Ульяна Гринь - Профессионально беременна

Хоть я и сомневалась до последнего, смешная машинка все-таки довезла нас до тупика. По обе стороны за заборчиками торчали старые дачи с острыми крышами, утопающие в зарослях кустов. А впереди шумел залив. Данила заглушил мотор и повернулся ко мне:

— Теперь-то можно?

— Можно что? — не поняла я, и тут меня поцеловали.

Нет, у этого сумасшедшего Беркута все не как у людей, ей-богу! Губы жесткие, властные, они завладели моим ртом так, будто ждали этого долгие годы. Руки обняли за плечи, даже не попытавшись скользнуть к груди или еще куда. А я приклеилась к кожаному сидению, плавясь от напора и жара, которым меня наградили. И запаниковала.

Возбуждение окатило, как из ведра, мгновенно, как будто мы с Данилой оказались в пузыре из эмоций, отделенные от всего остального мира, только вдвоем, хоть и на улице под взглядами жителей поселка. Но для меня все и все исчезли, остался только Беркут и его голубые глаза, ставшие тепло-зелеными от страсти.

Мама, мамочка, держите меня, нет! Я не хочу, не могу, не должна ничего ощущать! Только холодный расчет, только дело, только бабки! Ничего нет важнее обобрать очередного сорящего деньгами миллионера! И никаких личных эмоций! Никаких!

— Девочка, что же ты такая зажатая? — пробормотал Данила, оторвавшись от моих губ. — Я так хочу тебя, хочу безумно!

— Но не здесь же! — простонала я, выворачиваясь. — Ты хотел показать мне закат!

— Да подождет закат…

— Вот как раз закат ждать не будет! — мне удалось наконец выскользнуть из его жарких объятий и открыть дверцу. — И лазанья холодная не такая вкусная, как горячая!

— Чревоугодие — грех, — пробормотал Данила, старательно пряча бугор между ног.

— Похоть тоже, — хлопнув дверцей, я вышла из машины и потянулась. Какой свежий воздух! Надо было раньше приезжать в Питер. Здесь пахнет морем, как дома… Здесь состоится последний акт моей мести, моего лечения, моего выздоровления. А потом — заграница, отдых, забытье.

Данила приблизился сзади и обнял легонько:

— Ты кокетка, Ева. Ускользающая волна… Ветер между пальцами…

— А ты поэт, Данила Беркутов, — усмехнулась, откидывая голову на его плечо. — Пойдем на пляж?

Он взял меня за руку и повел через кусты по тропинке.

Пляж оказался гораздо хуже, чем я могла себе представить. Песок с камнями, водорослями, какими-то ракушками. Трава. Надеюсь, что не морская. Шпильки сразу же увязли, и я стащила их, боясь заляпать. Но меня подхватили за спину, поддержали, задали вопрос:

— Хочешь походить по воде?

— А как же третья рука?

— Да я пошутил. Не так тут и грязно… Не Бали, конечно, но и не Чернобыль.

— Насколько я помню географию, в Чернобыле нет моря! — фыркнула я, зарывая пальцы в холодный песок. Такое ощущение, что вернулась в детство… На Амуре холодный песок… Как было хорошо, как спокойно и счастливо, когда мне было семь лет!

— Ева, — дохнул мне в ухо Данила. — Смотри.

Я посмотрела. Солнце проблескивало сквозь воздушную пелену облаков, спустившихся почти к самому морю. Небо, голубое над головой, рыжело, желтело, краснело, приближаясь к облакам. Лучи, как щупальца, выбивались из серой ваты, словно инопланетяне хотели достать до воды, до земли, до нас. Вот сейчас, вот сейчас выплывут на огромной тарелке из-за туч…

— Красиво… — оценила я. — И страшно.

— Почему страшно?

Его руки сомкнулись на моем животе, его тело согрело сзади, как будто меня обволокли теплым коконом спокойствия. Откинувшись на его плечо, я следила за солнцем, собираясь проследить его путь до горизонта, и всей кожей чувствовала электрическое напряжение между мной и Данилой. Оно мне нравилось, с одной стороны. А с другой — было неприятно, что какое-то сексуальное влечение, появившееся непонятно откуда, могло разрушить давние, твердо выношенные и четкие планы. Я же могу противостоять? Могу. Я могу идти до конца? Могу. Так чего я смущаюсь, как девственница, и едва дышу?

— Так почему страшно-то?

— А вдруг там летающая тарелка?

— Ты веришь в летающие тарелки? — ужаснулся Данила, развернув меня лицом к себе. Он взял мои щеки в ладони и пристально вгляделся в глаза: — Нет, серьезно? Веришь?

— Не верю, — пролепетала, чувствуя, как таю и млею. — Я пошутила.

