Если бы Севастьян проделал то же самое, я бы, наверное, подпрыгнула, как от удара током. Но с Филиппом я не ощущала ничего подобного.

— Спасибо, Филипп.

В коридоре он предложил свою руку.

— Ты разочаровалась, увидев в дверях меня?

— Что? Нет, — солгала я.

— Боюсь, что наш угрюмый друг Севастьян отказался зайти за тобой.

— Правда? — Гори.

Хотя логика тут была. Этот мужчина хотел, чтобы мы никогда не встречались; так почему бы не начать меня избегать? Он не замедлил сообщить мне, что нет никаких нас.

Филипп, хмурясь, смотрел на меня:

— Никогда не видел, чтобы его так пугала симпатичная девчонка. Но, с учётом обстоятельств, нам не стоит его винить.

— С учётом обстоятельств? Что ты имеешь в виду? — Мои чёрные шпильки утопали в ковровом ворсе, пока мы шли по коридору к лестнице.

— Пока ты не появилась, он был первым наследником босса.

Я равнодушно пожала плечами, понимая, что не это было причиной Севастьяновой холодности. Вновь анализируешь мужчин, Нэт?

Правда была в том, что я ничего о нём не знала.

Филипп продолжал:

- Сейчас Ковалёв так к тебе расположен, что позвонил адвокатам, чтобы изменить завещание. Уже час как ты официально стала наследницей миллиардного состояния.

— Откуда ты знаешь? — Мы дошли до лестницы и начали спускаться.

Он ухмыльнулся:

— У меня есть свои способы, кузина.

Что за спешка с изменением завещания?

— Я его об этом не просила. Мне не нужны деньги Ковалёва. При мысли о таком богатстве и сопутствующей ответственности я сразу почувствовала, как колье на шее стало короче.

Я любила простую жизнь, а люди с такими деньгами не живут простыми жизнями.

— Я не собираюсь вмешиваться в наследство Севастьяна.

— Натали, я даже не думал на такое намекать. — Он был в таком ужасе, словно я сдёрнула с него штаны. — Прошу прощения, что обидел тебя.

— О, Филипп, я просто слишком эмоционально это восприняла. Деньги действительно меня до смерти пугают.

— Не самая неприятная проблема, а? Не переживай, с Ковалёвым вы всё уладите. Он разумный человек с мягким сердцем. Он пойдёт на всё, лишь бы тебе было здесь комфортно.

— Не сомневаюсь, что ты прав. — Желая сменить тему, я сказала, — вы с Севастьяном не слишком-то ладите.

Выражение лица Филиппа говорило "ты даже не подозреваешь, на сколько”.

— Он как злобная сторожевая собака рядом с дядей Ковом, что неудивительно, раз старик подобрал Севастьяна на улице.

Так вот где его нашёл Ковалёв? Мысль о том, что мальчишкой Севастьян жил на улице, растревожило мое сердце. Неудивительно, что я не могла его разгадать. Его характер наполовину сформировали улицы, а вторую половину — нынешние привилегии.

— Он не любит, когда рядом с Ковалёвым есть кто-то, кроме него. — Филипп очаровательно задрал бровь, — я бы приветствовал такую привычку, если б она и меня не касалась. — Когда мы спустились на первый этаж, Филипп повёл меня по просторному фойе.

— И почему Севастьян тебя не любит?

— Его бесит моё образование. Он никогда не ходил в школу, знаешь ли. И ненавидит, когда ему об этом напоминают. Это повод для обиды размером с Сибирь.

Что же Севастьян подумал про моё высшее образование? Испытывал ли он хоть мельчайшие сомнения, когда исключал меня?

— Просто будь с ним осторожна, кузина.

Тот же совет Севастьян дал мне в отношении Филиппа.

— Почему?

Он отвёл взгляд.

— У мужика некоторые… серьёзные проблемы.

— Рассказывай.

Филипп понизил голос:

— Он сидел в тюрьме и, кажется, гордится этим. На руке у него два купола, что в бандитской среде означает две ходки. Один срок у него был в кровавом сибирском лагере. Такие места меняют людей.

У меня дар речи пропал. Я видела на нём эти рисунки, но и понятия не имела, что они значат.

И хотя теперь я узнала больше о пёстром прошлом Севастьяна, моей тяги к нему это не уменьшило. По правде говоря, слова Филиппа только добавили Севастьяну загадочности, заставив меня желать счистить один ее слой за другим. Как только вернусь в свою комнату — включу Мак и разузнаю всё о татуировках. Чёрт, да обо всём этом новом мире.

