Гелена Мнишек - Прокаженная

Все расселись в экипажи и отправились на новое место. Некоторые дамы, в том числе панна Рита, тоже стали на номера. Однако новая охота в обществе дам оказалась не столь успешной.

Стефа, Люция и Брохвич стояли рядом с майоратом и болтали без умолку. Временами звенел смех графини Виземберг. Вся линия шумела веселыми разговорами, и пули чаще летели в воздух, чем в зверей. Впрочем, добыча все же была неплохой. В один прекрасный момент загонщики выгнали на линию стадо диких свиней, с громким топотом и хрюканьем поваливших прямо на охотников. Загремели выстрелы, но охотники чересчур азартно дергали курки и часто промахивались. На князя Занецкого вышел огромный кабан. Он бежал быстро, огромное черное тело переваливалось на коротких ножках, в разинутой пасти сверкали огромные острые клыки. Князь, не теряя головы, хладнокровно прицелился и выстрелил. Но пуля лишь скользнула по жесткому хребту. Разъяренное чудище, хрипя, метнулось вперед. В него выпалили еще двое. Барский прострелил зверю ухо, пуля князя Гершторфа угодила в ногу. Разъяренный до безумия кабан, разбрызгивая с морды пену, огляделся налитыми кровью глазками и ринулся прямо на Стефу, несясь тяжелым галопом, сопя и выдыхая, со свистом.

Стефа оцепенела от испуга, побледнела, но сохранила присутствие духа и заслонила собой Люцию. Среди охотников началась страшная паника. Брохвич крикнул Стефе, чтобы она бежала, и сам сделал такое движение, словно хотел кинуться прочь. Михоровский стоял бледный, но спокойный.

В последний миг, когда охотники, видя настигшего Стефу кабана, окаменели от ужаса, Вальдемар молниеносно метнулся вперед, одним движением переместил девушек за сосну и мощным ударом погрузил кинжал по рукоять в сердце зверя. Смертельно раненный кабан рухнул, черная кровь брызнула на траву, огромная туша дернулась несколько раз и застыла.

Вальдемар, выдернув окровавленный кинжал, другой рукой вытер вспотевший бледный лоб. Глаза у него были страшными. Бросив мимолетный взгляд на мертвого зверя, он направился к Стефе. Опомнившись, она вместе с Люцией вышла ему навстречу. Вальдемар отшвырнул кинжал, схватил ее за руку и спросил сдавленным голосом:

— Вы очень испугались? Боже, какое несчастье!

Она горячо пожала ему руку:

— Спасибо… вы спасли меня… рискуя собой… я не забуду…

— Боже, что я пережил… Довольно об этом! Что было, то прошло!

Лишь теперь охотники и дамы опомнились от пережитого ужаса. Мужество майората поразило всех. Первым очнулся чуточку пристыженный Брохвич. Все подошли к сосне, поздравляя Стефу со счастливым спасением, а майората с проявленной отвагой. Дамы переводили взгляды с майората на Стефу. Брохвич успокаивал испуганную Люцию. Наконец майорату подала руку графиня Виземберг:

— Vainqueur! Maintenant vous l'aver prise, elle vous appartient![72]

Майорат молча поцеловал ей руку. После захода солнца кавалькада возвращалась в замок, приветствуемая звуками труб. и игрой оркестра на галерее.

Пока охотники переодевались, лесничие под надзором ловчего выложили огромной дугой во внутреннем дворе всю убитую дичь. Вперемешку лежали лисы и зайцы, там и сям бархатом поблескивала шерсть диких козлов; головы их, искусно подпертые колышками, вздымали длинные рога. Как украшения в короне, на вершине дуги лежали лоси и кабаны, а в середине — несколько волков. Впереди стоял заколотый Вальдемаром кабан. Из полуоткрытой пасти свисали сосульки застывшей черной крови, грозно торчали длинные белые клыки. Остекленевшие глаза смотрели изумленно, будто зверь удивлялся, что он, так недавно внушавший людям ужас, выставлен теперь им на посмеяние.

Когда охотники вышли во двор, ведя дам, несколько егерей в зеленых куртках и высоких сапогах, стоявшие у трофеев, подняли к губам фанфары и огласили двор победной песнью. Было в них что-то от рыцарских времен.

Гости подошли ближе. Дамы гладили головы оленей и прекрасные перья куропаток. Мужчины наперебой рассказывали друг другу, как был добыт тот или иной зверь, при этом громче всех кричал и больше всех врал Трестка, совершенно заглушив Брохвича — тот все еще не мог опомниться после случая с кабаном, зная, что вел себя не наилучшим образом. Начались споры, кто больше добыл дичи. Оказалось, именно Брохвич. Майорат провозгласил его, как полагалось, королем охоты. Но Трестка, рассердившись, что его опередили и здесь, не упустил случая позлорадствовать:

— Юрек, тебе не повезло бы так, если бы майорат стрелял почаще. Но он сегодня уступал лучшие места и выстрелы гостям. Он попросту отдал тебе титул короля.

— В таком случае мы с тобой имели равные шансы, — сказал Брохвич. — Ты тоже мог постараться…

Трестка лишь махнул рукой.

Руку Стефы смочили в крови кабана. Ее и майората провозгласили героями дня. Графиня Мелания и ее отец едва удерживались, чтобы не дать открыто волю гневу… Из дам больше всего дичи добыла панна Шелижанская. Вальдемар взял одну из убитых ею куропаток и помазал ей кровью руку:

— Виват нашей Диане!

Молодая панна рада была, что ей достался от него хотя бы такой знак внимания. Но Трестка сердито грыз усы.