— Уф-ф-ф, — выдохнул он, отпустив меня. — Девочка, я испугался!

— Прямо так и испугался сразу!

— Да-а-а, просто вспомнил одну свою знакомую, с которой встречался одно время. Она двинулась на этой почве и на полном серьезе рассуждала про рептилоидов.

— Ой как интересно, — протянула я, снова поворачиваясь к заливу. — И что там с рептилоидами?

— Они захватили Землю, сидят в правительствах всех стран и дергают за ниточки! О, и еще сосут кровь младенцев! А людей периодически на опыты забирают.

— Кошма-ар.

— И не говори. Три недели не мог от нее отделаться… — пробормотал Данила. — Все. Очарование заката для меня потеряно навсегда. Поехали обратно.

— Ты слишком чувствительный, Данила Беркутов, — заклеймила я его, на что он подхватил меня на руки. Я взвизгнула от неожиданности и сходу уцепилась за его шею, крикнула:

— Ты что делаешь?!

— Я не чувствительный! — грозно ответил Данила. — Я брутальный! Я альфа-самец! А ты моя альфа-самка!

— Кто сказал такое? — рассмеялась я, обнимая его покрепче. Беркут скорчил гримасу, которая должна была показать, на что способен брутальный альфа-самец, и напугать альфа-самку до икоты. Правда, альфа-самка едва сдерживалась от хохота…

— Я сказал! Гр-ы-ы! Моя! В пещеру! Есть лазанью! Потом спать!

Альфа-самка перестала сдерживаться и расхохоталась на весь пляж. Данила еще покривлялся, неся меня к машине, а потом посадил на сидение и, поцеловав в губы, сказал тихо:

— И я не шутил.

Эта последняя фраза меня напугала. Он не шутит, это точно. Он способен закинуть меня на плечо и отнести в спальню… Сразу после лазаньи. Как выкручиваться? Как сохранить образ приличной девицы? Ну нельзя на первом свидании, в первый день… Нельзя! Даже если очень хочется.

Проделав обратный путь до затерянного в лесу дома, мы въехали в открывшиеся сами по себе ворота и остановились у гаража. На скамеечке лежала расслабленная трехцветная кошка и следила за нами, щуря глаза. Сколько тут кошек? Боже, неужели Данила и кошек коллекционирует? Нет, я бы поняла, если бы тут бродили породистые мейн-куны или лысые сфинксы, но простые дворовые мяуки?

Как хорошо, что у меня нет аллергии…

Я выбралась из машины и натянула на ноги туфли, отряхнув с подошв налипшие песчинки. Данила подошел, помог встать и притянул к себе:

— Ева, ты точно голодна? Может, минуем столовую и поднимемся прямо в спальню?

— Я точно голодна, — выдохнула ему в шею, наслаждаясь восхитительным ощущением сильного мужского тела совсем рядом. Скоро этот мужчина будет моим. Скоро… Но не сегодня!

— Ты искушаешь меня и испытываешь границы моего терпения, девочка, — мурлыкнул он, пуская руки в путешествие по моей спине. Они гладили, лаская и искушая уже меня. А я ляпнула, лишь бы что-то сказать и не молчать:

— Я никогда не ела лазанью с лососем.

— Да-а, тогда нам придется идти через столовую, — разочарованно вздохнул Данила, не собираясь, впрочем, меня отпускать. — Полина уже, наверное, раза три все разогрела.

— Полину сердить нельзя, — подытожила я и, сняв руки Данилы с талии, потянула к дому.

— Ты тоже это сразу поняла?

— А как же! А ка-ак же! Она в армии не служила часом? — фыркнула я, а он поджал губы:

— Не знаю, не зна-аю…

Стол ждал нас в огромной столовой. Стоял он между двух панорамных окон во всю стену с видом на сад. Минималистическая обстановка радовала глаз. Светильник с тремя рожками-колоколами, шесть стульев вокруг круглого стола и ровно одна картина — портрет маслом уже знакомого мне Вольтера. Данила отодвинул стул и задвинул его за мной, как галантный джентльмен, и в этот момент из кухни выглянула Полина. Всплеснув руками, она воскликнула:

— А я уж думала — не ждать вас сегодня! Думала, в город уехали!

— Мы на закат смотрели, Полиночка, не сердись, — улыбнулся Данила. — Ужин будет, или ты уже все выбросила?

— Да уж, конечно, выбросила! — съязвила женщина. — Не привыкла я выбрасывать продукты! А ты бы лучше поухаживал за Евой, налил бы ей вина.

И скрылась на кухне, загремев там блюдами. Данила склонил голову:

— Права, тысячу раз права. Ева, ты же любишь белое вино?

— Я люблю белое вино.

