С того ужасного вечера она пребывала в окружении полного спокойствия. Миссис Олливент была сама доброта и не задавала никаких вопросов. Хотя, возможно, она и была взволнована печалью молодой женщины. Жизнь текла как спокойная река — тихо и неторопливо, так же, возможно, она проходила и в уединенных монастырях, находящихся в глухих лесах, о которых ей так много рассказывали. Ничто не изменилось, кроме того, что рядом не было доктора. Не было никакого ажиотажа при его утреннем отъезде на станцию на повозке, запряженной пони, не особенно-то она ждала его и в обед, когда он приехал с новостями из города. Странным казалось то, каким пустынным стал дом в его отсутствие, как все изменилось там, где раньше вообще никаких перемен не было. Ситуация была похожа на ту, как если бы кто-либо из семьи лежал при смерти в верхних комнатах. Флора говорила себе, что так лучше, что так и должно было быть, что доктор Олливент был бесконечно мудр, порвав столь стремительно их отношения, ведь их союз в свете происшедших событий был просто немыслим. В сердцах она сказала ему, что ненавидит его и до сих пор это утверждение присутствовало в ее сознании.

Она вспомнила то печальное время в Брэнскомбе, горькие дни, наставшие после исчезновения Уолтера. Она думала о них с невыразимой тоской. Как она мучилась, ждала, а он знал правду, пытался быть таким обходительным с ней, посылал телеграммы, зная, что в них нет толка, обсуждал с Марком последующие шаги и занимался притворством с изощренным лицемерием. Могла ли она не презирать его, вспоминая все это?

Но все же, несмотря на чувство ненависти к его лжи, как жестоко она обошлась с ним. Какой пустой и бессмысленной казалась ей жизнь без него. Если она брала книгу и пыталась найти в ее строчках спасение от ежедневной печали, терзавшей ее, то не могла не вспомнить, что ее мозг был не более, чем чистый лист бумаги до того, как доктор Олливент начал развивать его, что он обучал ее, расширял ее представления о счастье, и каким терпеливым, осторожным и нежным был он на протяжении всех дней ее замужества, требуя так мало и давая так много, был скромен и принимал ее любовь за дар Божий.

Он оказался таким отвратительным грешником ради нее и было странно, что после всего этого она может думать о нем с презрением.

Что получил он взамен своего обмана? Что получил он, опустившись так низко? Только ее!

Она удивлялась своей бесценности, которая для этого мужчины была выше всего, даже выше чести и достоинства. Флора жалела его за то, что он променял все это на такой пустяк, как она.

«В Лондоне живет огромное количество женщин, куда более привлекательных и интересных, чем я. И для того, чтобы заполучить такую глупую девчонку в жены, он должен был поступить так низко».

Эта мысль сильно смутила ее, ей даже стало немного жалко его.

Поведение миссис Олливент было достойно восхищения. Ее сын писал ей длинные письма, но ничего в них не объяснял. Между ним и Флорой возникло непонимание, говорил он, которое, надеялся доктор, является временным и ничего, что бы мать или кто-либо другой не могли сказать или сделать, не привело бы к перемене в их отношениях, добавлял он, предвидя возможные тревоги. События должны идти своим ходом. Он просил свою мать остаться в Теддингтоне и сделать все возможное для счастливого существования его дорогой жены, доверяя при этом провидению, которое должно было бы оказаться благосклонным к ним. Он сообщал также некоторые инструкции по поводу ведения дел на вилле с заботливостью, пожалуй, больше характерной для женщины.

Скучные, пустые дни. Летние розы давно уже расцвели и немного даже завяли и вся трава была усыпана лепестками, но Флора, которой нравилось собирать и расставлять цветы, оставляла сейчас вазы совсем пустыми и страдала оттого, что растения умирают, оставаясь несобранными до тех пор, пока миссис Олливент не рискнула однажды и не вышла в сад с большими ножницами и корзиной. Покой, тишина дома стали более чем меланхоличными. Были солнечный свет, теплота, веселая палитра цветов в комнатах, из окон виднелся сад и широкая река, но в доме не было радостных голосов и смеха, лишь изредка раздавался неторопливый разговор двух леди. Когда Флора не бродила в задумчивости по саду, она проводила свое время за чтением, сидя на софе или просто размышляла, глядя на висящий на стене ковер.

