Светлана Чистякова - Производные счастья

Василич наклонился над разрезом:

— Легкое припаяно к грудной стенке. Тут черт знает сколько времени спайки разделять.

— По-моему, зря мы тут корячимся.

— Коль, ты что самоубийца? — прошипел Василич, — Услышит ведь.

— Уже услышал, — Северинцев хищно улыбнулся.

— Да молчу я.

— Вот и молчи. Нехрен тут под руку каркать.

— Нас сегодня двенадцать, как апостолов, — раздался мелодичный баритон Логинова.

— Вить, не смешно, честно. Займись лучше делом.

Анестезиолог тонко улыбнулся и скрылся за стерильным барьером. Похоже, сегодня он был в отличном настроении. Не то что вчера, кидался на всех как собака.

— Даже не верится, что он еще здесь, — донёсся из-за экрана его голос. — Не кардиограмма, а пляска Святого Витта.

— Заткнись уже, а!

— Всё готово? — поинтересовался Северинцев.

— Да.

— Свет!

Фонари бестеневой лампы едва заметно повернулись в круглых гнездах.

— И это, по-вашему, хорошая экспозиция? — он наклонился и заглянул между пластинами ранорасширителя.

— Так и знал, — устало вздохнул Василич.

— Прежде, чем мы начнем, — сказал Северинцев, — я попрошу тех, кто считает, что этот пациент обречен, покинуть операционную прямо сейчас. Я жду.

Никто не пошевелился.

— Тогда поехали.

Наступила тишина. Северинцев пробирался к сердцу.

— Так, так, так, — через несколько минут донёсся из-под маски хриплый голос Северинцева. — Большое, однако, сердце у слуги народа. Левое предсердие как мешок. Угу. Угу. А желудочек-то! Прямо как у слона. И всё жиром заплыло. Фу.

— Север, что ты там потерял? — спросил Антон, наблюдая за его пальцем, запущенным в глубину сердца.

— Обручальное кольцо, — огрызнулся тот.

— Ну что там?

— Дрянь. Створки заизвесткованы. И струя бьёт прямо в палец.

— Рассчитывал своей излюбленной аннулопластикой обойтись?

— Какая к херам аннулопластика! Но если что-то можно сохранить… — он помолчал, продолжая ощупывать изнутри депутатское сердце. — Нет, нечего тут сохранять. Протезирование полное.

— Костик, подключаемся, — Антон махнул перфузиологу. — Начинаем охлаждение.

Все разогнули затекшие спины, пока Костя возился с искусственным кровообращением.

— Что вшивать будем? — поинтересовался Антон, — шведа или наш?

— Шведа, конечно, надо же их куда-то девать. Дорогущие, суки!

— А вдруг ему нечем платить?

— Издеваешься? Слуге народа, да нечем заплатить! Не смеши меня, Тоша. Это простой смертный, пока квоту дождётся, семь раз коньки отбросить успеет. А этот… Ничего, тряханёт мошной ради собственной жизни.

— Так-то да.

— Вот именно. Не обеднеет. А выкарабкается, ещё себе наворует.

— Двадцать три градуса. Фибрилляция, — объявил перфузиолог.

— Всё, харе трындеть, — они снова склонились над измученным сердцем.

— Рассекаем предсердие.

— Надо же, отсос приличный.

— Какой хозяин, такой и отсос.

— Север, ну ты сегодня в ударе… что там?

— Глохни. Вот оно, святое святых. Скиния Завета, блин.

— Ну и пакость ваша скиния. Одна известь.

— Не кощунствуй, Тоха. Кто там в скинию входит, первосвященник? Входит и видит: створки укорочены, жёсткие, скопления извести с полсантиметра в диаметре, щель не смыкается. Иссекаем, — сказал «первосвященник».

— Если тут кто и кощунствует… — Антон взял предусмотрительно протянутые Нарой зажимы. — Подожди, я створки захвачу. Отсекай, первосвященник.

Северинцев склонился ещё ниже, и через минуту в таз метко шлепнулись створки митрального клапана.

— Ну, а если продолжать пользоваться религиозной терминологией, как тогда протез назвать? — спросил Антон, передавая ему маленький круглый диск искусственного клапана.

— Ковчег Завета.

— И что бы ты ему завещал?

— Не воровать у народа. Всё, теперь помолчите.

В операционной наступила тишина, прерываемая негромким бряцаньем инструментов. Всё делалось синхронно, как в танце.

Идиллия изредка нарушалась бурчаньем Северинцева: вшивать клапан неудобно, повернуться инструментом негде, иглы тупые, и ловящий концы нитей Тоха — криворукий раздолбай. Члены бригады давно привыкли к этому и мужественно молчали.

— Ковчег на месте, — сказал, наконец, «первосвященник». — Тридцать швов, чтоб не уплыл. Какой гемолиз?

— На тридцатой минуте был двадцать.

— Угу.

— Что с папиллярными мышцами? По методу Карпентира?