— И даже не заставляй меня рассказывать о его странных взаимоотношениях с алкоголем.

— Что ты имеешь в виду? — спросила я, хотя понимала, о чём он говорит. Прошлой ночью Севастьян выпил, но только после того, как сначала несколько раз отказался пить.

— Просто понаблюдай за ним сегодня. Увидишь. Ну, хватит о нём. Слушай, если тебе хоть что-нибудь понадобится, обращайся. — Филипп похлопал меня по руке, лежащей на сгибе его локтя. — Ты дочь Ковалёва, а этому человеку я обязан жизнью.

— Правда?

Он кивнул.

— Полгода назад я был в очень неприятном месте, когда внезапно умер мой отец. Дядя Ков меня оттуда вызволил.

— Соболезную твоей потере и действительно ценю твоё предложение.

Из-за дальней двери в конце коридора доносились голоса и смех. Мне не терпелось к ним присоединиться, но перед самой дверью Филипп меня остановил.

— Я так рад, что ты приехала, Натали. Приятно, что рядом есть ещё кто-то "западный". И кто не станет мне пенять за то, что я не сидел в тюрьме! — Он положил ладони на мои плечи и улыбнулся, большинству женщин этого было бы достаточно для того, чтобы скинуть трусики. — Завтра вечером Ковалёву нужно в город. Я покажу тебе окрестности…

Прежде чем я смогла отступить, дверь отворилась, и на пороге возник Севастьян. Моё сердце подпрыгнуло — он что, шёл за мной?

Он остановился со смертельным выражением лица. Что я опять натворила? А потом поняла, что всё выглядело так, будто мы с Филиппом собирались… поцеловаться. Я повернула голову и увидела огромную столовую, полную гостей. Около тридцати бригадиров.

Они все смотрели на нас с Филиппом, все разговоры смолкли.

Наверное, плохо, если русские бандиты шокированы чьим-нибудь поведением. Но я ничего не сделала.

По крайней мере, с Филиппом.

Когда Севастьян сжал кулаки, я быстро отошла от обоих мужчин. Расправив плечи и вздёрнув подбородок, я направилась к Ковалёву, в наступившей тишине мои каблуки стучали неестественно громко.

Ковалёв стоял во главе длинного стола, уставленного свечами, фарфором и приборами. Он неуверенно переводил взгляд с меня на Филиппа и обратно, и я улыбнулась ему заготовленной улыбкой. — Это невероятно, Пахан. Спасибо. — Моё уверенное поведение, казалось, разрядило обстановку, и разговоры возобновились.

Когда Ковалёв отодвигал для меня стул справа от себя, то тихо спросил:

— Что-то случилось?

— Вовсе нет, — пробормотала я в ответ.

Подошёл Филипп и занял место рядом со мной. Усмехнувшись, он заметил:

— Это было неловко, да?

Когда Севастьян вернулся за стол и уселся напротив, его лицо снова превратилось в обычную непроницаемую маску, лишь желваки ходили туда-сюда.

Ковалёв представил меня остальным гостям, мужчинам, которых было более десятка в возрасте от двадцати до сорока лет — Юрию, Борису, Кириллу, Глебу — потом я начала путаться. Большинство из них обладали суровой внешностью, но все они, казалось, преклонялись перед Ковалёвым. За столом находились также всего две женщины — Ольга и Иня[2], которые находились в длительных отношениях с двумя бригадирами.

После церемонии представления армия слуг принялась подавать блюда, тогда как другие разливали по хрустальным рюмкам водку. Я не привыкла к такому обслуживанию, но заставила себя расслабиться.

— Тост, — объявил Ковалёв, поднимая рюмку. — За мою прекрасную дочь, которая нашла меня вопреки преградам, трудилась и боролась, чтобы дойти до цели.

— Яблоко от яблони недалеко падает, — добавил Филипп.

Когда гости подняли свои стопки, я тоже ее подняла, затем поднесла к губам, чтобы сделать глоток…

Все выпили до дна и повернулись в мою сторону. Я вспомнила, что невежливо ставить недопитую рюмку на стол. Пожав плечами, я смело осушила свою, в ответ раздались аплодисменты. Я не смогла сдержать смешок, глядя на Севастьяна, который резко уставился на меня.

Могу поклясться, он приревновал меня к Филиппу, но если ему было не всё равно, так чего же он сам не пришёл за мной?

