Это убеждение сильно укоренилось в ней, но один теплый июньский вечер принес сюрприз, который заставил ее думать иначе.

Они отправились на долгую прогулку к Дидмаусу — тоже курортному месту, но более престижному и фешенебельному, чем простоватый Брэнскомб. Доктор был с ними, день выдался славный, и они не без удовольствия гуляли, зашли на ленч в гостиницу, находящуюся на побережье, долго бродили по узким улочкам, где Флора то и дело останавливалась для того, чтобы взглянуть на окна дешевых магазинов, на ленточки и кружева, которые ей тут же готов был купить Марк. Что могло быть для него более желанным, когда она была для него целым миром?

Они задержались там дольше обычного, и солнце уже садилось, когда они в снятом ими напрокат шарабане взобрались по дороге к своему дому под кедрами. Там, прислонившись к воротам, скрестив на груди руки и держа во рту сигару, стояла фигура, которую Флора знала очень хорошо. Все мироздание вдруг изменилось и озарилось светом яркой надежды для нее. Она ведь уже отказалась от него, считала, что безразлична ему и никогда не мечтала завоевать его. Его же присутствие, казалось, опровергало все ее предчувствия. Она тут же восприняла его приезд как намек на будущее счастье. Значит, он думал о ней и даже, возможно, любил, а иначе зачем бы он находился здесь.

Его поза выражала полную беззаботность: руки небрежно скрещены, глаза созерцают море, дым от сигары причудливо поднимался к облакам, плывущим по розоватому небу. Его внимание было настолько сосредоточено на океане, в мыслях он был настолько далеко отсюда, что даже не услышал шума приближающегося шарабана и не взглянул на него до тех пор, пока тот не остановился перед ним. Затем он, естественно, оживился и заулыбался, помог выйти Флоре и горячо пожал руку мужчинам, особенно мистеру Чемни.

— Я думал, вы совсем забыли о нас, — сказал отец Флоры, слегка обиженный столь долгим его отсутствием.

— Нет, конечно. Но я должен был так много сделать, у меня было очень неспокойное время.

— Похоже на то. Наверное, поздние возвращения домой, я хочу сказать. Но не беспокойтесь, вы оставите эти привычки, когда у вас будет прекрасная женушка, которая призовет вас к порядку.

Уолтер покраснел, как девушка, и бросил виноватый взгляд на невинную Флору, чье лицо, казалось, излучало счастье. Никто не мог ошибиться в том, что оно выражает, никто не мог не заметить веселого сияния ее глаз. Доктор Олливент увидел, как озарилось ее лицо и, конечно, знал, что может означать такая радость. Чего бы он только не отдал, чтобы самому стать причиной такого ее оживления!

— Конечно же, я не забыл вашего любезного приглашения, мистер Чемни, — пробормотал Уолтер, — но я не мог так скоро приехать. Я должен был закончить несколько дел до того, как покинуть Лондон.

— Дела! Кто бы мог подумать, что вы такой деловой. Однако вы здесь. Если уж мы потеряли часть нашего общения, то вы должны компенсировать нам это, не правда ли, Флора? — добавил Марк с некоторой печалью в голосе.

— Конечно, папа. У мистера Лейбэна есть профессия, о которой он думает в первую очередь, — ответила Флора извиняющимся тоном, как будто прося прощения за что-либо у этого современного Рафаэля.

Уолтер снова покраснел. Ведь он ни разу не коснулся кисти с тех пор, как она покинула город.

— Дорогая мисс Чемни, — сказал он, — вы всегда так добры. Я, должно быть, скверный молодой человек, если ваш отец считает, что я не ценю его приглашения и возможности быть рядом с вами. Но, говоря откровенно, — я действительно не мог явиться сюда раньше.

— Мой милый друг, вы думаете кто-нибудь сомневается в ваших словах? — сказал тепло Марк.

Но кое-кто действительно сомневался, и это был доктор, чей наблюдательный глаз заметил замешательство молодого человека, которое он не раз проявил во время этого короткого диалога.

Затем все вместе зашли в дом, сели за удобный обеденный стол, и каждый казался счастливым. Уолтер разговаривал так же бойко, как и во время тех веселых вечеринок на Фитсрой-сквер. Флора сидела между отцом и вновь прибывшим, а доктор Олливент расположился напротив. Стол был маленьким, и у них получилась достаточно узкая семейная компания. Доктор охотно поддерживал любую тему, но не говорил очень много и был не так красноречив, как тогда, когда они были втроем. Мистер Чемни удобно расположился в кресле и пил чай, слушая двух молодых людей. Ему было так приятно прислушиваться к их юным голосам и греться в лучах их улыбок и взглядов. Уолтер, у которого стойкости было не больше, чем у кувшинки, которая двигается при каждом движении потока, страдал от того, что должен обманывать и вести себя так, как будто бы не было такой девушки, как Лу, а то путешествие под луной из Темз-Диттона было лишь сном.

