— Можно сказать вам правду, Флора? — спросил доктор Олливент, когда они остались наедине.

— Конечно, чего я могу еще желать, как не правды? — сказала она нетерпеливо, ее глаза, обычно такие мягкие, сверкали гневом.

— Тогда поверьте мне, было сделано все, что можно было сделать. Даже если бы мы остались здесь еще на год и потратили все состояние вашего отца на поиски, то мы бы не добились большего. По всем вопросам расследования данного происшествия было сделано все возможное. Либо мистер Лейбэн уехал из-за своих интересов, либо море поглотило его. Последнее кажется мне наиболее вероятным.

— Почему я не захотела, чтобы он пришел сюда! — воскликнула Флора. — Это была моя вина, что я не позаботилась о том, чтобы он остался. И он направился к своей смерти.

— Флора, — сказал доктор, беря ее маленькую горячую руку, — был ли мистер Лейбэн единственным человеком, которого вы любили?

— Как вы можете задавать мне такой вопрос, когда у меня есть папа, которого я люблю всем своим сердцем.

— Любите? Однако вы ведете себя, так, как будто бы мир заключается в одном Уолтере Лейбэне, как будто отцовские печаль и беспокойство безразличны вам. Вы лежите на этой кровати, отвернувшись лицом к стене, и позволяете себе отчаиваться из-за того, что один мужчина ушел из жизни, забывая о том, как вы разбиваете сердце вашего отца, что вы просто убиваете его.

— Доктор Олливент, как вы можете так говорить? — воскликнула Флора испуганно.

— Я говорю вам только правду. Вы знаете, что ваш отец болен, что его жизнь держится на волоске, но вы не знаете, как ему плохо сейчас и как тонок этот волосок. Настоящую правду о его здоровье тщательно скрывали от вас. Но сейчас тот момент, когда вам бы следовало знать худшее. Для вашего отца любого рода печаль и беспокойство полны опасности.

— А что со здоровьем моего отца? Скажите мне все.

— Хроническая сердечная болезнь.

Флора бросилась на подушку и зарыдала. Ее потерянный возлюбленный ушел на второй план; тень возможной более тяжелой и глубокой утраты нависла над ее сознанием. Тупое чувство отчаяния пришло к ней. Была ли она обречена на то, чтобы потерять все, она, для которой две недели назад жизнь казалась такой прекрасной?

— И не существует никакого лекарства? — наконец спросила она, отрываясь от подушки и поворачиваясь к доктору заплаканным лицом. — Вы такой умный, вы действительно можете вылечить его.

— Время чудес прошло, Флора, но ничего, кроме чуда, не сможет помочь вашему отцу. Он знает это так же хорошо, как я. То, что я смогу сделать своим мастерством для того, чтобы продлить его жизнь, я сделаю, вы можете быть уверены в этом. Но то, как вы вели себя последние десяти дней, как будто рассчитано на то, чтобы перечеркнуть все хорошее, чего я смог добиться, более того, это может иметь фатальный эффект.

— О, какой жестокой я была, не подумав о своем отце — самом дорогом и любимом человеке на свете, которого я люблю больше, чем жизнь!

— Ваша печаль заставила страдать его. Ваши отказы от еды, ваше молчание, упрямство — не самые приятные вещи. Как это должно было мучить его. Каждая боль, которую вы нанесли этому слабому страдающему сердцу, приближала его на шаг к могиле.

— Я была не в себе, — воскликнула Флора, — каким образом еще я могла забыть об отце! Я благодарна вам, доктор Олливент, даже за то, что вы рассказали мне худшее, — продолжала она, рыдая. — Это был тяжелый удар для меня, но незнание хуже, хуже, чем обманчивая уверенность. Мой любимый, любимый отец! Он больше никогда не будет ранен моей печалью. Я обеспечу ему покой, счастье всей своей жизнью. О, доктор Олливент, будьте добры к нему — продлите ему жизнь.

— Я, будьте уверены, сделаю все, что смогу, Флора, Можно я буду вас называть так же, как и ваш отец?

— Да.

Она поспешно вытерла свои слезы. Марк не увидел следов ее былой печали, когда подошел к ее постели и нагнулся, чтобы поцеловать ее.

— Доктор Олливент отчитал меня, папа, — сказала она своим обычным радостным голосом, — я буду вести себя гораздо лучше в будущем. Если ты хочешь, то поедем завтра в Лондон.

— Олливент думает, что так для тебя будет лучше, дорогая.

— Я буду делать все, что ты сочтешь нужным. А сейчас, если ты пришлешь Джейн ко мне, то я встану и спущусь вниз, чтобы пообедать с тобой.

