В верхнем кабинете веселились. Слева у Стефы оказались Трестка и панна Рита, справа незнакомый молодой человек с моноклем, и напротив — Вальдемар с графиней Барской. Оказавшись в добром соседстве, Стефа была в самом хорошем расположении духа. Она весело препиралась с Тресткой, успевая в то же время смеяться в ответ на комплименты молодого человека с моноклем. Часто в разговор вмешивался Вальдемар, и оживленный, полный шуток и смеха разговор плыл широкой рекой.

Графиню раздражало внимание Вальдемара к другим дамам, и она прилагала все усилия, чтобы удержать его при себе. Не раз черные глаза графини неприязненно устремлялись на Стефу. Инстинктивно графиня чувствовала опасность, грозящую ей со стороны этой девушки. Панна Барская в своем ярко-желтом платье, смуглая, с черными, как ночь, глазами и волосами, казалась цыганской принцессой, с дикой ревностью сражавшейся за свою добычу.

Когда она переводила взгляд с майората на Стефу, глаза ее вспыхивали.

Пожиравший ее взглядом князь Занецкий шептал:

— Демоническая девушка! Но прекрасная!

Он совершил неосторожность: сидевшая рядом с ним графиня Паула услышала и сказала язвительно:

— Майорат не любит в женщине демонических черт. Ее, в свою очередь, сердило, что сидевший рядом князь всецело поглощен Барской.

Занецкий, вместо того, чтобы впасть в уныние, безмерно радовался. Он призвал бы к майорату всех ангелов небесных, лишь бы тот своей холодностью к демонам в женском облике позволил бы ему самому демона такового завоевать.

Стефа заметила неприязненно вспыхивавшие глаза графини, но ничуть тому не огорчалась и чувствовала себя свободно и весело.

Пан Рудецкий оказался прав: она чувствовала себя прекрасно в кругу этих людей. Ее бальный блокнотик, куда записываются кавалеры на будущий танец, был переполнен фамилиями. «Михоровский» повторялось не один раз.

Ужин длился недолго; танцы вновь начались с удвоенным азартом.

Протанцевав со Стефой контраданс, Вальдемар отвел ее под огромные пальмы, усадил и сказал с ноткой грубоватости, всегда звучавшей в его голосе, когда он чего-то сильно желал:

— Покажите мне ваш блокнот.

Стефа подала ему светло-зеленый блокнотик с крохотным карандашиком того же цвета.

— Вы сами выбирали блокнотик?

— Мне его подарила баронесса. Он перелистал странички:

— Ого, да тут вписана целая армия! Неплохой список! Моя скромная фамилия тут совершенно потерялась. Что-что? Котильон — Брохвичу? Ну, котильон вы могли оставить для меня.

— Я не могла отказать пану Брохвичу. Бал словно битва: побеждает тот, кто приходит первым.

— Не всегда! Иногда пришедший вторым первого побивает. Именно это я и намереваюсь сделать…

Он посмотрел ей в глаза. Стефа смешалась, но ответила без колебаний:

— Так нельзя. Пан Брохвич обидится, и на то у него будут все основания.

— Вы только дайте свое согласие, а уж я сделаю так, что Юрек не обидится… Откажете мне? — он встал и усмехнулся: — Я отправляюсь к Брохвичу. Минутку подождите!

Едва он отошел, к Стефе подскочил молодой человек с моноклем:

— Не занят ли ваш котильон?

— Увы…

— Ах, пардон… Я опоздал. Всегда майорат…

— А ну-ка, что вы тут обо мне сплетничаете? — раздался за его спиной низкий голос майората.

Молодой человек пробормотал что-то по-французски и с поклоном удалился.

Вальдемар стоял перед Стефой, держа под руку Брохвича.

— Знаешь ли, Юрек, я тут атаковал блокнотик панны Стефании, и занятые тобой в котильоне позиции мне весьма не по нраву. Баталию я начинать не хочу, а посему льщу себя надеждой, что дело мы уладим полюбовно.

— Все зависит от меня, а я не согласен, — сказал Брохвич.

— Друг мой!

— Кое-что зависит и от меня, так что выигрываете вы, граф, — сказала Стефа.

— Благодарю! Что скажешь, Вальди?

— Не радуйся до времени! Прибегаю к последнему средству! Сейчас вы убедитесь, что победа останется за мной. Панна Стефания, вы еще в Слодковцах обещали мне самый первый ваш котильон. Этот и будет первым. Что до тебя, Юрек, ты вроде бы стремился овладеть рукою графини Мелании? Поспеши, ей наскучил Занецкий!

