Кресли Коул - Профессионал

Я так чётко могла представить себе эту картину: Пахан, сопровождающий его сквозь толпу бандитов, Севастьян с задранным подбородком, напряженно впитывающий внимание Пахана. Потому что никто раньше не давал ему советов.

— Пока я шёл к импровизированному месту боя, вокруг орали люди, выкрикивая свои ставки. Мне было всего четырнадцать, и… угроза была серьёзной. — Мягко говоря. — Пахан, казалось, очень беспокоился, что меня могут покалечить. Я попросил его не волноваться.

— И что он ответил?

— Он вздохнул и сказал "Лучше привыкай к этому, сынок". Впервые тогда он назвал меня сыном. И что-то щёлкнуло в моей голове, я понял, наконец, что с ним у меня будет постоянный дом.

Может быть, на протяжении нескольких месяцев он боялся, что ему придётся вернуться на улицу? Покинуть Берёзку? Ох, Севастьян.

— И после этого я был сосредоточен на победе, чтобы заставить его мной гордиться.

— Ты победил?

— От моего поверженного противника меня оттаскивали втроём.

В четырнадцать лет.

— Пахан позволил тебе продолжать драться?

— Я убедил его, что буду делать это безо всякой причины — или же ради денег и уважения. Ему оставалось только согласиться.

— Ты не учился в школе?

— Я учился у него, — ответил Севастьян само собой разумеющимся тоном. Пунктика по поводу образования у него не было; неудивительно, что Филипп солгал. Было совершенно ясно, что Севастьян был уверен в своих знаниях и способностях. Также было ясно, что Пахан эту уверенность всячески поддерживал.

— Еженедельно он покупал мне книги. По математике, экономической теории, философии, русской литературе. И истории, — продолжал Севастьян. — Он никогда не говорил, что я должен их читать, но наградой являлась возможность обсудить с ним эти книги, обычно, когда он возился с этими проклятыми часами.

Эта несомненная привязанность Севастьяна вновь увлажнила мои глаза.

— Спасибо, что рассказал мне об этом. — Он, наконец, хоть в чём-то приоткрылся! Всякий раз, видя эти проблески его настоящего, я чуть больше в него влюблялась.

Он приподнял брови.

— Думаю, это самая длинная история, какую я когда-либо рассказывал.

Я не могла понять, шутит ли он или говорит серьёзно.

В этот момент облака расступились, открыв луну. Её свет пролился над рекой, подсветив цифры на часах, отчего они засияли.

Полнолуние. Неужели с того дня, как Севастьян увёз меня в Россию, прошёл месяц? Месяц с нашего первого поцелуя?

Интересно, вспомнил ли он об этом? Казалось, всё, что он делал, было подчинено какой-то цели. Может ли он оказаться скрытым романтиком?

Я небрежно заметила:

— Это своего рода наша годовщина.

Он совсем не выглядел удивлённым.

— Да. Так и есть.

— Мы отпразднуем наш первый поцелуй? — Тогда я даже понятия не имела, кем станет для меня этот мужчина.

— Я бы хотел. — Он привлёк меня к себе. — Ты не представляешь, как сильно я хотел отметить тебя своим поцелуем.

— В самолёте ты отметил меня много чем ещё.

Его веки отяжелели, когда он, очевидно, вспомнил о том, чем мы занимались.

— Мне очень повезло той ночью.

— А сейчас?

— Я буду считать себя счастливым, моя неуловимая девочка, когда ты станешь считать себя занятой. У каждого мужчины есть слабость; ты — моя слабость. Я это принимаю. А ты должна принять меня.

Нет, у каждого человека есть слабости.

И Александр Севастьян был моей.

— Ты нужна мне вся целиком, Натали.

Он открылся мне сегодня, и на этом мы уже можем что-то построить. Я улыбнулась ему.

— Я пока ни от чего не отказываюсь, Сибиряк.

— Думаю, это уже хорошо — пока. — Подушечкой большого пальца он провёл по моей щеке. — Хочешь вновь посмотреть на свою картину? Мы можем вернуться.

Вернуться? Когда минутная стрелка вновь сдвинулась, я не чувствовала грусти. На этот раз я чувствовала крошечный проблеск оптимизма.

Может, мы, наконец-то, движемся вперёд.

— Если ты помолвлена — жизнь уже не кажется весёлой? — спросила Джесс пару дней спустя. — Я думала, вы, ребята, после музея только и делаете что воркуете.