— По моему методу.

— Ну-ну.

— Не юродствуй, — Северинцев повернулся к Наре. — Готовьте прокладки под шов.

— Ты этот метод уже… э-э… опробовал?

— Вот сейчас и опробуем. Суть проста: сближаем папиллярные мышцы П-образными швами по направлению к плоскости фиброзного кольца, формируем четыре неохорды из полимера, подтягиваем к кольцу, проводим через него нити и фиксируем. Всё. Работаем.

Прошло ещё сорок минут. Спина Северинцева затекла, ноги налились свинцом, но всё шло как надо.

— Аллес. Запускайте нагревание. Зашиваем… Стоп! Крупная фибрилляция.

— Сколько градусов?

— Тридцать четыре.

— Готовьте дефи… погодите-погодите…

— Всё нормально, пошло! — крикнул Логинов, смотрящий на монитор. — Хороший ритм!

— Видим, видим. Ну что, поехали дальше? Тош, удаляй дренаж, я затяну кисетный шов.

Антон аккуратно взялся за дренажную трубку и…

— Б…ь, — струя крови выстрелила вверх на полметра.

Тихо охнула Нара.

— Отсос! — Северинцев мгновенно заткнул дырку пальцем, — живо! Швы! На большой игле! Антон, давай, пока я держу!

— Прорезаются! Чёрт, не ткани, а кисель! Пень трухлявый. Нитки вообще не держатся!

— Заплатку «Биостар»! Быстро!

К всеобщему ужасу, заплатка не помогла: кровь хлынула из-под ее краев. Отсос не справлялся, кровь, стекающая через края раны, обагрила халаты хирургов и уже капала на пол.

— Большую заплату!

Новая заплата была почти с ладонь.

— Охлаждай, это всё дохлый номер.

— Да заткнись ты, ради Бога!.. Есть! Почти не кровит.

Все стояли молчаливые и отупевшие, словно не веря больше в благополучный исход.

— Вить, что там?

— Низкие зубцы. Миокард слабый.

— Потому и нитки прорезались. Ну, ничего. Осталось немного, — он снял зажим и опять сунул палец в сердечные недра. — Обратного тока нет.

— Подкачайте немного крови в артерию.

— Давление?

— Восемьдесят пять.

— Отключаем машину, шьем перикард и закрываем.

— Сань, ты можешь идти. Я сам зашью, — подал голос Антон.

— Я никуда не спешу.

— Эмболию караулишь?

— Иди ты…

Минут тридцать прошло в тишине.

— Открыл глаза! — вдруг выкрикнул из-за барьера Виктор.

Северинцев ринулся за ширму, словно не веря словам анестезиолога. Через минуту он вернулся к столу пружинистой кошачьей походкой.

— Эмболия, говоришь? — злорадно сказал он Антону. — А вот хренушки вам! У нас всё хорошо.

С этими словами он стянул с лица забрызганную маску, снял оптику и подмигнул оторопевшей Наре.

— Мы победили, девочка. Мы победили!

Переодевшись, Нара вышла из оперблока и направилась в сторону буфета. После такой нервотрёпки ей срочно требовался шоколад. По пути ещё нужно было завернуть в отдел кадров, справиться насчёт работы для Маши.

— Мест нет, — толстая кадровичка поджала накрашенные ярко-красной помадой губы.

Нара хотела было сказать, что в детскую реанимацию требуется санитарка, она точно знает. Но толстуха так зыркнула на неё, что пришлось отступить.

В буфете она купила большой сникерс и стаканчик кофе в автомате. Сидя за столом, Нара размышляла над северинцевским подмигиванием и его «девочкой». Интересно, почему он так назвал её? Да что там, назвал! Вообще впервые в жизни обратил на неё внимание на операции! К чему бы это?..

— Отравиться не боитесь? — раздался позади неё знакомый голос, — это не кофе, а раствор цианида.

Она вздрогнула и обернулась, во все глаза глядя на Северинцева, который отодвигал соседний стул:

— Вы позволите?

Нара кивнула и закашлялась — кусочек шоколадки попал не в то горло. Видимо, от крайней степени удивления.

Он аккуратно похлопал её по спине:

— Не спешите, барышня. Никто у Вас шоколад не отнимет. А то задохнётесь ещё, не хотелось бы терять столь ценного работника.

«Не иначе в лесу что-то крупное сдохло, — прокашлявшись подумала Нара, — он со мной разговаривает! Охренеть!»

А Северинцев продолжал как ни в чём не бывало:

— Как спасительница котят поживает? Нога не болит?

— Хорошо. Спасибо, — просипела она. Горло всё ещё саднило.

— Вы меня боитесь?

— Нет.

— И правильно. Я добрый. Иногда.

— Вы не сердитесь на Машу. Она не хотела. Честно!

Профессор вертел в руках бутылку неоткрытой минералки.

— Не сержусь. Вы её родственница?