В отношениях двух женщин была сдержанность, несмотря на то, что обе любили друг друга. В своих разговорах они боялись затронуть болезненную тему и поэтому обычно обсуждали сиюминутные проблемы. С каждым днем Флора становилась все более апатичной и все меньше было сил вести даже непродолжительные беседы. Местный врач, которому доктор Олливент доверил здоровье своей жены — пожилой мужчина, неплохо разбирающийся в своем деле, сказал, что эта апатия а слабость естественны, особенно в такое время года.

— Мне бы хотелось, чтобы доктор Олливент был с вами почаще, — сказал этот мистер Чалфонт своим бодрым голосом, — это бы вне всяких сомнений разнообразило вашу жизнь. Но, конечно, в связи с его огромной практикой, это почти невозможно, человек его положения — просто раб собственной репутации.

Мистер Чалфонт находился в абсолютном неведении относительно того, что доктор Олливент решил совсем не возвращаться сюда.

В одном из своих приходов он мягко укорил свою пациентку за красные круги под глазами.

— Я боюсь, что мы начали плакать, — сказал он с некоторым возмущением. — А этого не стоит делать. Миссис Олливент, — продолжал он, обращаясь к старой леди, — вы не должны позволять ей делать это. Спокойствие духа сейчас особенно необходимо, я не могу понять, откуда появляются слезы, когда вы живете счастливой и полной достатка жизнью. Вы должны больше гулять, больше быть на свежем воздухе.

Флора пообещала, слабо улыбаясь, что больше не будет плакать.

— Я хочу подчиниться вам, — проговорила она. — Ради, ради… — и тут она разрыдалась, что очень встревожило семейного доктора.

Ради кого, ради кого она должна была жить? Какие надежды, мечты и радости значимы для нее?

— Истерия, — пробормотал мистер Чалфонт.

Так был поставлен диагноз, и врач прописал своей пациентке одну из тех настоек, которая должна была прекратить бесконечный поток слез и успокоить воспаленный мозг, быть может, это было успокаивающее, которое еще на заре цивилизации шекспировские врачи рекомендовали выпить леди Макбет.

Неделю спустя доктор Олливент получил телеграмму от своего друга в Теддингтоне.

Судьба позволила ему быть отцом лишь на короткий миг. Глаза маленького сына открылись лишь на мгновение, так что отцу не суждено было увидеть их блеск. Все случилось неожиданно, в одну ночь. Жена была жива, но очень слаба, говорилось в телеграмме.

Доктор оказался в Теддингтоне так скоро, как его туда смогли доставить кэб и поезд. Он стоял в темной комнате, наполненной утренней прохладой и запахом роз, склонившись над застывшей фигуркой своего первенца, миссис Олливент находилась рядом, тяжело вздыхая и всхлипывая.

— Я должна была бы так сильно любить его, гордиться им, Гуттберт, и он был так похож на тебя, — рыдая, говорила миссис Олливент.

Доктор Олливент слабо улыбнулся. Лицо младенца было нежным и мягким, чем-то напоминающим нераспустившийся подснежник и так мало походило на мужественное лицо своего отца.

Комната его жены находилась на противоположной стороне коридора, всего в нескольких шагах, но он не желал заходить туда. Она была очень слаба, но опасности здоровью не существовало, как утверждал мистер Чалфонт, причем его мнение разделил и другой известный лондонский врач, все возможные меры были уже приняты.

— Тогда я не пойду смотреть ее, — сказал доктор Олливент.

— Но, мой дорогой, ваше присутствие, несколько утешительных слов от вас…

— Могут создать ненужное волнение, — перебил доктор Олливент. — Сильно ли она расстроилась из-за потери ребенка?

— Насколько я могу знать ее характер — не очень. Она вздохнула, когда ваша мать сказала ей о смерти младенца, и пробормотала что-то невнятное, но не пролила ни одной слезы по своему малышу. Кажется, у нее скорее общая депрессия, чем просто печаль. Когда к ней вернутся силы, мы должны постараться отвлечь ее от грустных мыслей. Мне очень горько видеть то, как вы тронуты вашей потерей, мой дорогой, — добавил мистер Чалфонт, замечая на лице доктора страдальческий взгляд.

— Да, это огромная потеря. Мой бедный мальчик! Было бы так прекрасно работать для него, думать о нем в часы моего уединения. Мой сын! Трудно говорить такие слова о мертвом. Мой сын!

Он оставался на вилле весь день и всю ночь, но предпринял все для того, чтобы Флора не знала о его присутствии. Всю ночь он просидел в комнате, примыкающей к помещению, в котором находился его мертвый сын, и лишь в середине ночи и серым рассветом он подошел к его маленькой кроватке.

