Светлана Чистякова - Производные счастья

Позвонил он только в субботу ближе к обеду, тусклым от усталости голосом сообщив, что способен разве только ей сказку на ночь рассказать, и что на большее вряд ли отважится, после таких сумасшедших деньков. Нара отпустила в ответ несколько не обидных колкостей, пожелав ему хорошенько отдохнуть и выспаться. На что Северинцев ответил, что поедет восстанавливаться в деревню к Володьке, пообещав, как — нибудь и её взять с собой.

В понедельник в клинике только и разговоров было о новом волшебном аппарате, который удалось достать Северинцеву. Увидеться им удалось мельком в коридоре. Ни следа улыбки, ни тени теплого взгляда, создавалось впечатление, что они вообще не знакомы. Едва кивнув в ответ на её «здравствуйте», он прошествовал мимо задрав подбородок и Нара, в который раз поразилась способности профессора мастерски перевоплощаться в холодного ублюдка.

Разглядывая завтрашний план, Нара обнаружила, что завтра они оперируют ребёнка. Ту саму Еву, отец которой и достал пресловутый селл-сейвер.

Смирившаяся с неизбежной операцией Ева оказалась тихой и улыбчивой девочкой и Маша быстро нашла с ней общий язык. Она использовала каждую свободную минутку, чтобы навестить свою маленькую подружку и каждый раз, стоило ей только появиться в палате, лицо Евы освещалось такой радостью, что Маша даже немножечко смущалась.

Телевизор, что висел в каждой палате над детскими койками вынесли по настоятельному требованию матери Евы и перед её кроватью был лишь пустой кронштейн. Как объяснила Маше сама Ева — смотреть телевизор Свидетелям Иеговы запрещалось. Зато на прикроватной тумбочке лежала Библия, но Маша ни разу не видела, чтобы девочка её открыла.

Игрушек или кукол у Евы не было — мирские соблазны не одобрялись Свидетелями.

Но Маша не унывала. Вместо игрушек, мультиков и детских книжек, которые тоже были под запретом, она быстро нашла ей занятие, притащив целую кучу карандашей, фломастеров и два больших альбома и Ева с увлечением рисовала. Причём по Машиному мнению, очень неплохо для своего возраста и если бы не мамаша, которую Маня уже заочно возненавидела всей душой за такое издевательство над ребёнком, из Евы в будущем могла бы вырасти неплохая художница. В том, что она будет жить, Маша ни капельки не сомневалась.

Она даже в выходные нашла время, чтобы навестить и ободрить девчушку, которая с каждым днём становилась всё более грустной и Маша понимала — она просто боится.

Когда во вторник утром, Маша зашла к ней, чтобы пожелать ей удачи и хоть как-то приободрить, Ева сидела в своей излюбленной позе на кровати, на коленях у неё лежала закрытая Библия. Она казалось такой маленькой и потерянной, что у Маши сжалось сердце.

Она подсела к ней и погладила по аккуратно причёсанной голове, а затем наклонившись к самому ушку шепнула:

— Ну что ты, Евочка, всё будет хорошо. Вот увидишь! Профессор знаешь какой! Самый лучший в мире доктор! Он всё сделает для того, чтобы ты поправилась! Ты мне веришь?

— Верю, — Ева слабо кивнула и прижалась к ней, — только мне всё равно страшно.

— Я всё понимаю, маленькая моя. Хочешь я буду за тебя молиться? Ты уснёшь и будешь видеть прекрасный сон, пока доктор будет лечить твоё сердечко. А потом ты откроешь глазки, и вот она я! Буду сидеть у твоей кроватки. Тебя ведь потом ко мне в отделение привезут.

Ева слабо улыбнулась:

— Ты наверное ни одной даже самой малюсенькой молитвы не знаешь.

— Почему это? Вот «Отче наш», например, и еще я сама сочинила одну. Повторяю, её на сон грядущий. Только это секрет. Ты ведь не выдашь меня?

— Нет конечно. Ты ведь моя подруга.

В это время дверь открылась и в палату вошла медсестра, везя перед собой каталку:

— Ева, детка, тебе пора. Давай, зайка, на каталочку потихоньку перебирайся.

— Сейчас. Маша, — Ева быстро вытащила из Библии свёрнутый вчетверо альбомный листочек, — это тебе. Только обещай мне, что прочитаешь его, когда меня увезут.

— Хорошо. Ты держись там, малышка! Я буду очень- преочень ждать тебя.

Еву уложили на каталку, и когда вывозили, Маша украдкой её перекрестила, прошептав под нос:

— Только вернись обратно! Пожалуйста!

