Доктор сделал список вещей, которые нужно было забрать, пока Флора оглядывалась кругом и вздыхала над всеми этими свидетельствами счастливых дней. Гуттберт увидел, что она стала у окна и выглядывала из него, а затем отвернулась с печальным вздохом. Он сразу догадался о том, что она думала о своем потерянном возлюбленном и о тех днях, когда она могла наблюдать за ним из этого окна. Доктор позволил испить ей до конца чашу своих горьких воспоминаний. Он не пытался утешить ее, не сказал ей ни слова, он позволил ей свободно ходить по дому, по знакомым комнатам, которые сейчас имели такой странный вид, как будто они были закрыты для нее четверть века.

— Какой старой я чувствую себя, — и это было единственное что сказала Флора, когда они возвращались в свой респектабельный район города.

Мебель была доставлена с Фитсрой-сквер на следующий же день и Флоре разрешили расставить ее так, как она пожелает. Ей помогали доктор и его слуга, не мешая ей, однако, своими советами. Флора сделала туалетную комнату, прилегающую к спальне, своего рода храмом, в котором она могла вспоминать отца и все свое прошлое. Здесь она поставила то священное кресло, стол, за которым Марк Чемни писал свои короткие деловые послания. Книги, собранные им, которые ой читал — и перечитывал в Австралии: Шекспир, Кенилворс, Роб Рой, Пиквик. Она повесила свои полки, но сняла с них голубые ленточки и множество других безделушек, которые когда-то так забавляли ее, оставила только те вещи, которые ей подарил отец. Здесь же она поставила пианино и пюпитр и серыми мартовскими сумерками тихонько напевала те старые трогательные песни, которые любил ее отец. Казалось, что обстановка этой комнаты внесла какое-то спокойствие в жизнь Флоры, и дом на Вимпоул-стрит стал для нее тем, чем не был раньше — ее домом. Какой бы ни была ее будущая судьба, она должна была смириться со своим присутствием здесь. Миссис Олливент и ее сын были так добры к ней, и она должна была отплатить им за это годами своей привязанности к ним. Она стала все больше чувствовать себя приемной дочерью миссис Олливент и все больше привязывалась к этой спокойной пожилой леди. Если бы она могла избежать того ужасного вопроса, связанного с женитьбой, который возникал у нее в голове, как последняя воля отца, то она бы вообще была довольна своим положением. Нынешний ход ее жизни был настолько хорошим, насколько он мог быть хорошим без существования отца и возлюбленного.

По мере того, как она становилась сильнее душой и телом, Флора вернулась к своим занятиям и стала еще более прилежной ученицей доктора Олливента. К ней возвращалась ее старая любовь к музыке и она по вечерам пела и играла для двух своих друзей, играла романтичные вальсы и ноктюрны в то время как доктор читал. Часто она сидела за пианино на верхнем этаже, в своем «гнездышке», где всегда были свежие цветы и новые книги, принесенные внимательным доктором.

— Флора, — сказал доктор Олливент в один из апрельских вечеров, когда они сидели в сумерках после обеда, — Флора, вы знаете, что вы очень богатая женщина? Я никогда раньше не решался заговаривать с вами на эту тему, но вы должны знать, что обладаете приличным состоянием.

— Я знаю, что папа был очень богат, — ответила она, — но я никогда не думала о деньгах со дня его смерти. Мне нравилось тратить их, когда он давал их мне. Я не могу представить себе, что его смерть сделала их моими.

— Все же вы должны знать, что ваш папа оставил вам шестьдесят четыре тысячи фунтов. Он увеличил свой капитал, вкладывая деньги в предприятия Маравилла. Четырнадцать тысяч я оставил там же, а остальные перевел в консоли. Были небольшие расходы, связанные с переводом, но как ваш опекун я решил, что большая часть ваших денег должна быть надежно защищена землей. Общий ваш доход теперь составляет более двух тысяч фунтов в год, что дает возможность удовлетворить любой каприз, который может возникнуть у вас. Вполне возможно, что жизнь в этом доме отличается от той жизни, которую вы могли выбрать для себя. Вы могли бы попутешествовать, посмотреть мир, завести себе новых друзей, войти в общество. Вы можете удовлетворить любое свое желание, у вас достаточно средств для того, чтобы осуществить все это. И я уверен, что все ваши желания будут не лишены здравого смысла.

— Умоляю, не говорите так, — сказала Флора, — как я могу путешествовать без папы? Какое удовольствие я смогу получить, когда его нет рядом?