— Подруга. У неё никого нет, кроме бабушки. Да и та вечно её обижает.

— Я знаю.

— Знаете?

— Я был дружен с её отцом в студенческие годы.

Нара честно попыталась представить Северинцева студентом, но фантазии не хватило. И тут ей на ум пришла совершенно дикая мысль, но она всё же её озвучила:

— Александр Николаевич, а вы не могли бы похлопотать за Машу? — поражаясь собственной храбрости, спросила она.

— В смысле?

— Понимаете, она хочет устроиться к нам на работу. Санитарочкой. А кадровичка сказала, что мест нет, хотя я точно знаю, что в детское требуются.

— Разве она не студентка?

— Нет, баллов не добрала. Но на следующий год обязательно будет пробовать снова.

— С бабушкой она не ладит, значит.

— Угу. Она теперь у меня жить будет. Бабка ей разрешила. Сказала, чтобы катилась на все четыре стороны. Вы ей поможете? — Нара умоляюще посмотрела на него.

— Хорошо, — он встал, так и не откупорив бутылку с водой, — я поговорю с заведующим реанимации. Завтра вы стоите со мной на пентаде Фалло. Я уже вписал вас в план. Всего хорошего.

— До свидания, — пробормотала Нара ему в спину.

* * *

Следующим в плане стояло шунтирование, что для профессора было проще, чем семечек пощёлкать. Моясь на операцию, он размышлял о том, какого чёрта его понесло в буфет. Здешнюю кухню Северинцев терпеть не мог, и уж если ему удавалось вырваться на обед, он предпочитал небольшой итальянский ресторанчик на соседней улице. Просто, выходя от Волкова, он заметил идущую по коридору Нару и неосознанно пошёл за ней. Стоп. Неосознанно ли? Это стоило обдумать.

Вопреки местным сплетницам, монахом Северинцев никогда не был и плотских удовольствий не чурался. Но он не мог завести длительные отношения с женщиной из-за постоянной загруженности. Или не хотел. К тому же у него было негласное правило — не заводить интрижек на рабочем месте. Не то чтобы он очень дорожил своей репутацией, чужое мнение его интересовало меньше всего, но дополнительный раздражитель, когда требовалась предельная концентрация, ему был без надобности.

Неудавшаяся семейная жизнь сказывалась опять же. Уехав после окончания института в Питер, гуляя по паркам Петродворца, он познакомился с симпатичной девушкой Леночкой. Девочка была серьёзной, и первое время они просто гуляли, держась за руки, посещали музеи и кинотеатры, причём девушка категорически отказывалась смотреть фильмы в последнем ряду. Строгая Леночка ему понравилась, и уже через неделю он думать ни о чём не мог, кроме того, как затащить её в койку. Поэтому, когда через месяц Леночка сдалась, он был на седьмом небе от счастья.

Страсть, ударившая ему в голову, мешала трезво оценить ситуацию, недотрога-Леночка быстро вошла во вкус новых отношений. И поначалу они использовали любую свободную минуту, и все подходящие для этого поверхности, чтобы побыть вместе. Так что женитьба на Леночке ничуть не испугала его, а когда в голове немного прояснилось — на безымянном пальце уже сверкало обручальное кольцо.

В придачу к жене, он получил ещё и тёщу, которая совала нос куда надо и не надо, включая постель, и его новоиспечённая супруга ничего не имела против. Более того, она выполняла все советы маменьки и жизнь Северинцева превратилась в кошмар. Леночка почему-то решила, что замужество даёт ей право не работать, переложив почётную обязанность по зарабатыванию денег на плечи мужа. Добро бы ещё домом занималась! Так нет, приходя домой после суточного дежурства, Северинцев заставал «любимую» упоённо болтающей по телефону с мамой или подругой, посреди бардака и в неубранной постели. В холодильнике, как обычно, были только обожаемые Леночкой пироги, принесённые опять же от мамы, которых лично он наелся до конца жизни. Такая пироговая диета не прошла даром для Леночкиной фигуры, и десять лишних килограммов осели на её боках уже через полгода. Это было последней каплей — толстух Саша терпеть не мог и его страсть погасла быстрее задутой спички. А то, что настоящей любви к Лене никогда и не было, он понял, едва отгремел марш Мендельсона. Тратить свою жизнь на нелюбимую, более того, нежеланную женщину, Северинцев не собирался, и уже стал было паковать чемоданы, но Леночка торжественно объявила ему о своей беременности. Нашла, кому по ушам ездить! Недоверчивый от природы Саня потащил её к врачу, где с Ленкой случилась истерика и она призналась, что это мама её подучила. Приехав к тёще, он закатил ей грандиозный скандал, высказав всё, что накипело за год брака, и сдав с рук на руки зарёванную супругу, хлопнул дверью, сказав, что подаёт на развод. На следующий день его сосед по общежитию привёз Леночке ключи, а Северинцев, получив через месяц развод, постарался забыть семейную жизнь как страшный сон.