Хлопнула дверь лифта, увозя Еву в операционную и Маша трясущимися от волнения руками развернула листочек:

— О нет! Господи, ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Пусть этого никогда не случиться!

Вместо того, чтобы идти в свое отделение, Маша бездумно брела по переходу почти не разбирая дороги, захлёбываясь от слёз, пока не налетела на кого-то.

— Ой, простите!

Она подняла голову и попыталась сфокусировать взгляд. Кем-то оказался профессор Северинцев.

— Это что ещё за слезокап такой, — спросил он, приподняв её за подбородок, — по какому случаю ты решила устроить внеплановый потоп?

— Ева… — всхлипнула Маша и заревела уже в голос.

— Антон, ты иди, я задержусь на минутку, — сказал он своему спутнику, — мне тут нужно с барышней потолковать.

Доктор утвердительно кивнул и продолжил путь, а Северинцев почти насильно оттащил Машу к окну и повторил вопрос.

Вместо ответа, она протянула ему листочек. Он развернул бумагу и вчитался в строчки: «Завищание. Я, Ева Грабишевская завищаю все имущество, которым владею лучшей подруге Маше Крыловой. Имущество: 1) Все мои рисунки, 2) Библия. После моей смерти Маша может забрать всё себе навсегда. Ева.»

Он помолчал пару минут, а потом взял её за плечи и легонько встряхнул:

— Маша, успокойся! Всё будет хорошо! Это Я тебе обещаю, а я никогда не бросаю слова на ветер. Верь мне!

— Ладно, — вяло согласилась Маша, но плакать перестала.

— У тебя телефон с собой?

— Угу.

— Дай его мне.

Маша протянула ему свой старенький, обмотанный скотчем телефон.

— Мда. Раритет! — проворчал Северинцев, забивая в память свой номер. Потом протянул «старичка» Маше:

— Звони.

Маша нажала на кнопку с лёгкой завистью глядя на ай-фон последней модели, который он выудил из нагрудного кармана форменной куртки.

— Ты будешь первой, кому я позвоню. Обещаю. Только ради Бога, прекрати рыдать. Не выношу женских слёз!

Маша шмыгнула носом и впервые улыбнулась, Северинцев вернул ей улыбку и стремительно пошёл по переходу в сторону лифтов.

* * *

— Ох, Витя, видел бы ты эту мать, — сокрушённо покачал головой Лисовицкий протягивая руку за очередным зажимом. Нара вложила ему в ладонь инструмент. — Гарпии… или как такие тётки называются? Мегеры, Фурии, Эриннии…

Северинцев шагнул в операционную, вслушиваясь в разговор.

— Суки они называются, — проворчал Логинов. — Безграмотные.

— И не говори, Витёк, — вставил Северинцев, впервые соглашаясь с анестезиологом.

— Всё готово, Александр Николаевич, — Сашенька заботливо поправила ему оптику и Северинцев подошел к столу.

— Блин, Лис, не знаю, на что ты рассчитываешь, — сказал он, разглядывая что-то внутри разведенных расширителем краев раны. — Мой метод экономит восемь минут двадцать секунд.

— При пережатии аорты это чертова уйма времени, — возразил Лисовицкий.

— Вот скажи мне, что я тебе плохого сделал? Ну почему ты мне вечно всякую дрянь подсовываешь, а?

— Хватит выделываться, Север. Ты же бог аневризм!

— Ну да. Как веретеновидная аневризма там, куда не долезешь, так сразу Север. А как что попроще, в нисходящей части аорты… так сам справлюсь.

— Согласен. Можешь потом попинать меня за это.

— Обязательно!

— Какая прелесть, — кудахтал над аппаратом перфузиолог. — Север, я твой должник по гроб жизни! И как ты только умудрился Грабишевского на селл-сейвер раскрутить?

— Это да, — вставил Лисовицкий, — если бы не он, Еву ожидала бы операция с кровезаменителями и возможный анафилактический шок.

— Вот и учитесь, пока я жив. Артурчик, конечно, та ещё сволочь, но дочку любит. — буркнул Северинцев. — Тош, не зажимай тут, давай кисетный шовчик.

— А теперь все заткнулись, — непререкаемым голосом сказал Северинцев. — Вить, ты готов?

— О да…

— Тогда поехали.

В операционной стало тихо.

…Операция шла четвёртый час и уже подходила к завершению. Всё было нормально, Северинцев по — прежнему оставался спокойным и собранным, молча колдуя над детским сердечком. Лишь однажды, вкладывая ему в руку заряженный нитью иглодержатель, Нара почувствовала, как она дрогнула…

… - Нагреваем… Стоп! Крупноволновая фибрилляция!

