркала чужая жена приводит себя в порядок перед сном в ожидании мужа…

Это не больно.

Это сокрушительно.

Сметает с ног, отравляет зрение.

Грудь сжимает, будто все плиты этого дома сваливаются на меня в один миг. Нечем дышать. Нечем. Ребра будто выламывают изнутри.

— София.

Сама не замечаю, как падаю прямо в объятия Санникова.

— Не надо, — отстраняюсь, до боли в веках закрывая глаза.

Надо привыкать. Надо научится справляться. Даже если это смертельно и невыносимо. Даже если разрывает изнутри.

Глава 41

— Я сама, — говорю глухо, сама поражаюсь тому, что способна издать хоть какой-то звук.

Мир перед глазами вертится, и всю меня просто выкручивает. На физическом уровне. Суставы выворачивает и ломит кости. Как в страшной лихорадке.

Кажется, сейчас просто подогнутся ноги, и я упаду. Провалюсь в темноту.

Даже звуку собственного голоса поражаюсь.

Потому что легкие сжало так, что и вдоха не способна сделать. Разве что издать какой-то хрип или жалкий писк.

Но я должна.

Я должна держаться.

Наверное, только в эту секунду — окончательно, до конца, будто выстрелом перед глазами понимаю, — нет друзей.

Вокруг — враги.

Шакалы, которые только и думали о том, как прибрать к себе кусок отца. И теперь танцуют на осколках нишей жизни. По крайней мере, Виталий Ефимов, вечный конкурент и соперник отца.

Который через подставных лиц приобрел наш дом и тут же закатывает свой ежегодный маскарад.

Но соперничество, конкуренция, — они ведь тоже могут быть с человеческим лицом. Бывает, победитель и проигравший, жмут друг другу руки.

Здесь этого и близко нет, раз, зная обо всех наших немыслимых трудностях, Ефимов не предложил нам помощь, не пришел открыто даже выкупить наш дом за разумную цену. Выкупил его за копейки и пляшет сейчас на руинах нашей беды. Даже траурный срок, хоть бы для приличия, не выдержав.

А Санников привел меня именно за унижением.

За тем, чтобы наблюдать, как это полоснет по мне самым острым, почти убийственным ножом. Наблюдать и наслаждаться этим сокрушающим ударом!

И я не могу.

Пусть у меня ничего не осталось.

Ни положения, ни денег, ни статуса, никакого-то более-менее вырисовывающегося будущего.

Не могу ни ему, ни Ефимову позволить упиваться своим триумфом. Самой сокрушительной победой надо мной, — сломленным духом.

Нет. Я не позволю этому случиться!

Потому что дух — это единственное, что остается, когда у человека больше ничего нет!

И только он, его сила, способны либо вывести тебя из самого глубокого дерьма или сбросить в канаву, как бы высоко ты ни находился!

И это — последнее, за что я буду держаться до самого конца, чего бы мне это ни стоило!

На удивление, моя нога уверенно становится на дорожку.

Даже не покачиваюсь, когда Санников убирает руки, лишая меня поддержки.

Сама поражаюсь, что сумела встать ровно.

Видимо, и он не ждал, — взгляд по-прежнему ледяной, непроницаемый, жестокий и жесткий, но руки все же держит так, будто в любой момент готов меня подхватить.

Но и этого удовольствия я ему не доставлю!

Выпрямляю спину, пусть даже через адскую скручивающую боль. Уверенно ступаю вперед, расправив плечи на максимум.

И, пусть моя походка вовсе не легка, каждый шаг дается мне уверенно.

Даже несмотря на белесые вспышки перед глазами.

Уверенно поднимаю голову, двигаясь вперед. Оставляя Санникова в полушаге позади себя.

— Виталий, — обойдется без улыбки.

С каменным надменным лицом киваю новому хозяину родного дома, по собственной традиции встречающего гостей у самого входа.

Сколько раз я бывала на его закатанных маскарадах!

Сколько раз он целовал мне руку, вот так же встречая!

Но теперь маска приветливости в миг слетает с позеленевшего лица.

На миг Ефимов замирает, начиная моргать так, как будто у него нервный тик.

Правда, совсем ненадолго.

В этом мире умеют справляться с собой. Умеют скрывать все эмоции и держать лицо.

— Софья, — его бровь надменно летит вверх. — Вот уж не думал…

Пожимаю плечами, продолжая двигаться вперед.

Какой смысл что-то ему говорить в ответ?

Да. Он не думал, что я когда-нибудь вновь переступлю порог этого дома.

Что увижу, как он упивается собственным торжеством.

И я не думала.

Но насладиться этим моментом до конца ему не дам.

Все как в дурмане.

Родные стены.

Все такое до боли, до слез мое…

Веселая музыка, смех, шампанское на подносах.

Все вижу, как в дымке, как в мучительном тумане.

И сердце — оно щемит до безумия.

— Софи-ия, — Стас поспевает чуть позже. С опозданием в каких-то пару секунд.

Почти прижимается к спине своей грудью.

— Почему не дождалась, пошла сама?

И снова — лишь пожимаю плечами в ответ, попутно сбрасывая с плеча его тяжелую руку.

Что говорить?

Что ты издеваешься надо мной?

Что я сейчас воочию наблюдаю крах собственной прошлой жизни?

Никогда еще не было так больно, за все это время. Ни разу. А сейчас — будто точный выстрел в сердце.

Пары замирают. Все, как по команде, разворачиваются ко мне.

Улыбки сходят с лиц.

Но лишь на миг.

Для того, чтобы тут же смениться пренебрежительными уничтожительными взглядами.

Нет. Я гораздо лучше думала о людях.

Но на самом деле им не неловко. Вовсе нет.

Они смотрят на меня сейчас без смущения или сочувствия. Те, кто бывали в нашем доме. Кого я знаю с самого детства. Кто называл меня маленькой папиной принцессой и неизменно одаривали комплиментами, когда я стала взрослой.

Нет.

Они смотрят на меня презрительно.

Как на мусор под ногами.

Как будто грязный вшивый бомж появился вдруг на пороге их дома.

И это бьет сильнее самой хлесткой пощечины.

На самом деле я надеялась, что встречу здесь поддержку.

— Мне надо отойти, — шепчет Санников, увлекая меня под локоть до той самой ниши, из которой я, кажется, миллион лет назад наблюдала когда-то за ним, чувствуя, как по всей коже разбегаются обжигающие мурашки.