— Даже здесь не повезло, — проворчала Маша.

— Почему же? Наоборот это говорит о вашей особенности. Жаль, что Вы ещё несовершеннолетняя. Могли бы зарегистрироваться в нашем банке крови. У нас почти все сотрудники доноры.

— Я тоже хочу быть донором. Мне в апреле исполнится восемнадцать.

— Тогда и приходите. Кровь такой группы у нас на вес золота.

— Угу. Спасибо.

— Не за что. Вы с этими анализами уже можете начинать проходить медосмотр. ВИЧ с маркерами всё равно только терапевт требует, когда заключение даёт. Так что не теряйте времени.

— Хорошо. До свидания.

Маша вышла из кабинета, уткнувшись в анализы и нос к носу столкнулась с Владимиром Волковым.

Владимир Петрович последний раз был у Крыловых на похоронах Лёхиного отца. Поначалу, он довольно часто навещал родителей друга, но потом у него появилась семья, работа в центре отнимала много времени, да и видеть как Прасковья Егоровна обращается с внучкой ему было тяжело. Однажды, он даже спросил у неё:

— Тётя Паша, почему вы не любите Машу? Она хорошая девочка, старательная, добрая, а вы ругаете её постоянно.

— Ох, Володюшка, — тяжко вздохнула Лёхина мать, — сама не знаю. Иногда так стыдно перед ним становится, что не люблю Машку. Схожу на кладбище, упаду на могилку и прощения у него прошу. А всё равно не лежит у меня к ней душа, хоть убей! Чует сердце материнское — обманула его стервоза Ирка! Не наша это кровинушка. Да если б она была Алёшкина, разве б я этого не поняла? Хоть какая-то знакомая чёрточка сыночка моего да проскочила бы. Ан нет.

— Так можно тесты сделать. Это сейчас нетрудно да и ваша душа успокоится.

— Нет, Володя, — Прасковья Егоровна махнула рукой, — не надо. Боюсь я правды то. Да и сор из избы выносить не люблю.

— Воля ваша.

Это был их единственный разговор. Больше они эту тему не затрагивали. А потом и вообще закрутился, и не навещал Крыловых уже года два.

— Маша? Господи! Я тебя еле узнал. Ты посмотри как выросла! А на мать похожа! Прямо одно лицо.

— Ой, дядя Вова! Здравствуйте. Давно не виделись.

— Да уж. Что ты здесь делаешь?

— Комиссию прохожу. Я в институт провалилась, теперь у вас в центре работать буду. Меня подруга в детскую реанимацию санитаркой устроила.

— Это хорошо. Пригодится в будущем.

— Ага. Дядь Вова, мне лаборантка сказала, что у меня кровь редкая, — Маша протянула ему бумагу, — это правда?

Волков взглянул на бланк, потом на Машу, потом снова на бланк:

— Д-да, Машенька, у тебя и правда очень редкая группа! Особенно, если учитывать резус, — заикаясь от изумления пробормотал он подумав про себя: «Ни хера себе! Вот это финт ушами!»

Глава 6

Обстановка в операционной была накалена до предела. Северинцев и без того пребывал в худшем из своих настроений, так ещё вместо заболевшей Нары поставили Настю Прохорову — самую никудышную из операционных сестёр. Которой он не доверил бы даже собаку. Но начальство считало иначе — видимо девица весьма преуспела в других искусствах, раз её до сих пор не уволили. Настя путалась в инструментах, будто видела их впервые в жизни, и вместо того, чтобы слушать что говорит Антон, строила глазки Северинцеву. В результате взбешённый Александр, швырнув в лоток поданный вместо иглодержателя «Кохер», высказал всё что думает, пригрозив поставить вопрос о её профпригодности перед заведующим отделения. Слава Богу, операция уже подходила к концу, потому что вместо того, чтобы собраться и начать работать, Настя зашмыгала носом.

— Тоша, закрывайтесь сами, — чтобы не сорваться на откровенный мат, Северинцев покинул оперзал.

В предоперационной он стянул с головы оптику, и сев на табурет, прикрыл глаза.

«Ну, о какой замене вообще может идти речь, если без Нары здесь как без рук! А её отсутствие вгоняет меня в депрессию!»

— Насть, ну что ты в самом деле, — услышал он голос Логинова, — неужели так трудно сделать всё как положено? Север — не Макарыч, подсказывать не будет.

— Я понятия не имела, что он такой, — оправдывалась Настя, — другие хирурги всегда говорят, что им нужно. Что так трудно рот открыть?