Конечно же, на время их проживания в Брэнскомбе Флора взяла напрокат пианино, поскольку не могла прожить без музыки, так же как без ежедневного кормления своих любимых канареек. После чая они с Уолтером вновь пели дуэтом, вспоминая нежного Моцарта, старинные английские баллады, которые, казалось, специально были написаны для Флоры, настолько тонко выражала она своим молодым голосом навеянные ими чувства. Пение девушки обладало очарованием, которому не мог противостоять Уолтер. Ее речь, не была такой интересной и выразительной, как у Лу, а красота не казалась броской и оригинальной, но пение ее не могло не увлекать. Пока он слушал ее, он был ее рабом. Марк Чемни сидел у открытого окна, курил свою сигару и с умиротворенным видом прислушивался к пению дочери. Он чувствовал, что находится на вершине блаженства, слушая это выступление.

Он был невыразимо счастлив видеть этих молодых людей снова вместе и думать о том, что связь между ними, о которой он мечтал, была столь же крепкой, как и раньше. Конечно, он был расстроен столь длительным упорством Уолтера, но, как и Флора, воспринял его приезд как символ верности.

После пения Флора, которая была в необычайно приподнятом настроении, повела Уолтера смотреть свое новое увлечение — садик, который совсем мало рос и стены которого должны были покрыться миртом и родами к их следующему приезду в Брэнскомб, а они предполагали сюда вернуться, как сказала Флора мистеру Лейбэну, так как Брэнскомб им так понравился, что не сможет надоесть за одно лето.

— Вы можете присоединиться к нашей компании, если желаете, доктор Олливент, — сказала она снисходительно, но затем, чувствуя, что совсем забыла друга своего отца с тех пор, как приехал Уолтер, добавила умоляюще, — пойдемте, пожалуйста, и вы поможете мне оценить красоты. Брэнскомба. Пойдемте с нами, доктор Олливент.

Что мог он сделать, как не подчиниться?

— Быть вашим рабом, что бы я еще мог делать, как не выполнять ваши желания? — спросил он, смеясь, отбрасывая в сторону недокуренную сигару и подставляя Флоре руку, как будто желал сказать — если я иду с вами, то должен буду что-то иметь с этого.

Уолтер пошел рядом с Флорой. Они пересекли освещенное луной пастбище — луна стала более полной со времени той поездки с Лу, далее они прошли вдоль края утеса по узкой дорожке, вид с которой захватывал дух. Флора заставила восхищаться Уолтера старинными деревянными домиками, в которых не было двух одинаковых окон и которые были приветливо освещены изнутри и, казалось, встречают тех, кто только сейчас прибывает в Брэнскомб на купальный сезон. Затем девушка потянула его вниз на галечный пляж, широкий и очень неудобный для путешествия по нему, но чрезвычайно живописный, с причудливо изогнувшейся линией мелкого залива, с лодками рыбаков, их сетями, раскинутыми во всех направлениях, и белыми станциями береговой охраны, стоящими одиноко на маленьком мысе.

— Вы нарисуете восхитительные морские пейзажи, не правда ли? — спросила Флора. — Милые маленькие рыбаки и рыбачки с красными лицами, большими руками и ногами… и ртами, открытыми так широко, как будто они участвуют в дуновении морского бриза, и кругом водоросли.

— Благодарю, — сказал Уолтер вялым тоном. — Если я не чувствую в себе уверенности и мастерства Хука и Стенфилда, я не могу посвятить себя морским пейзажам и рыбакам. Картины подобного рода очень остро оценивают люди на каждой выставке.

— Я и забыла, вы ведь собираетесь стать Хольманом Хантом или Милессом, — сказала Флора с некоторой тенью разочарования. Это ведь могло быть так прелестно — сидеть на побережье солнечным утром в тени зонта, смотреть на рисунки Уолтера и совершенствоваться, вдохновляясь его примером. — Я пробовала и сама делать эскизы, — сказала она грустно, — когда мы только приехали. Но море у меня всегда получалось таким мутным, а облака выходили похожими на вспененное мыло, так что я в отчаянии отложила это занятие.