Она вспомнила то, как она и Уолтер планировали, сидя в саду, свой медовый месяц: на цветущих островах Греции, под голубым небом и рядом со сверкающим морем, именно так и говорил Уолтер. И все это время он обманывал ее, малодушно уступая желанию отца, а в сердце любя другую женщину.

«А что было бы, если бы я вышла замуж и узнала об этом после!» — подумала она. И по сравнению с тем страданием, которое бы она испытала, безвременный уход Уолтера показался ей весьма милосердным.

— Моя дорогая, — сказал доктор своим мягким покровительственным тоном, — вы думаете, я хочу, чтобы вы провели жизнь вдали от нас? Для меня и моей матери большое счастье, что вы живете здесь. Наш дом преобразился, как только вы вошли в него. Не правда ли, мама?

— Да, конечно, это так, Гуттберт, хотя где вы, там и мой дом, — ответила миссис Олливент. — Вы стали так дороги мне, что я едва ли могу представить себе, как смогу обходиться без своей приемной дочки, — добавила она, ласково поглаживая по голове Флору, сидящую на маленьком стуле рядом с ней и прильнувшую к ее коленям.

— Но я не хочу покидать вас, мама, — сказала Флора, в последнее время, именно так она начала называть ее. — Это очень мило со стороны доктора Олливента, что он заботится о моих деньгах. Я, наверное, могу их очень быстро и бестолково потратить, если только он не научит меня правильному обращению с ними.

Доктору стало легче после этого короткого объяснения.

Наследство Флоры было камнем преткновения на его пути. Вполне возможно, что нашлись бы люди, которые бы сказали, что он устроил ловушку молодой наследнице, что обязал ее помолвкой, пока ее разум, переполненный печалью, был не в состоянии устоять его воле. Но о мнении общества он думал меньше всего, поскольку вел себя корректно по отношению к Флоре.

«Я не буду давить на нее, — думал он, — я не буду извлекать никакой выгоды для себя из последних слов умирающего Марка. Пусть ее сердце само решит. Если своим вниманием и заботой я не смогу завоевать ее любовь, то буду готов потерять ее совсем».

Еще до того, как зацвели первоцветы, доктор отослал миссис Олливент и Флору в Хастингс, обещая проводить воскресенья или, как говорят северные англичане, «уик-энд» с ними. До этого он отправил своего человека для того, чтобы тот нашел им подходящее жилье, все остальные хлопоты, связанные с путешествием, были также предварительно улажены. Флора почувствовала странную печаль, когда доктор Олливент прощался с ними на железнодорожной станции.

— Я пропущу свои занятия латинским, — сказала она мягко.

— Значит ли это, что вы расстанетесь и со мной? — спросил он.

— Я думаю, это, должно быть, одно и то же, — ответила девушка, слегка покраснев.

Так они расстались и ей было жаль покидать его, как будто бы вместе с доктором из мира исчезали сила и ум.

Так первый год со дня смерти отца прошел спокойно, и даже не без некоторых удовольствий. И оглядываясь назад на это время, Флора должна была признать, что жизнь не так уж и печальна. Она жила в атмосфере любви и покоя.

Глава 27

Прошел год, и хотя Флора все еще продолжала носить траурные одежды, но уже не выглядела в них столь печально. Она одевалась в шелк вместо плотных тканей, белые ленточки все чаще появлялись в ее нарядах. Девушка иногда ходила с доктором и миссис Олливент на концерты, которые старая леди терпеливо выслушивала, но ни в коей мере не могла оценить их достоинства. Доктор Олливент водил свою подопечную в картинные галереи, пытаясь развить в ней старую любовь к живописи. Ее интерес к этому виду искусства, долгое время находившийся в тисках печали, постепенно пробуждался, но при этом она чувствовала жалящее чувство досады. Ей было трудно видеть успех молодых художников, вспоминая того, чьи надежды разбила смерть.

Что бы ни делал доктор, благополучие Флоры стояло у него на первом месте. Он приводил в свой дом много разных людей, в основном мужчин, добившихся успеха в жизни, и их жен. Доктор искал для нее новых друзей, а очарование ее манер не могло оставить равнодушным никого.

В узком кругу друзей доктор Олливент считался опекуном Флоры. Ни единого намека он не услышал от своих ближайших друзей, а их у него было не много, по поводу своих надежд или предсмертной воли Марка Чемни. Они, правда, отмечали, что он был слишком молод для того, чтобы иметь без дальнейших последствий для себя такую прелестную подопечную и потому очевидно, что все должно было завершиться свадьбой.