— Хм, Северинцев — это тебе не другие. Неужели Нара не рассказывала?

— Нарка никогда ничего не говорит. Он вообще молчунья и сплетен не любит.

— Молодец, девчонка! Уважаю! Эх, жалко, что на больничку села. Север не любит новеньких, особенно таких бестолковых как ты, — хмыкнул Мезенцев.

Все следующие операции, Северинцеву ассистировала Елизавета Рафаиловна — старшая операционная сестра.

* * *

Александр стоял у окна с чашкой в руке и смотрел как сотрудники клиники расходятся по домам. Просто для того, чтобы отвлечься от одолевавших его дум. Пока он оперировал, выработанная годами привычка абстрагироваться, помогла выбросить из головы все ненужные мысли и волнующие образы. Но сейчас, когда выдалась свободная минутка, всё вернулось с удвоенной силой. И утренняя встреча с Нарой только усугубила ситуацию. Один господь знает, чего ему стоило сохранить невозмутимость и не наброситься на неё прямо в лифте. И одними поцелуями дело бы явно не ограничилось.

Это было какое-то наваждение! Стоило только этой женщине оказаться в непосредственной близости, как сводящее с ума желание скручивало его в бараний рог и это уже превращалось в проблему. Хотя ещё два дня назад они были едва знакомы.

И какого дьявола он поперся в тот вечер именно этим маршрутом?

Он сделал глоток и снова бросил взгляд в окно, краем глаза заметив, как его сегодняшняя ассистентка садится в сверкающую вишневым лаком новенькую «японочку».

«Вертихвостка, — неприязненно подумал он, — безответственная, безнравственная вертихвостка! Терпеть таких не могу».

Он вернулся к столу и сел в кресло.

Конечно плохо, что Нара заболела. Но с другой стороны, её отсутствие давало возможность разобраться в себе и трезво оценить ситуацию.

Из раздумий его выдернул вызов в приёмное отделение. Но всё обошлось без его вмешательства. Не осложнённый инфаркт — прерогатива кардиологов. Он вернулся к себе на этаж, сделал плановый вечерний обход, потом сходил в детскую реанимацию навестить двух своих маленьких пациентов и убедившись, что всё в порядке, вернулся к себе.

В конце концов ближе к полуночи, Северинцеву всё же удалось прийти к согласию с самим собой.

«Пусть пройдёт время, — решил он, — не стоит принимать необдуманных решений. Возможно именно неофициальные посиделки в её маленькой квартирке и спровоцировали неконтролируемый гормональный взрыв, из-за которого я даже спокойно пройти мимо неё не могу».

Он уже собрался немного вздремнуть на диване — бессонная ночь и суматошный день давали о себе знать, когда тишину кабинета нарушил телефонный звонок.

В приёмнике он обнаружил двух злющих кардиологов и дежурившего сегодня Мезенцева. На каталке лежал молодой мужчина, но худое измождённое лицо и полные страха и боли глаза, делали его почти стариком.

— Что тут у нас? — Он подошёл к каталке.

— Подозрение на аневризму.

Однако, после обследований и собранного анамнеза выяснилось, что три года назад у мужчины была выявлена саркома средостения — очень редкий и тяжело диагностируемый вид рака. Его отправили в онкологическую клинику. Но он вместо этого по совету супруги, которая видимо была из разряда тех, кто считает всех вокруг идиотами, зато себя шибко умной и чрезвычайно образованной, отправился по городам и весям в поисках целителей. Которые поили его травками, целебным козьим молочком и от души парили в бане, заговаривая хворь. И вот результат — обширная опухоль с распадом и метастазами. Задевшая часть аорты, проросшая в легочную артерию и превратившая лёгкое в кусок гнилого мяса.

Едва взглянув на открывшуюся картину, Северинцев знал — парень обречён. Но тем не менее почти шесть часов простоял в операционной, не обращая внимания на затёкшую спину, плечи и боль в ногах. Ведя неравный бой, даже не с болезнью, а с непроходимой человеческой глупостью.

Лишь когда в тишине операционной тонко запищал кардиомонитор, выдавая ровные шесть полос — ниточки только что угасшей жизни, он медленно и очень аккуратно положил в лоток окровавленный инструмент и снял забрызганные маску и оптику:

— Зашивайте.

Проходя по коридору мимо рыдающей жены только что умершего человека, ему хотелось не пожалеть её, а от души врезать между глаз. За то, что вместо того чтобы хватать под мышку своего подкаблучника и сломя голову нестись к онкологам, она своим идиотским «я самая умная, а остальные пошли на фиг», свела его в могилу.