— Бедный вы ребенок, — сказал Уолтер глубокомысленно, он приехал в Брэнскомб с твердой уверенностью рассматривать Флору во всех отношениях как ребенка, как милую младшую сестру и вернуться домой свободным и не обязанным никому, — почему вы всегда барахтаетесь только в красках, вместо того, чтобы практиковаться в изображении форм? Я-то думал, что вы намеревались работать над рисунком гипсового слепка ноги, который я вам дал.

— О, это та большая мускулистая нога! — сказала Флора с презрением. — Я, правда, работала над ней первые несколько дней, и причем по-разному располагала ее. Но нога была не интересна мне, кроме того, рядом было море, ласково заглядывающее в мои окна, а свежие его краски были так привлекательны, что я не могла не попробовать изобразить рыбачьи лодки и голубые играющие волны.

Они отошли от побережья, и взоры их устремились в сторону маленького Брэнскомба, где коттеджи рыбаков тонули за обочиной дороги, все в городке казалось необычным и живописным, и Уолтер осознавал это. Для любого художника. Брэнскомб мог стать хорошей темой для живописи.

— Это отличное место для человека, желающего нарисовать халтуру, — сказал он. — Я думаю, не существует препятствий для продажи каких-нибудь картинок, намалеванных здесь, за двадцать пять гиней. Но спасибо небесам и моему дядюшке Фергусону за то, что я могу не заниматься таким делом. Однако я могу сделать маленькую картинку для вашего отца, Флора, если вы думаете, что ему это сможет понравиться, такой маленький брэнскомбовский сувенир.

— Конечно, он хотел бы иметь его. Он был бы очарован этим. Как хорошо, что вы подумали об этом! — воскликнула Флора. — А сейчас мы должны вернуться домой, а то папа засидится допоздна.

Это было начало тех двух летних недель, в течение которых. Флора была абсолютно счастлива.

Доктор Олливент вернулся к своим обязанностям спустя день после приезда Уолтера, обещая вернуться через пару недель, так, как будто это было пустячное; часовое путешествие из Лондона в Брайтон. Доктор Олливент удалился, но он был не самым главным счастьем для Флоры. Она действительно была счастливее без него теперь, когда у нее был Уолтер. Где-то в глубине сознания она чувствовала, что каким бы вежливым ни был доктор, он был нетерпим к мистеру Лейбэну. Циничные высказывания вдруг срывались с его плотных узких губ, даже простое поднятие бровей на выразительном лице доктора могло выражать его не совсем доброжелательные мысли по поводу этого благовидного молодого человека. Поэтому Флора почувствовала облегчение, оставшись наедине с Уолтером и отцом, почувствовала, что более не существует цинизма и недоверия к этому гениальному художнику или к его будущей ошеломляющей карьере.

Так они плавали по летнему морю или выезжали на длительные экскурсии в шарабане, объезжая всю близлежащую местность или просто проводили время на побережье, читая, рисуя или загорая. Мистер Чемни мог спокойно уснуть под полуденным солнцем, в то время как Уолтер и Флора сидели рядом с ним, разговаривали или читали стихотворения тихим бормочущим голосом; таким же убаюкивающим, как мягкий плеск волн о берег. Такой отдых души и тела, эта полная праздность на берегу моря казались Уолтеру приятнее, чем любой другой досуг, который он только знал. Он не любил Флору и специально повторял это про себя по нескольку раз на день, терзаемый безжалостной тоской, особенно тогда, когда чувствовал, что на него начинают действовать чары нежных речей, которые, казалось, специально рассчитаны на то, чтобы подчинить его этой невинной девушке, так сильно его любящей. Он знал, что очень дорог ей, он прочел уже сотню раз этот секрет на ее простодушном лице, которое говорило ему это снова и снова.

«Она самая прекрасная девушка на свете, — говорил он себе, — а Чемни — старый добрый друг, и я обязан жениться на Флоре».

А затем на него вновь находило видение освещенной лунным светом дороги, и в памяти всплывали слова, которые он сказал Луизе Гарнер, быстрый поцелуй, ее глубокие, темные глаза, в которые он заглянул всего на одно мгновение с любовью, которая не была спокойным и сдержанным порывом страсти, но которая в один миг заполнила его душу, с любовью, стирающей прочь все барьеры и препятствия. Он вспомнил Лу, казалось, это было самым трудным — покинуть ее, Лу, которую из-за него выгнали из дома, которая, по законам Войси-стрит, лишилась своего доброго имени.