— Отлично.

В бокале у меня оказалось желтоватое прозрачное вино, и хозяин дома поднял свой бокал:

— Давай, пробуй.

— Сладкое!

С первого глотка жар расплылся внутри тела, успокоив и согрев. Да все будет хорошо, Евка, чего ты паришься? Сейчас поужинаем, а потом надо сослаться на головную боль. Или нет! На боль в жопе! Я же летала сегодня! С мягким приземлением в кучу листьев, но все же летала! Поэтому скажу, что мне надо отлежаться дома. Точно.

Я почувствовала себя гораздо увереннее и даже потянулась к бутылке:

— А как называется это вино?

— Это французское. «Пти-Фюме». Нравится?

— Очень. Ты его здесь купил или во Франции?

— Из Франции я привожу обычно розовое вино. Здесь такого не найти. Но мы еще попробуем после, если ты согласна.

— Я согласна.

Нашу светскую беседу снова прервала Полина, торжественно внося блюдо, покрытое чистой салфеткой:

— А вот и лазанья!

Уже разрезанная на кусочки, лазанья выглядела настоящим произведением искусства. Я, конечно, ела ее по-всякому, но вот эта розовая прослойка между пластов пасты мне сразу понравилась. Лосось — это вкусно! Если, конечно, это настоящий лосось!

С видом специалиста я спросила:

— А лосось откуда?

— Из Ашана, милочка, — с достоинством ответила Полина. — Хороший, не замороженный, свежий. Попробуете?

— Обязательно, — в тон ей сказала я. Вот уж прислуга от меня не дождется извинений. Даже если это не совсем обычная прислуга…

Ужин оказался очень вкусным. К лазанье прилагался салат из помидор и моцареллы, но не кружочками, как его подавали обычно в ресторанах, а маленькими кусочками. Бокал вина расслабил, жизнь показалась прекрасной, а Данила — настоящим рыцарем и веселым свойским парнем. Он рассказывал какие-то байки про то, как покупал Мерседес на торгах в Англии, как его растаможивал, как вез в Россию… И я смеялась совершенно искренне, потому что в лицах это было очень смешно.

А потом он сложил приборы в тарелку и взял меня за руку:

— Ну что? Я покажу тебе второй этаж?

— Ах вот как это теперь называется?! — я кокетливо похлопала ресницами, чувствуя, как все внутри переворачивается от его взгляда. Горячая волна затопила с головы до ног, сладкая патока желания склеила те области, которые отвечали за здравый смысл, и я пошла за Данилой на лестницу, как корова на бойню — с удовольствием.

Беркут привел меня в угловую спальню — большую и просторную. С порога включил лампу на стене и поцеловал — так страстно, что я забыла все свои правильные правила и сама обняла его плечи, лаская твердые бугристые мышцы.

— М-м-м, девочка моя, какая ты сладкая… — протянул Данила шепотом. — Иди в душ, малыш, а я сейчас вернусь.

Он толкнул дверь рядом со входом, включил мне свет и исчез в коридоре. А я…

Меня словно ведром воды окатило. Вот что я делаю? Что творю? Глупости творю. Сейчас бы отдалась ему, как последняя шлюшка, и все. Конец отношениям, конец знакомству. А как же мои далеко идущие планы?

Я прислонилась спиной к стене, закрыв глаза. Поохотилась, называется. Нельзя смешивать чувства и дела. Нельзя! Ни к чему хорошему это не приводит. Что мне теперь делать? Что делать?

Два пути: либо свалить и забыть о Беркутове навсегда, переключившись на другую жертву, либо остаться и потерять возможные деньги, но зато получить ночь прекрасной любви с красавчиком миллиардером… Что выберешь ты, девочка Евочка? Какой путь, какую дорогу?

Я схватила сумку и сбросила туфли, чтобы не стучать каблуками. Выглянула на балкон через приоткрытую дверь. Лестница, как и было видно снаружи, вела прямиком во двор к гаражу. Выскользнув из комнаты, спустилась на едва заметную тропинку из деревянных кругов и быстрым шагом пошла к калитке у ворот.

Сумерки белой ночи не скрывали меня, наоборот. Я как на ладони — видна даже из космоса! Но шла и надеялась, что Данила еще в душе, а прислуга занята мытьем посуды. Пусть мне повезет, пусть просто немножечко повезет!

Правда, я совсем не знаю, где я и как отсюда уехать, но не беда — у меня есть деньги и телефон, я могу вызвать такси. Вот только найду название улицы… Калитка открылась по нажатию кнопки с легким жужжанием зуммера, и я выскочила на улицу, как будто за мной уже снарядили погоню. Теперь идем налево… Или направо, все равно, но до конца улицы, чтобы узнать название.