— Я согласен понести наказание за свой грех, Господи, — сказал он. — Но не перекладывай мою вину на невинную жизнь.

Возможно ни разу в жизни он не обращался столь откровенно к Творцу и Судье, никогда столь страстная и искренняя мольба не срывалась с его губ.

Он получил удар, который перенес с необычайным смирением, хотя удар был страшен. Он рассчитывал завоевать любовь ребенка со временем, если бы даже и не смог вернуть себе жену. Ребенок был связующим звеном между ними, даже если бы он, муж, оставался ненавистным Флоре, он мог бы их сближать иногда, несмотря на то, что их слова и взгляды были бы весьма холодными при встрече.

Более чем неделю состояние Флоры оставалось опасным, и все это время доктор Олливент приезжал на виллу, проводя здесь все свободное от работы время, Отдыхал он мало, был полон тревоги и беспокойства, являлся заботливой нянькой и доктором, но ни разу не вошел в комнату жены. Когда ей стало лучше и она пошла на поправку, доктор Олливент вернулся в дом на Вимпоул-стрит, пребывая в сильном смятении духа.

Флора медленно возвращалась к жизни. Во время своей болезни она не очень-то следила за происходящим, была слишком слаба для переживаний и воспоминаний. Возвращающиеся силы принесли с собой и страдания. Вновь ей вспоминались минувшие события, ей тяжело было размышлять над своими бедами и ошибками, думать о своем смертьнесущем муже — так она называла его про себя, хотя и ни разу не усомнилась в его версии о происшедшем на утесе. Но тот случай все же был убийством. Если бы они не поссорились, если бы в душе доктора не было бы затаенной ненависти к Уолтеру, то ничего бы столь печального не произошло. Виной всему были злые чувства.

Но как бы глубоко она ни сожалела о трагической жизни своего первого возлюбленного, оборвавшейся в расцвете лет, о том, что он упустил славу и много других привилегий, которые дарует людям судьба, как бы она ни оплакивала погубленный талант и молодость, больше всего ее терзала мысль о бесчестном поступке мужа. Она думала о нем, как о благородном и сильном человеке, столь отличающемся от нее — простой девчонки, но он своей чудовищной ложью, не мимолетным проступком, а многолетним обманом превратил себя в пыль под ее ногами, этим одним своим предательством он превратил все свои другие достоинства в ничто. Все, чем он раньше был для нее, потеряло смысл. Он просто был изгнан из ее жизни. Не было больше на земле такого человека, как Гуттберт Олливент, которого она почитала и любила, ее чувство к доктору было пылко и страстно и совсем не походило на девичью преданность молодому художнику, воплощенную в мечты и фантазии.

Здоровье вернулось к ней, она была полна сил, но в ней не было той жизнерадостности, которая должна была быть у столь молодой женщины. Мистер Чалфонт отнес эту апатию к печали матери по умершему ребенку и пришел к выводу, что ей было бы неплохо сменить обстановку.

— Месяц или полтора на побережье, — говорил он, — где-нибудь в Бридлингтоне или Скадбарэ.

— Я ненавижу побережье! — сказала Флора раздраженно. Та мягкость характера, которая была одним из несомненных ее достоинств, сейчас проявлялась все реже и реже. Она была раздражительна и капризна и вела себя так даже в самые неподходящие моменты.

— Возможно, вы устали от некоторых курортов, — продолжал мистер Чалфонт, — но вам следовало бы заинтересоваться тем местом, которое вы еще не посещали. Например, йоркширское побережье.

— Йоркшир! — воскликнула Флора, — да даже в одном названии есть что-то отвратительное. Оно звучит холодно и уныло. Я вздрагиваю лишь при мысли о нем.

— Ну это очень уж странно, моя дорогая леди, — мягко говорил терпеливый доктор, — ну, во всяком случае, мы не будем больше говорить об Йоркшире.

— Для меня не так уж важна перемена места. Мне нравится здесь больше, чем где бы то ни было еще или, быть может, мне все равно, — ответила Флора утомленно.

— Вполне естественно, что вы так привязаны к этому очаровательному дому. Но ради вашего здоровья я все же советую вместе с доктором Олливентом обязательно сменить обстановку. Если вам претит мысль об английских курортах, вы могли бы отправиться куда-нибудь дальше. В Германию на минеральные воды, например, или на озера в Швейцарию.