— Я отступаю с глубокой печалью в сердце… Порозовевшая Стефа подала Брохвичу руку:

— Простите, я и вправду забыла… Молодой человек пожал ее руку и поклонился:

— Я разбит, но поскольку девиз мой «ничего задаром», попрошу у вас последнюю мазурку.

Стефа с комической гримаской сложила руки:

— Увы! На нее записался пан Жнин.

— Тогда объявим еще одну мазурку, сверх программы. Вальди, ты это сможешь устроить как распорядитель.

— С превеликим удовольствием.

На последней страничке Стефа написала большими буквами: «Белая мазурка» — Ежи Брохвич».

Брохвич поклонился и отошел в сторону Барской.

— Вы довольны? — тихо спросил Вальдемар.

— Почему вы солгали? Я никогда не обещала вам котильон!

— А почему же вы поддержали мою ложь?

— Хотела спасти положение.

— А я хотел танцевать с вами. Раньше мне никак не удавалось преодолеть окружавшую вас баррикаду из фраков, и я прибег к коварству.

— Но что подумает Брохвич?

— Он поверил. А теперь — смотрите! — он кланяется графине и она к нему явно расположена.

Мимо прошел Барский. Он смерил высокомерным взглядом Стефу и майората, но увидел в глазах Вальдемара холод и поспешно удалился.

— Что вы о нем думаете? — спросил Вальдемар.

— О графе Барском? Он выглядит неприступным. А впрочем, я его мало знаю.

Вальдемар покривил губы:

— Он убежден, что не он существует для мира, а мир для него. Считает, что он и есть та ось, вокруг которой все вращается. Ладно, пусть холит и лелеет свое величие, как ему угодно, лишь бы перестал быть апостолом своих идей — они небезопасны для общества…

— Неужели у графа есть какие-то идеи и он их пропагандирует? — удивилась Стефа. — В этом я его и подозревать не могла; у него вид себялюбца, озабоченного лишь своим богатством, титулом и… хорошей партией для дочки.

Вальдемар с улыбкой поклонился:

— Вы попали в точку. Ограничься он этим, графу можно было бы и простить, ибо подобных ему множество. Но при этом он еще проповедует невыносимые этические и общественные теории.

— А его дочь взгляды отца разделяет?

— О да! Правда, у нее это выражено несколько иначе. Она меняет взгляды словно платья, применительно к обстоятельствам.

— Вы все говорите верно, но слышится злорадство…

— Быть может, оттого, что мы на балу. А впрочем, сегодня она — в прекраснейшем наряде, окружена поклонниками и видит среди них парочку особенно ей подходящих…

Стефа улыбнулась и, склонившись к нему ближе, сказала:

— А один из наиболее ей подходящих беседует с представительницей низших классов. Быть может, это сердит ее.

— О, теперь и в вашем голосе слышится злорадство.

— Нет, только откровенность.

— Тогда скажу прямо: я эгоист и ради графини не отойду от вас… оркестр! Пойдемте.

Стефа оперлась на его руку. Обняв ее гибкий стан, майорат смотрел на нее тем взглядом, что привлек не одну женщину, словно птичку на манок. Стефа вздрогнула и опустила длинные ресницы. Майорат обнял ее крепче, и они поплыли в танце по залу.

Котильон танцевали небывало живо, так что не хватило заранее приготовленных цветов, и пошли в ход те, что украшали зал.[67]Грудь Вальдемара покрыл настоящий панцирь из цветов. Стефа казалась огромным букетом, в цветах тонули панна Рита, графиня Мелания, графиня Виземберг, даже Люция и молоденькие княжны Подгорецкие. Зал казался цветущим садом; все дамы, румяные, разгоряченные, с блестящими глазами, были цветами в нем.

В запале все объяснялись с помощью цветов. Упоительный их запах, очарование реяли в воздухе, оплетая танцующих. Вальдемар отрезвел первым и закончил котильон лихой фигурой из мазурки.

Измученные дамы искали спасения в будуарах. Лакеи разносили прохладительные напитки. Стефа, княжны и Люция выбежали в коридор, сложили на балюстраду охапки цветов и стали прохаживаться. На лестницу взбежал лакей, неся огромный букет роз, гвоздик и орхидей, перевитый перистой ветвью папоротника. Он исчез в дверях зала.

— Интересно, для кого это? — шепнула Люция. — Наверняка Барской от Занецкого.

К ним подошло несколько мужчин. Молодой человек в монокле вновь отпускал Стефе комплименты. Она нетерпеливо забрала цветы и поспешила укрыться в будуаре. Девушки пошли следом за ней.

В проходе, у портьер, они встретили Вальдемара.