Вернувшись в кабинет, он рухнул лицом в подушку и закрыл голову руками. Бесконечно длинные сутки начавшиеся с мелких неприятностей, закончились трагедией. В которой он, по большому счёту не был виноват. Если бы не дура-баба, если бы не прорвались поражённые сосуды, если бы у него в запасе было чуть больше времени, если бы… как много этих «если», из-за которых полчаса назад погиб молодой мужчина.

* * *

— Можно? — Волков бочком протиснулся в приоткрытую дверь и остановился на пороге за пятнадцать минут до плановой утренней летучки.

— Заходи, Вова, хватит на косяке висеть.

Северинцев сидел, положив ногу на ногу и обняв руками спинку дивана. На столе лежала непочатая пачка сигарет. Вид у него был злой и очень усталый. Володя уже знал от дежурной сестры, что у Северинцева ночью умер пациент, поэтому решил отложить трудный разговор на «потом». Саня и в лучшем то расположении духа неизвестно как отреагировал бы на подобное откровение. А уж соваться к нему сейчас, значило нарваться на крупную ссору. А ссориться с ним Вове не хотелось.

— Ты что начал курить? — изумился Волков, зная, как ревностно относится друг к своему здоровью.

— С такой жизнью, Вова, не только курить научишься, но и в запой уйдешь, пожалуй. Нет. Это я у Лерки отобрал. Нечего с младых ногтей свою жизнь на дым переводить. А ты чего пришёл-то?

— Да так. Завтра суббота. На шашлычки к нам заехать не хочешь? Наташка очень звала, да и Ксюха постоянно спрашивает, куда ты подевался. Развеешься опять же.

Северинцев улыбнулся, вспомнив свою любимую непоседу-крестницу- четырнадцатилетнюю Вовкину дочку.

— Не откажусь, — он со вкусом потянулся, расправляя мышцы. Устал как ездовая собака, Волк, ты не поверишь!

— Верю, Саня, верю. Тогда давай, сразу сегодня после работы и поедем. Ты когда заканчиваешь?

— Ну, если никакого форс-мажора не случится, в три часа буду свободен.

— Дай-то Бог. Так я зайду за тобой?

— Лады. Ну что, Вовчик, пора главному сдаваться.

— Ага. Пойдём.

* * *

У опера убойного отдела 15-го РОВД Влада Хохлова, дежурство тоже выдалось далеко не лучшим за всю его службу в органах. Если не худшим. Сначала его вызвали к шестнадцатиэтажке, где под окнами первого этажа лежала изломанная фигурка молодой женщины.

— Ну и какого хрена вы нас дёргаете, — поинтересовался у участкового Влад, выглядывая в открытое окно на четырнадцатом этаже. Ежу понятно, что это «парашютистка».

— Ежу может и понятно. А вот нам не очень, — возразил дядька лет пятидесяти в форме участкового, — я думаю, что ей помогли, тем более соседи слышали истерический плач и крики.

— Неужели? Что ж, разберёмся. — Влад осмотрелся.

Квартирка была маленькой, но прибранной и ухоженной. Этакое уютное гнёздышко одинокой женщины с милыми безделушками и вязанными салфетками. Идиллию нарушал лишь бардак на столе, на котором стояли пустая бутылка из-под коньяка подвального разлива и пустой стакан. Из закуски, кроме ополовиненной пачки сигарет, больше ничего не наблюдалось.

— Влад, глянь-ка, — его стажёр Деня Одинцов, аккуратно двумя пальцами подхватил бутылку за самый верх горлышка и придерживая мизинцем другой руки под донышко, повернул к свету.

В бутылке лежала свернутая в рулончик записка.

— Ну-ка дай сюда, — Хохлов стянул с дивана кружевную салфетку и, обернув бутылочное горло, хрястнул ей о край стола.

Одинцов аккуратно подхватил отколовшуюся часть и вытащил оттуда бумагу.

— Я же говорил — «парашютистка», — удовлетворённо хмыкнул Влад, пробегая глазами предсмертную записку погибшей женщины. Несчастная любовь и всё-такое. Втрескалась бедняга в козла женатого, который десять лет мозг ей пудрил. А как про беременность узнал, на хер её послал. Такие вот дела. Лучше бы родила и жила себе спокойно, детку воспитывала. Нет же, в окно полезла, дура! Себя загубила и дитя не рождённое заодно.

— А может это её любовник прыгнуть заставил? — не отступал от своего участковый.