— Он ещё сильнее отдалился, если это вообще возможно. — Этим утром он вновь без вести пропал. И (внимание!) не оставил записки, запоздало отправив смс "на переговорах".

О, спасибо. Я думала, воспоминания о Пахане сблизят нас. Но эта история о моём отце была последней, которую я вытянула из Севастьяна.

— Прям какой-то депрессивный тип, — заключила Джесс.

— Предполагается, что через два дня мы вернёмся в Россию. Он обещал, что там всё будет по-другому.

— И?

— Я в сомнениях, Джесс, и не уверена, что хочу с ним возвращаться. — В худшие моменты я даже не знала, смогу ли, не пожертвовав огромной частью себя. — Разве может секс быть таким прекрасным, в то время как остальные стороны жизни — просто ни о чём? Нет никаких сомнений в том, что никто другой не подойдёт мне так идеально в постели. Его я нашла с первого же захода.

— Звучит так, как будто ты в него влюблена, Нэт.

— Так и есть, — признала я. — Но всё сложно. У этой любви могут быть острые края. И это выматывает. Не помню, чтобы когда-нибудь я так уставала.

Возможно, стоит выбраться из-под его влияния и спокойно обдумать всё произошедшее. Его индивидуальность была больше жизни, как и те вещи, которые он мне показал, так что я, наверное, перегружена всем этим.

Иногда мне казалось, что будет здорово выбраться из-под этого давления. В другие моменты мысль о расставании сводила меня с ума.

— Ты должна обострить проблему, — сказала Джесс. — Если хочешь добиться от него ответов, потребуй этого. Разговаривай с ним на понятном ему языке: единорогов. Или Глоков или кого там ещё. Тяни, пока не вытащишь эту занозу у льва из лапы.

— А если я не смогу её вытащить?

— Тогда пусть подыхает от гангрены — в одиночестве. Установи предел. Дай ещё один шанс, но потом — всё.

Может, она была права. Он хотел, чтобы только я подстраивалась — а сам упрямо оставался прежним. Может, уже хватит компромиссов и выдумывания оправданий.

— Знаешь, возможно, тебе потребуется обрубить все концы, Нэт. Думаю, ты надеешься, что я буду тебя убеждать разделить с ним все его беды и горести, все его детские психологические травмы. Так вот, это не так. Иногда самосохранение означает сохранение себя самой.

— Очень глубокомысленно, Джесс. — Но как раз к этому я и склонялась: сохранить Натали внутри Натали. — Откуда ты об этом узнала?

— Прочитала в каком-то дешёвом любовном романе.

Я ахнула:

— Ты читать умеешь?

— Вот это моя Натали! Мне тебя не хватало. Отделайся от этого депрессивного единорога и возвращайся домой.

Я вспомнила, как он отреагировал, когда я предложила взять паузу; он разнёс туалетный столик.

— С таким, как он, будет непросто взять перерыв.

— Тогда помни мой совет. 2Б, детка. — Будь безумнее.

Когда мы попрощались, я оделась, приготовившись к битве. Чего бы я только не дала за пару джинсов и свободную обувь — или за любую вещь со дна моей бельевой корзины в Небраске.

Я остановилась на шёлковой блузке глубокого синего цвета и чёрной зауженной юбке. Волосы я собрала в пучок, обуваясь в остроносые туфли.

Наступил уже поздний вечер, когда он, вернувшись, стал подниматься в нашу комнату. От него просто волнами распространялась усталость.

Не просто усталость — отстранённость. Всё стало куда хуже, чем было. И я могла поклясться, что видела даже недовольство на его лице.

Недовольство… мной? Что, чёрт возьми, я сделала?

— Нам надо поговорить.

Он отстегнул кобуру, перекатывая голову по плечам.

— Не сейчас.

— Откладывать больше не получится. Мне надоело здесь торчать, пока ты ходишь на свои таинственные переговоры — и что у тебя вечно от меня секреты. Мне надоело, что я всё время вне твоей жизни.

Его взгляд был угрожающим.

— Ты должна набраться терпения.

Терпения? Он опять на меня всё перекладывает?

— Когда ты собираешься подпустить меня к себе? Когда мой рейтинг повысится до той отметки, после которой ты посвятишь меня в свои дела? Чтобы действительно их обсуждать? Когда мы переспим? Так мы уже! Когда мы будем жить вместе? Мы уже живём. — Я постучала пальцем по подбородку. — Хмм? Может тогда, когда ты выпорешь и трахнешь меня перед толпой зрителей? Что может быть интимнее этого? И всё равно ты не делишься со мной тем, что происходит в твоей жизни? В твоей голове?