Он шел, неся букет, который они только что видели в руках лакея. Блеск радости зажегся у него в глазах. Он разделил букет, половину цветов вручил Стефе, а другими осыпал ее, словно на карнавале. И сказал, понизив голос:

— Это — сверх программы. Цветы оказывают вам почет от моего имени.

Розы с бархатистыми лепестками повисли на платье, упали на шею и плечи девушки, к ее ногам. Одна гвоздика оказалась в волосах.

Вальдемар исчез за портьерой, прежде чем изумленная Стефа успела его поблагодарить. Обе княжны с веселыми криками бросились поднимать цветы и вновь осыпать ими Стефу. Она, опомнившись, хватала их и бросала в них. Все веселились, как дети. Только Люция стояла, словно окаменев, неотрывно глядя на смеющуюся тройку.

— Вот так? Даже так? — шептала она.

Пани Идалия, даже не зная еще о сцене с букетом, начинала сердиться — из-за поистине триумфального успеха Стефы. Аристократическая молодежь наперебой рвалась танцевать со Стефой, она была постоянно окружена кольцом поклонников. От пани Идалии не укрылось, что майорат чересчур часто и крайне настойчиво приглашал Стефу на танец. Но больше всего огорчало баронессу, что Вальдемар не замечал графиню Меланию.

После котильона в боковом будуаре баронессу атаковали с двух сторон весьма расстроенные граф Барский и графиня Чвилецкая и с ходу перешли в наступление. Начал граф:

— Баронесса, вы поступили против правил, введя в наш круг эту Рудецкую. Это почти что скандал! Зa ressemble un peu mal![68]

Тон графа поразил пани Идалию. Она терпеть не могла, когда ей вот так делали замечания. Свысока глянув на графа, она сухо ответила:

— Никакого скандала я тут не вижу, в зале найдется много паненок, стоящих на общественной лестнице еще ниже, чем Рудецкая. Как компаньонка моей дочери, она имеет право на некоторые знаки внимания.

Барский высокомерно задрал голову:

— Не стану перечить. Знаки внимания? Почему бы и нет? Но исключительно от вас и вашей дочери. А я вижу вокруг панны Рудецкой форменную толпу нашей молодежи. Это уж слишком.

— Все зависело от ее красоты и манеры держаться, — отпарировала пани Идалия.

— Идалька, не нужно ее защищать! — подключилась графиня Чвилецкая. — Брать ее на бал было с твоей стороны величайшей ошибкой.

Пани Эльзоновская разгневалась:

— Не могла же я оставить ее в отеле! Ваши претензии, дорогие мои, кажутся мне чуточку странными.

Разозлилась и графиня:

— Ты с самого начала поступила неосторожно, пригласив ее в Слодковцы. Для места, где постоянно бывает майорат, она чересчур красива.

Барский беспокойно встрепенулся и смерил графиню злым взглядом:

— Permettez, comtesse![69]Здесь я вынужден встать на защиту майората. Эта панна не может иметь столь сильного влияния, чтобы торопиться заявлять об опасности. Она вовсе не затмевает… но вносит определенное беспокойство и деморализует молодежь. И поведение майората по отношению к ней можно объяснить легко: она красива, что правда, но… горничные тоже бывают красивы. Понимаете?

Толстые губы графини раздвинулись в понимающей улыбке, и она подмигнула с лукавым видом.

Внезапно на середину будуара вышла графиня Виземберг, до сих пор незамеченной стоявшая в дверях, и холодно сказала:

— Однако горничным мы не доверяем наших дочек, не вводим их в общество, не подаем им руки. Ваше сравнение, граф, по меньшей мере неуместно. Панна Рудецкая c'est une fille jeune, belle et trиs bien йlevйe[70]. Она вас сердит, но нельзя ее унижать, особенно в присутствии дамы, которая вверила дочь ее опеке.

Графиня повернулась медленным движением и гордо покинула будуар, увлекая за собой шумную волну голубого платья.

Граф, злой и растерянный, грыз усы, а когда и пани Идалия вышла вслед за графиней Виземберг, прошипел:

— Истеричка!

Графиня Чвилецкая пожала плечами:

— Они все свихнулись на этой Рудецкой.

И они вернулись в салон.

Танцы продолжались до утра. Белая мазурка проплыла последней звучной волной, прогремела, разнесла уже чуточку сонное эхо веселья по утомленному залу и умолкла.

Перед подъездом стучали колеса экипажей, лакеи громко выкрикивали кареты.

Восходящее солнце приветствовало разъезжавшихся, говоря им: «Добрый день!»

Усталый пан Рудецкий, возвращавшийся домой на извозчике, печально понурил голову, полную тяжких дум.