Как бы то ни было, испортить этот вечер я ему не позволю. Я уже тут, на традиционном русском застолье, пью водку с обширным отцовским… кланом. Я нахожусь на родине, в бывшей царской резиденции.

Я посмотрела наверх, любуясь фресками на потолке. Комната совершенно соответствовала представлению о царской столовой. Я поняла, что никогда раньше настолько не ощущала дух истории. И это немного умерило моё раздражение после исключения из универа.

Сегодня моё хорошее настроение было непробиваемым.

Последовал новый тост:

— Za vas, Natalya Kovaleva! — На этот раз моя рюмка опустилась на стол одновременно с другими. Я наслаждалась огнем, приятно согреваясь.

Когда подали zakusku, Филипп наклонился ко мне:

— Это называется za-kus-ka.

Вмешался Севастьян:

— Натали учила русский — уверен, она знает, что это.

Я бросила на него благодарный взгляд. Если мне станут объяснять каждое блюдо — это будет чрезвычайно утомительно.

Дружелюбное выражение лица не изменило Филиппу, даже когда он произнёс:

— Это всего лишь дань этикету, Севастьян. Быть вежливым с гостьей — проводить её от комнаты и всё такое.

Спасибо за напоминание.

Эти двое сверлили друг друга взглядами. Установившееся напряжение было прервано подачей очередного блюда: устриц, украшенных щедрой порцией чёрной икры с дельты Волги. Следом подали рыбу.

Я попробовала восхитительно запечённого палтуса, издав восторженный звук; Севастьян не сводил с меня глаз.

Я опрокинула очередную рюмку; он опять пялится.

Я прислушивалась к истории, которую Филипп, похоже, намеревался мне исключительно шептать; около своей тарелки Севастьян сжал руку в кулак.

Поступки кричат громче слов, Сибиряк. И его сконцентрированное на мне внимание согревало лучше водки.

Когда официанты подали очередное блюдо, Ковалёв объявил:

— В честь родной для Натали Небраски.

Это было кукурузное суфле! Я улыбнулась:

— Обожаю его! — язык у меня начал заплетаться.

Я снова почувствовала на себе тёмный взгляд Севастьяна. Вспомнил ли он о кукурузном поле? Как прижимал меня там, в грязи? Встретившись с ним глазами, я осушила очередную рюмку.

Ковалёв повернулся к Севастьяну.

— Ты ничего не ешь, Алексей?

Он выпрямился.

— Наверное, сказывается разница во времени.

— Или возраст, — сострил Филипп.

Со спокойной уверенностью Севастьян парировал:

— Я справляюсь.

Ковалёв весело произнёс:

— Ну, будет, ребята. — Потом повернулся ко мне. — Думаю, наш остроумный Филипп порой забывает, что Алексей много лет подряд принимал участие в боях без правил.

Я подняла брови. Увидев Севастьяна впервые, я подумала, что он боксёр. Это объясняло шрамы на пальцах и сломанный нос. Я вспомнила, сколько раз я видела, как он сжимал кулаки. Для боксёра это было, наверное, привычкой.

Я размышляла о тех, кто бил по этой благородной морде, и мне хотелось дотронуться до него, провести пальцами по коже. Пока я пыталась представить его на ринге, превозмогающего боль, успели подать очередное блюдо.

Десерт. Печеные яблоки, фруктовая пастила — русская разновидность турецких сладостей — и sirniki, творожные блинчики с медом в качестве сиропа. Едва первый кусочек пастилы попал на язык, мои глаза закатились от удовольствия.

После десерта преобладали напитки и громогласный смех. Считалось невежливым оставлять початую бутылку водки, так что все почтительно наполняли рюмку за рюмкой — ну, все, кроме Севастьяна. После тостов его рюмка оставалась сухой.

Пахан рассказывал смешные истории о своих попытках ничегонеделания. Мореплавание? Промах. Яхта теперь представляет собой изысканный риф. Разведение лошадей? Не успел, обнаружил, что осеменитель сбежал из конюшни.

Я смеялась до слёз, признавшись, что думала найти здесь белых тигров и медведя — и инкрустированный бриллиантами унитаз, отчего Ковалёва пополам согнуло.

Парень по имени Глеб научил меня русской поговорке. Все смеялись над моими неловкими попытками, но я умела держать лицо, так что изобразила быстрый реверанс. Я заметила, что даже обычная гримаса Севастьяна сменилась на что-то, напоминающее любование, словно я была существом, которое он никогда раньше не встречал в живой природе.