— Возможно, этого никогда не случится, — сказал он, и от этого меня переполнило беспокойством. — Тебе когда-нибудь это приходило в голову? Как насчёт "никогда"1

— Если ты не воспринимаешь меня, как партнёра, тогда я ничем не лучше куклы, игрушки, которую ты достаёшь и убираешь тогда, когда тебе удобно. — Как и я поступала со своим арсеналом. — И как ты думаешь, я себя в таком случае чувствую?

Для него я была просто собственностью — о чём он мне и сообщил.

Надо было прислушаться к этому, дорогуша.

Ладонью он провёл по губам.

— Может, ты ждёшь от меня того, чего я не знаю, как дать.

— Ты знаешь. Просто не хочешь!

— Значит, я во всём виноват? Почему я должен тебе что-то говорить, если я чувствую, как ты от меня отдаляешься?

— О, нет-нет-нет, Сибиряк. Я не отдаляюсь, это ты выставляешь меня за грёбанную дверь! Если не перестанешь — я взорвусь. Ты понял?

Хоть я и чувствовала в нём странную разновидность паники, внешне он оставался совершенно спокоен.

— Назад дороги нет, сладкая. Ты пристрастилась ко мне так же, как и я к тебе.

Под влиянием. Этого я отрицать не могла. Не говоря уж о том, что я, как идиотка, в него влюбилась. Но если он мне не подходит…

— Это правда, я пристрастилась к тебе. Но, может, пора менять привычки…

Внизу раздался какой-то шум. Севастьян схватил кобуру и мгновенно вытащил пистолет.

— Стой здесь. Запри за мной дверь.

У меня сердце упало.

— Кто там? Кто-то чужой1

Он наклонил голову. Через секунду ответил:

— Нет, и в этом-то проблема.

— Как? Почему??

— Потому что чужих я могу убить.

Закрывая за ним дверь, я раздумывала, почему Севастьян не приказал мне укрыться в убежище.

Но разве я не знала ответ? Он не хотел, чтобы я видела их на мониторах. А значит, я должна была их увидеть.

Сидя за столом, я просматривала монитор за монитором, пока он спускался вниз по лестнице. Мои глаза округлились, когда я посмотрела на монитор, который показывал парковку. Наш охранник валялся на земле. Но, по крайней мере, было похоже, что он дышит.

На кухне я заметила темноволосого парня, такого же высокого, как Севастьян, разминающего пальцы на правой руке. Этот парень одним ударом вырубил того верзилу? Может, это — таинственный Максим? Одет он был так же хорошо, как и Севастьян, наверное, даже чуть более консервативно. Несмотря на недавнюю стычку, он умудрился сохранить свой костюм в безупречном виде.

На цветном экране я видела, что его глаза были пронзительного синего цвета. И почему-то незнакомец мне кого-то напоминал.

Он, не стесняясь, взял бутылку водки и вытащил рюмки, будто только и ждал Севастьяна. Хотя рюмок было три. А где же третий?

Севастьян вошёл в комнату. Несмотря на то, что выглядел он так, словно готов был броситься в бой, он опустил пистолет, засунув его за пояс сзади.

Удивительно, но второй мужчина не показывал никакого страха. Он ухмыльнулся и что-то агрессивно произнёс.

Разве он не видит, что Севастьян на грани насилия? Оно кипело внутри, готовое прорваться в любой момент.

Новый диалог — они говорили по-русски? — Севастьян вдохнул-выдохнул, словно пытаясь успокоиться.

Мне надо было знать, о чём они говорили! Я сняла туфли, взяв их с собой, и выскользнула из комнаты. Я прокралась вниз по лестнице, остановившись перед кухонной дверью. Теперь я буду подглядывать и подслушивать?

Если бы он со мной разговаривал, я бы до такого не опустилась!

— Отвечай! — вскричал по-русски Севастьян. — Какого дьявола ты здесь делаешь?

Мужчина отвечал тоже на русском:

— И это твой тёплый приём? После той работы, которую я проделал, чтобы помочь твоей невесте, ты даже не позволишь с ней познакомиться?

Невесте? Почему Севастьян сказал, что мы помолвлены? И что именно этот человек для меня делал?