— Это правда, моя милая? — воскликнул обрадованно Марк, — пожалуй, так я снова стану совсем счастливым.

Как только мистер Чемни и доктор удалились из комнаты, Флора поднялась с постели, где она так много времени провела в своей печали и думала, что никогда не встанет больше с нее. С помощью служанки она оделась и уложила свои растрепанные волосы, а также прикрепила голубые ленточки к платью, которое носила исключительно для художника. Она снова возвращалась к жизни, в которой, однако, не было такого человека, как Уолтер Лейбэн. Она могла узнавать новости о художниках, их картинах, о разных удивительных творениях и в то же время знала, что он больше не сможет принять во всем этом участия. Он, который был таким амбициозным, который надеялся завоевать себе славу, в этом мире. Лучи солнца падали на нее через окно, буквально в двух шагах раскинулось голубое яркое море, которое, возможно, было его могилой.

— Прекрасный полдень, мисс, — сказала служанка, — для вас было бы хорошо спуститься вниз и прогуляться по саду немного с вашим отцом или доктором, которые так сильно встревожены из-за вас.

Флора сошла в гостиную белая, как и ее платье, и даже ухитрилась ответить на взволнованный взгляд отца улыбкой. Немало было приложено героических усилий, чтобы вызвать ее, хотя Флора отнюдь не была героической личностью. Марк предложил немного прогуляться в саду перед обедом, и девушка пошла с ним туда, где росли красные гвоздики, герань, верба и много других красивых растений, которыми садовник украсил сад по требованию мистера Чемни. Флора прошла мимо зеленого холмика, на котором она сидела, когда Уолтер сделал ей предложение, и посмотрела на это место, вспоминая о том, какой счастливой она была в тот момент. Флора села рядом с отцом во время обеда, который тот поглощал с большим аппетитом, впервые появившимся у него со времени исчезновения Уолтера, девушка даже попробовала сама съесть что-нибудь: кусочек спаржи, крылышко цыпленка и несколько клубник, принесенных доктором Олливентом. Флора пыталась улыбаться, говорить на различные темы, но было что-то в ее натянутой беззаботности, что вызывало трепет совести доктора. В черный день на утесе вспышкой своей ненависти он убил не только художника, он убил надежду и радость в ее мягком сердце.

Глава 20

Луиза Гарнер проснулась в длинной спальне, где два ряда прекрасно застеленных железных кроватей были расставлены с математической точностью. Открыв глаза, она оторвалась от своих сказочно ярких снов, в которых гуляла с Уолтером Лейбэном среди каштановых рощ Хэмптон-Корта. То были сны столь странного характера, что узнай о них другие, то этого бы вполне хватило, чтобы ее изгнали из пансиона.

Она была здесь чужой; глядя на длинные ряды кроватей, девушка сознавала, что среди спящих в этой комнате у нее совсем нет друзей. Пятнадцать пар глаз вскоре откроются при первых ударах гонга, и все они будут приветствовать мисс Гарнер удивительно холодным взглядом как новенькую, не имеющую ничего, что могло бы расположить их к ней.

Лу посмотрела на спящих и содрогнулась. Если бы она проснулась в Миллбэнкской тюрьме, то вряд ли почувствовала бы себя более жалкой. Там бы ей могло быть лучше, у нее бы была собственная камера, и в худшем случае рядом оказался бы еще один заключенный. Кроме того, в тюрьме никто бы не смог смотреть на нее сверху вниз.

Здесь же она чувствовала себя объектом всеобщего презрения. Луиза на целый год была старше учениц последних классов, которые заканчивали свое обучение. Бедную же Лу поместили в самый младший класс, где она сидела за маленьким столом, чувствуя себя ужасно гротескной фигурой среди маленьких детей, открыто смеявшихся над ее незнанием.

Глядя на холодную чистоту и строгий порядок этой огромной спальни, мысли Луизы вновь обращались к гостиной на Войси-стрит, где она по обыкновению не очень обращала внимание на царивший там беспорядок. Она вспоминала хаотичное скопление мебели, втиснутой в узкое пространство, стол с разбросанной по нему немытой посудой, кастрюли на каминной решетке, трубку Джарреда и банку с табаком, грязные старые картины на стенах, малиновую в жирных пятнах занавеску, защищающую обитателей комнаты от продувных северных ветров, огромное кресло, в котором она сидела после ужина — обо всем этом Лу думала с грустью.