Доктор был очень осторожен и хорошо контролировал себя в обществе, но любовь, которая стала смыслом его жизни, было нелегко спрятать. Мужчины, конечно, обманывались по поводу его спокойствия и благоразумия, но женщины о многом догадывались.

«Мой дорогой, я говорю вам, что он любит ее до безумия», — сказала миссис Бэйн доктору Бэйну, и поскольку брак этой леди был заключен по любви и даже не без некоторого налета романтичности, то она вполне могла быть отличным судьей в такого рода вопросах.

Ради Флоры доктор Олливент устраивал приемы гораздо чаще, чем делал это обычно, жертвуя часы своих занятий вечеринкам, большей частью довольно пустым, давал частые обеды, что весьма значительно сказывалось на его финансовом положении, поскольку его друзья принадлежали к тому классу людей, которых, если уж угощали, то должны были угощать со всей роскошью. Бедная миссис Олливент постоянно вздыхала, глядя на конторские счета и вспоминала при этом пасторальные чаепития и ужины в Лонг-Саттоне, где зажаренная индейка, языки, пирог, салат из раков, сливки и сладкий творог могли составить отличный ужин для самого заядлого эпикурейца.

Гуттберт Олливент хотел, чтобы девушка увидела общество, познакомилась с ним поближе. С удивительным самоотречением он, который был так ревнив к Уолтеру Лейбэну, оставлял ее среди приятных и более молодых людей, чем он сам и позволял ей видеть контраст между студентом и рабом науки, между ним и этими праздными мужчинами, которые, казалось, не делают ничего, кроме того, что много танцуют и носят яркие цветы в петлицах.

Флора танцевала с этими щеголями, но не находила среди них ни одного, кто бы напомнил ей Уолтера Лейбэна, страдала от их наигранного обаяния и все больше думала о пропасти, лежащей между доктором Олливентом и этими бабочками. Сейчас она сравнивала его только с Уолтером, она сравнивала его с другими людьми, и ее мнение о нем незаметно вырастало все больше и больше. Поэтому, как ни странно, политика доктора, которая сначала могла показаться самоубийственной, оказалась более чем удачливой.

Таким образом, вторая зима после смерти Марка Чемни прошла в различного рода удовольствиях. Легкомысленная школьница превратилась в задумчивую женщину, сдержанную и осторожную. Образование Флоры заметно улучшилось за этот год уединения. Было, правда, несколько предметов, о которых она не могла говорить свободно, но были и те, в которых она чувствовала себя довольно спокойно. Ее наивная девичья простота в то же время делала девушку очень милой.

Вновь настала весна и пробуждающаяся от сна природа нашла отклик в душе Флоры. Прошедший год был очень трудным и болезненным для нее, запах цветов обострил ее печаль по прошлому, вызывая в голове разные ассоциации. Все, что было живым и свежим, настойчиво напоминало ей о мертвом. В течение этого года она могла думать о прошлом только с мягкой, тихой печалью, боль воспоминаний была все еще остра, но уже гораздо меньше, чем раньше.

Весна на Вимпоул-стрит, где первоцветы росли лишь в ящиках на балконах, была не очень привлекательна, поэтому миссис Олливент и Флора отправились на пару недель в Беркшир, чтобы увидеть апрельские цветы во всей их красе, а также зелень начинающих расцветать конских каштанов. Они прибыли в маленькую тихую деревушку с названием Фарли-Роял; это был весьма уединенный уголок между Винсдором и Бикенсфилдом, где их довольно часто обещал навещать доктор.

Здесь они жили простой и тихой жизнью. Миссис Олливент целиком посвятила себя вышиванию салфетки для стола. Флора носила серое льняное платье и соломенную шляпку и отдыхала от всех удовольствий общества. Она читала своей приемной маме и довольно много рисовала, поскольку до этого целуй зиму брала уроки у одного старого француза, что значительно улучшило ее технику. Часто девушка выходила на прогулки по лесу. Были дни, когда миссис Олливент чувствовала себя недостаточно хорошо для того, чтобы сопровождать Флору и поэтому предпочитала оставаться одна в гостиной, уставленной старой мебелью, занимаясь написанием длинных писем сыну или тщательно вышивая салфетки. Девушка могла остаться дома, чтобы составить ей компанию, но старая леди возражала: «Вы ведь так любите рисовать на природе, моя любовь, почему вы должны лишать себя этого удовольствия? Вы не должны оставаться здесь из-за меня, вы должны заботиться о своих силах и здоровье».