— Давление падает! — заволновался Логинов, — частота сердечных сокращений тридцать… двадцать восемь… двадцать два… — Женя, твою мать!

— Пускаю вазопрессоры… Увеличиваю…

— Падает, бл…, снова падает!

В тишине тревожно попискивали мониторы.

— Пульса нет, — сообщил анестезиолог, выглянув из-за экрана. Его лицо было серым. — Тонов нет.

— Дефибриллятор! — резко приказал Северинцев. — Десять джоулей. Быстрее!

Подкатили тележку.

— Многовато будет, — попытался возразить Антон. — Она весит тридцать…

— Десять джоулей! — рявкнул тот.

Заряжающийся дефибриллятор издал воющий звук.

— Все назад… Руки убрать! Разряд!

Тело под простынями судорожно дернулось.

Нару затрясло: она увидела, как Северинцев на мгновение приложил маленькие электроды к открытому трепещущему сердцу.

Все вновь сомкнулись над столом.

— Полный п…..ц, бл…!

— Адреналин! Еще! Готовьте кордарон.

— Ни хрена! Витя, что там с интубацией?

— Оксигенация адекватная.

— Пятнадцать джоулей. Руки от поля! Разряд!

Глухой стук тела об стол.

— Ничего.

— Кордарон внутривенно!.. От стола! Двадцать джоулей… Разряд!

Снова лишь стук вздрогнувшего тела.

— Да! Да, бля, есть ритм!

— Давай-давай-давай, да, да… Да! Давай, девочка моя, держись! Умничка, Ева. Другое дело.

— Фух. Слава тебе Господи! Есть синусовый ритм.

— Ушиваем поле?

— Ждем.

— Асистолию? Только не это!

— Пятьдесят джоулей тебе на язык, Лис!

— Триста шестьдесят в голову Свидетелям Иеговы.

— Это без меня. Чтоб я еще раз взялся… Эй, инфузию кордарона наладьте там!

— Думаю, можно ушивать.

Северинцев снял очки и оглядел присутствующих:

— Ну что, дамы и господа! Север сказал — Север сделал.

Нара улыбалась под маской, смаргивая счастливые слёзы.

— Слава Богу!

— Слава селл-сейверу и дефибриллятору, — поправил Северинцев. — Всем остальным спасибо.

Он стремительно вышел и едва сняв халат, полез за телефоном.

— Маша, — сказал он в трубку, услышав робкое «алё». — Можешь выбросить в мусорку завещание. Оно всё равно потеряло своё силу.

В ответ раздался такой восторженный визг, что ему пришлось отнести телефон подальше от уха чтобы не оглохнуть.

— Эх, Манюня. Дурёха ты моя мелкая! — смеясь сказал он, — жди! Вернётся скоро подружка твоя.

* * *

Северинцев добрался до своего кабинета и рухнул на диван. Шею и спину ломило от многочасового напряжения, ноги отваливались, а ещё он злился на себя. На то, что едва не потерял контроль над ситуацией, притащив с собой то, что просто обязан был оставить за стенами операционной. И теперь на все лады мысленно материл себя за минутную слабость. Когда ему всё же удалось предотвратить трагедию и вытащить Еву, он уже принял решение. Возможно оно было не самым справедливым, зато позволяло радикально решить проблему и он был полон решимости пойти к своему старому учителю и всё ему объяснить. И оставалось только надеяться, что Семёныч его поймёт. Вот только немножечко отдохнёт и обязательно сходит. Обязательно!

Он потёр шею, разминая затёкшие мышцы, нашёл пульт, включил телевизор и попал на «Россию-спорт».

Там корреспондентка брала интервью у его земляка хоккеиста Станислава Косогорова, чей автограф до сих пор висел на почетном месте в его маленькой комнатке в квартире родителей.

Рядом с Косогоровым сидела его супруга Виктория. Знаменитый хоккеист с такой любовью и нежностью говорил о своей семье, что Саня невольно заслушался. И понял, что для этого человека самое главное в жизни не его спортивная карьера, кубки Стэнли, олимпийское золото, а эта хрупая красавица-блондинка и его уже взрослый сын. Слушая откровения знаменитости, Северинцев понимал, что тот прав. Что карьера конечно дело хорошее, но как же это наверное здорово, когда дома тебя ждут не пустые стены, а любящая женщина и твой ребёнок.

Ребёнок… Маша… Он ещё не знал результаты теста, но почему-то именно сегодня, после общения с ней, понял — Маша его дочь. Это было как откровение, пришедшее откуда-то свыше. И пусть женщина подарившая ему это чудо была не самой лучшей на свете, но в глубине души он был ей благодарен.