Она, конечно, ненавидела Войси-стрит всем своим сердцем, но этот холодный мир, в котором она оказалась, был еще хуже. Там она по крайней мере ничем не отличалась от других обитателей, здесь же Лу чувствовала себя отщепенкой. Она бы с большой радостью мыла и чистила ту гостиную, соскребала бы сажу с каминной решетки, поддерживала огонь, готовила обед, бегала за бубликами и селедкой, спорила с молочником, выполняла другие рутинные домашние дела, чем снова встречаться с пустыми глазами на этих незнакомых лицах, завтракать за длинным столом, где хорошо кормили и хорошо прислуживали, но где не было ни капли теплых чувств к ней.

Молодые леди мисс Томпайн смотрели на нее с подозрением, и Лу знала и чувствовала это. Они задавали ей разные вопросы, пытаясь выяснить, к какому кругу общества она принадлежит и какова была ее прошлая жизнь, на которые девушка отвечала с большой сдержанностью. Была ли она сирота, находилась ли под опекой? Нет. Есть ли у нее отец и мать? Нет, только отец. Каковы его занятия? Художник. Что за художник? Реставратор картин.

При этих словах девочки взглянули друг на друга с сомнением, и мисс Портслэйд — молодая леди, оканчивающая свое образование изучением латыни и химии и взявшая на себя проведение этого допроса, подняла свои брови, как будто собираясь сказать что-то пренебрежительное.

— Реставратор картин, — повторила она. — Это не то же самое, что и чистильщик картин?

— Я думаю, что да.

— Тогда бы я в будущем говорила «чистильщик», если бы была вами, мисс Гарнер. Звучит не очень хорошо, когда молодая леди на первом году обучения использует благородные выражения. Ну, и где же ваш папа — чистильщик картин — проживает? — спрашивала она, обводя взглядом других девочек, желая сказать: «Видите весь комизм ее положения?»

— На Войси-стрит, — ответила Лу сердито.

— Это не рядом с Экклестон-сквер? — спросила мисс Марчфилд, первая красавица школы, жившая рядом с этим местом.

— Я не знаю.

— О, вы должны это знать, если Войси-стрит находится в Бельгравии.

— Я не знаю.

— Что, и это после того, как вы всю жизнь прожили в Лондоне?

— Я вряд ли знаю что-либо в Лондоне, кроме той улицы, на которой жила, — произнесла Лу, начиная сердиться на них, при этом глаза ее гневно сверкали, а щеки пылали красным цветом. — Я пришла в школу, потому что была необразованна, вот почему я нахожусь в одном классе с самыми маленькими. Мой отец не джентльмен и Войси-стрит не та улица, на которой живут леди и джентльмены. Люди на ней просты, вульгарны и бедны. Я пришла сюда, чтобы стать леди, если смогу, хотя, если меня будут учить так, как сейчас, то, я не думаю, что у меня есть шанс на это.

— Дорогая моя! — воскликнула мисс Портслэйд, слегка раскрасневшись, в то время как другие девочки тихонько хихикали. — Мы учимся быть ироничными и, я думаю, что это важнейший эффект обучения.

Лу вернулась к своему учебнику и упорно начала штудировать архаизмы французского языка, и молодые леди, полагая, что они узнали всю информацию, которую можно было извлечь из нее, не стали задавать ей больше вопросов. Казалось, что в ее жизни нет интересных обстоятельств. Но если бы они знали, что отец выгнал ее из дома и что прекрасный молодой человек платит за ее образование, то они не оставили бы ее так легко. Те романтические обстоятельства должны были бы даже избавить Луизу от их презрения, но девушка свято хранила тайну своего прошлого.

От мисс Томпайн потребовали приобретения школьных принадлежностей для ученицы, при этом предел расходов не был ограничен. Но будучи личностью, гордящейся своей добросовестностью и порядочностью — качества, которые были при ней во всех случаях жизни, — мисс Томпайн оказалась очень осторожной в выборе одежды, подходящей Луизе и ее будущей скромной карьере. Платья из простой материи сероватых оттенков выбирала мисс Томпайн своим ученицам и никакого шелка, кружевных отделок и других ненужных деталей туалета. Когда Лу вышла для похода в церковь в своем ярко-красном шелковом платье в первое воскресенье, то мисс Томпайн едва не потеряла сознание.

— Никогда больше не допустите того, чтобы я вас увидела в этом ужасном платье, мисс Гарнер, — воскликнула наставница молодежи, когда смогла прийти в себя после такого удара, — подобная одежда в высшей степени не подходит для вас и противна моему вкусу. Поверьте мне, ваше первое появление в этом доме в подобном платье могло бы быть достаточным для того, чтобы составить определенное мнение о вас, если бы рекомендации, данные мне, были бы менее удовлетворительными. Сложите его аккуратно и положите на дно вашего чемодана, если, конечно, пожелаете, мисс Гарнер, и приходите обратно ко мне в том сером платье, которое я специально выбрала для вас.