— Какая пре-елесть! Данечка, сколько стоит такой шедевр?

— Сущие копейки, сеструнь. Сущие копейки!

— Папе не понравится, — раздался голос сзади. Мы втроем резко обернулись. Девушка-подросток. На вид лет шестнадцать, черная помада, черный лак на ногтях, черная же юбочка и такого же цвета жилетка, а топик кружевной. На волосах — не поверите, тоже черных — несколько ярко-малиновых прядок. Гот. Еще одна сестра? А может… Дочка чья-то? Слишком взрослая для дочки…

— Эля, твой вид ему тоже не нравится, но он как-то тебя терпит дома, — сладким голоском протянула Даша.

— Не имеет права выгнать, — мрачно сказала Эля. — А это мазня. Папе не понравится.

— Ничего, неприятность эту мы переживем, — усмехнулся Данила. — Как думаешь, в простенке вот здесь будет смотреться?

Девушка пожала плечами:

— Вешайте куда хотите, мне абсолютно фиолетово.

Она смерила меня презрительным взглядом, развернулась и ушла на лестницу, засовывая наушники под пряди длинных волос.

Мда.

Очередное сокровище.

Впрочем, где-то я ее понимаю. У меня тоже был готический период, правда, в более юном возрасте. Я протестовала против родителей, учителей, государственного строя, косметики, которую исследовали на животных, и прочих важных и возмутительных вещей. Потом само прошло. А тут явно протест против семьи. А может, и мальчики чем-то заслужили…

— Это Эллина, наша младшая сестра, — сообщил Данила. — И она права.

— Папе не понравится картина? — усмехнулась я.

— Не понравится, — подтвердил Данила. Потом еще раз оглядел картину и фыркнул: — Но мы все равно ее повесим.

— Бунта-арь, — протянула я с ноткой издевки в голосе.

— Есть немного, — подмигнули мне. Даша дернула плечиком, допила шампанское и пошла к столику, где стояла в ведерке со льдом бутылка:

— Я не при делах, я с папой спорить не буду!

— Трусиха!

— Как скажешь, братик!

Даша плюхнулась на роскошный кожаный диван и закинула идеальные ноги на стол. Даже тапочки у нее были на каблуках… Настоящая женщина породы стерва. Мы бы с ней подружились, наверное. Хотя я уверена, что она жутко боится одиночества и не подпускает подруг к своему альфонсу.

— Добрый день, Данила Алексеевич, — хриплый мужской голос с небольшим белорусским акцентом заставил нас обернуться. Мужчина средних лет с колоритными усами вошел вслед за Семеном и деловито поставил большую сумку на кафельный пол у входа: — Шо куда прибить-то?

— Добрый день, Аркадий. Прибить пару гвоздей сюда, в простенок, и повесить вот это полотно.

Данила указал на стену, на картину, а потом коснулся моей руки:

— Золотце, мне нужно отлучиться. Проследишь за процессом?

— Прослежу, — я запаниковала. Куда, блин? Он бросает меня на съедение сестрице и почти-зятю! Так дела не делаются, дорогой (в прямом смысле) Беркут!

Но волновалась я напрасно. Когда Данила удалился в глубину дома, Даша со звоном поставила бокал на мраморный столик и, обняв драгоценного Семена, сказала:

— Да-да, проследите, Ева, а мы пойдем играть в теннис, да, милый?

— Конечно, заинька, — просюсюкал Семен и увлек женщину наружу.

Я осталась наедине с Аркадием. Тот оказался человеком обстоятельным. Сначала примерился: посмотрел на указанный ему простенок под разными ракурсами, постучал костяшкой пальца на уровне груди, на уровне головы, чуть ниже, чуть выше, потом вернулся к своей сумке, открыл ее и принялся перебирать железки. Я решила присесть. В ногах правды нет, а у меня еще и растяжение, между прочим.

Но не успела как следует расположиться на спинке дивана, чтобы наблюдать за процессом, как мне было предписано, как сзади послышалось жужжание моторчика, и мужской голос спросил, словно холодным душем окатил:

— Что здесь происходит?

Молниеносно обернувшись, я увидела пожилого мужчину с гривой седых, почти белых волос, обрамлявших благородное лицо, будто вырезанное из светлого дерева. Обычно такими эпитетами описывают индейцев, и да, он был в чем-то индейцем. Такой аристократ от народа. Мудрый дедушка. Герой приключенческой повести, на счету которого множество любовных побед, а на сердце неизгладимые шрамы. Олигарх чистой воды. Но в инвалидном кресле. Зато в круто-навороченном и электрическом.

Не было бы Данилы, я бы переключилась на этого деда.

— Картину вешаем, Алексей Павлович, — ответил Аркадий с пиететом. — Данила Алексеевич велели.

— А вы кто, девушка?

О, это уже мне. Я мило улыбнулась и сказала тоже мило:

— Я Ева, я пришла с Данилой.

Именно так. Не его девушка, не его новая подружка, а мимокрокодил. Пока что. Идем маленькими шажками. Тише едешь — дальше будешь.

— Что за картина? Опять мазня какая-то?

Мы вместе полюбовались желтым безумием на фоне малиновых спагетти, и я ответила задумчиво:

— Мазня. Но, чем дольше я на нее смотрю, тем концептуальнее она мне кажется.

— Вы художница? — спросил меня хозяин дома в лоб.

— Нет, слава богу. Ну согласитесь, в ней что-то есть, правда?

— Крикливо, глупо, неестественно! — отрезал дед. — Китч. Говно.

— Художника обидеть может каждый! — рассмеялась я в ответ.

— Не каждый может убежать, — продолжил Алексей Павлович. — Кто хоть нарисовал это дерьмо?

— Некий Матвей Белинский.

— Матька? Блаженный. Ладно, если Матькина картина, пусть висит.

— А, так вы с ним знакомы? Приятный молодой человек… — осторожно сказала я. — Только слегка… налегающий на субстанции.

— Алкаш он законченный. А вы, Рита, слишком деликатны.

Кашлянув, я поправила:

— Я Ева.

— Неважно!

Аркадий забил оба гвоздя в стену ловко и быстро, взялся за картину, покосившись на Алексея Павловича:

— Так шо, вешать или хде?

— Вешай, — отмахнулся дед. — Я его мальчишкой знал, Матьку. Родители у него были хорошие люди. А сын алкаш.

Он наклонил джойстик, закрепленный на подлокотнике, и коляска с тихим жужжанием двинулась к столику. Алексей Павлович вынул бутылку из ведерка и хмыкнул:

— И у меня дома алкашка! Вика, где мои дети?

— Я Ева, — с улыбкой ответила. — Даша пошла с Семеном играть в теннис, Данила отлучился, а Эля поднялась наверх.

— Ба, да мне придется вас брать на работу личным ассистентом! — дед ехидно прищурился, разглядывая меня, и достал из-за пояса рацию. Самую настоящую рацию, ей-богу! Нажав на кнопку, сердито сказал в микрофон: — Тома, это Алексей, прием. Тома! Прием!

Я с интересом наблюдала за этим занимательным персонажем. По-моему, они тут все прелюбопытнейшие, но дед — это нечто. Он всю прислугу оснастил рациями, или кто-то удостоился высшей чести особенно? Из динамика послышался треск и шумы, а потом женский голос откликнулся:

— Это Тома, прием.

— Тома, обед в столовую, как поняла? Прием.

— Обед в столовую, вас поняла.

— Тома, прием.

— Тома, слушаю.

— Общий сбор. Прием.

В рации замолчали, только потрескивания были слышны. Потом Тома недовольно откликнулась:

— Алексей Павлович, могли бы и сами всех позвать. Прием.

— Тома, ты лодырь. Лишу премии. Отбой.

Дед оглянулся на меня и буркнул:

— Видели, Таня? Никто не хочет ничего делать.

— Ева я, — фыркнула, едва удерживаясь от смеха.

— Да неважно! Аркадий!

— Да, Алексей Павлович? — усач поправил повешенную картину и вытянулся перед дедом по стойке смирно.

— Где твоя рация?

Тот выхватил рацию из-за пояса, нажал на кнопку и выставил вперед. Алексей Павлович тяжко вздохнул и скомандовал:

— Объявляй общий сбор.

Аркадий откашлялся, прижал пальцем кнопку и сказал в микрофон:

— Это Аркадий. Общий сбор в столовой. Прием.

В рации трещало, ответа не предвиделось. Аркадий взял сумку и, разгладив усы, ушел.

— Сумасшедший дом, — пробормотала я, борясь с желанием допить Дашину бутылку из горла. Нет, правда… Они все тут с прибабахом, причем один краше другого. А у главы семьи самые жирные тараканы. Надо же такое придумать: по рации собирать домочадцев на обед!

А Алексей Павлович обернулся ко мне и строго глянул:

— А чего это вы ругаетесь, Настя?

— Я Ева, — ответила твердо. — У вас тут немного… Странновато.

Дед махнул рукой. Его лицо омрачилось, под глазами залегли тени. Даже жалко его стало. Интересно, почему он в кресле? В аварию попал или это возраст? Сколько ему лет?

— У нас тут, — с ехидцей сказал Алексей Павлович, — тыща двести квадратных метров на трех этажах. А еще служебный дом для прислуги. Сауна во дворе. Псарня! Не набегаешься и не наездишься!

— Да я ничего не говорю, — отступила. Мне-то что? Мне с ними не жить, замуж не выходить. Пусть сами разбираются со своими насекомыми… Псарня у них тут… В центре города. Обалдеть можно вообще. Но лая, правда, не слышно, чего нет, того нет. И не воняет.

— Катя, вы любите собак?

На моем лице не дрогнул ни один мускул. На пятый раз можно было и запомнить. Хозяин дома Альцгеймером не страдает, насколько по нему видно, а все остальное, включая и вредность характера, не извиняет называть меня чужими именами.

— Алло, Дина! Э-э-э, Лера? Майя! Девушка, как вас там?

Я только головой покачала — почти незаметно, но Алексей Павлович уловил. Он профырчал что-то ругательное, а потом сказал четко и ясно:

— Ева, вы собак любите?

— Люблю, — быстро откликнулась я. Слишком быстро, но ничего. — Особенно таких крохотулечек, которых можно в сумке носить! Но пока себе еще не купила.

— Разве ж это собаки?!

Дед даже гоготнул, и я поняла, в кого пошел Данила характером. А мне сообщили:

— Собака — это животное, которое помогает человеку, а не в сумках жизнь проводит. Вот, например немецкая овчарка. Или карело-финская лайка…

В гостиную из сада заглянул парень в синем комбинезоне, слегка заляпанном и затертом травой:

— Алексей Павлович, простите, пожалуйста, тут Варвар бушует…

— Так впускай, чего стоишь?! — сердито велел дед. — Вот, Ева, сейчас вы увидите, как должна выглядеть собака. Настоящая собака!

Мне отчего-то стало страшно. Настоящая собака, которая бушует, да еще и с таким «говорящим» именем… Я лучше сяду. Присела на диван, подобрав ноги с прохода на всякий случай… Парень исчез, а через несколько секунд вернулся. Но сначала в гостиную ворвался черный монстр, покрытый волнистой шерстью, с черными рожками и мордой, заросшей по самые брови. Парень с трудом удерживал собаку за ошейник, а Алексей Павлович скомандовал:

— Спускай!

Я обмерла, борясь с желанием убежать на второй этаж. Монстр рванулся к деду, и на мгновение мне показалось, что сейчас произойдет катастрофа. Но Алексей Павлович поднял руку… и собака замерла на месте. Еще один жест — и пес плюхнулся мохнатым задом на мраморный пол. Потом распластался на нем, снова сел.

— Молодец, Варвар, — похвалил его дед и похлопал по колену. Собака в один миг оказалась рядом с коляской, сунула голову деду в ноги, и я увидела, как хвост-бублик вертится не хуже вертолетного пропеллера.

Ничего не скажешь, отличная собачка…

— Вот, Ева. Классический пример настоящей собаки, — с ярко выраженным удовлетворением в голосе сказал Алексей Павлович.

— Д-да, хороший мальчик, — пробормотала я, поглядывая на Варвара с опаской.

На лестнице послышались шаги, и за ними — уже знакомый мне голос со встроенной функцией претензии:

— Двадцать первый век, у всех есть мобильные телефоны, а у нас в доме — рации!

В принципе, я была с Элей полностью согласна. Но не Алексей Павлович. Он отпихнул ласкающегося монстра и наставительно заметил:

— Рация не испускает вредные волны! Эллина, посмотри, накрыла ли Тома обед.

— Обед! — девушка вздохнула. — Я на диете вообще-то…

Но с лестницы сошла и почти покорно потащилась в глубь первого этажа, где уже исчез Данила. Неужели дом поглотит и ее без следа? Я прогнала эту мысль и встала:

— Пойду тоже… Посмотрю. И поищу Данилу.

— Сидеть! — скомандовал дед. Мы оба с Варваром плюхнулись на жопу, только пес на ковер, а я на диван. — Да не ты! — это уже мне. — Хотя и ты тоже. Сейчас будем обедать.

В арке дверного проема появилась женщина — таких называют без возраста. Ей могло быть как тридцать пять, так и пятьдесят. Крепкая загорелая блондинка с очень короткой стрижкой и сердитыми морщинками возле носа. Она уперла руки в боки и сказала тоном хозяйки:

— Обед на столе. Прошу всех в столовую.

— Отлично, — проворчал дед. — Все уже там?

— Подтянутся. Давайте, давайте.