Вечером замок осветился электрическими огнями. Округлые стеклянные стены зимнего сада сияли, украшенные вьющейся зеленью. В большом зале был накрыл стол в форме подковы на сто с лишним человек. Крытая железная лестница вела из зала в зимний сад, откуда доносился тихий шум фонтана и искусственных водопадов. Лестница, увитая цветочными гирляндами, освещенная букетами лампочек из цветного стекла в форме тюльпанов, казалась дивным мостиком, ведущим из прекрасного зала в подлинный Эдем. Чары веяли на Стефу отовсюду, покоряя, будя фантазию…

Совсем другие чувства обуревали графиню Меланию и ее папеньку. Она клялась себе любой ценой, не выбирая средств, завладеть хозяином этого замка. Графиня глядела на майората влюбленно, почти покорно, что лишь раздражало его. Граф прогуливался по залам и думал, какой эффект произведут его миллионы, если вложить еще и их в украшение этого замка.

За обеденным столом граф сидел презлющий — Вальдемар представил гостям управителя, главного ловчего и дворецкого столь недвусмысленным образом, что всем пришлось подавать им руки, в том числе и графу. Однако хорошие вина развеяли досаду, шампанское окончательно примирило графа с происходящим, и, в конце концов, присутствие «этих господ» уже не казалось ему столь ужасным. Он лишь решил про себя: когда станет тестем майората, тотчас же поставит некие условия и проведет некие реформы согласно всем традициям, в которых майорат явно не силен…

Во время обеда на террасе играл оркестр. Замок, парк, террасы и английский сад были иллюминированы, даже река пылала, отражая пламя разложенных на ее берегах многочисленных костров. Цветные лампочки озаряли ведущую к пристани лестницу, клумбы и цветочные аллеи. Ряды маленьких лампочек колыхались меж деревьев, протянулись поперек аллей. На газонах бледными огоньками светили неисчислимые светлячки. То и дело к небу взлетали ракеты, вспыхивали бенгальские огни, озаряя водопады.

После обеда в замке не осталось никого. Одни разбежались по аллеям, другие отправились любоваться фонтанами. Многие побрели к лодкам, украшенным гирляндами цветов и разноцветными фонариками. Гондола «Стефания» была убрана пурпурными фонариками и венками из роз.

Пан Мачей бродил по парку и, убеждаясь, что уголки его один прекраснее другого, грустно кивал головой. Он боялся подумать, для кого все эти чудеса, но в глубине души отгадывал.

На террасе графиня Барская просунула руку под локоть майората и умоляюще шепнула:

— Не покажете ли вы мне иллюминированные гроты?

Она, несомненно, была привлекательной. Сильно декольтированное платье добавляло ей прелести; светлая материя и кружева-паутинки оттеняли смуглую кожу. На шее у нее подрагивало жемчужное ожерелье.

Опираясь прекрасной обнаженной рукой на его плечо, она повторила:

— Хорошо? Покажете мне гроты?

— Если вы так желаете…

— Они, должно быть, чудесные…

Они молча спустились с террасы и направились меж фонтанами в глубь сада. Их обогнали несколько человек, в том числе и панна Рита, глянувшая на Вальдемара удивленно, а на графиню — насмешливо и неприязненно.

Графиня щебетала:

— Ваши Глембовичи прекрасны! Я и представить не могла, что они столь великолепны! Вы живете словно в раю. Это принесло вам счастье? — заглянула она в глаза майорату.

— Каждый понимает счастье по-своему. Я люблю Глембовичи не за их великолепие, а за то, что они мои. Это моя земля, моя родина, которую я хочу сделать прекрасной.

— Вам это удалось. Здесь все так прекрасно! Вас не упрекнешь в отсутствии вкуса. Так все устроить!

Вальдемар посмотрел на нее:

— Устроил здесь все не я, а бабушка Габриэла. Я лишь поддерживаю все в прежнем великолепии. Бабушка хотела устроить из Глембовичей второй Версаль, и я продолжаю ее дело, не считаясь с расходами.

— Да, женщины умеют добиться такой вот красоты. Однако вашей жене не к чему будет приложить руки — все, что только можно измыслить, здесь уже есть. Разве что ей захочется перемен…

Вальдемар усмехнулся, отгадав намерения графини: его вызывали на откровенность.

Графиня взглянула на него кокетливо:

— А вы позволили бы своей жене что-то переменить здесь, приди ей такая охота?

— Право, не знаю.

— Понимаю! Все зависело бы от глубины ваших чувств к жене, верно? Но привязанность и любовь, если они велики, требуют порой и великих жертв…

Вальдемар удивился:

— Вы понимаете это?!

— О да! Когда в нас происходит… перемена, начинаешь понимать многое из того, о чем доселе и не думал…

— Ну, а вы, графиня, какую смогли бы принести жертву во имя великих чувств?

— Я? Все!

— В том числе и свой круг?

— Не понимаю!

— Если бы вы полюбили кого-то, не принадлежащего к аристократии, стали бы вы его женой во имя любви?

— О нет! quelle idйe![73]Такое мне не грозит. Я и глаз не задерживаю на людях не нашего круга. Любить можно только равных себе…

И она склонила головку на плечо Вальдемара, словно бы говоря: «Это — ты, и я — твоя».

Вальдемар понял, но не показал вида. Засмеялся чуточку язвительно:

— В чем же тогда «все», которым вы пожертвуете для любимого?

Обиженная его смехом графиня поджала губы:

— Вы задаете вопросы так… странно. Похоже, вы не верите в силу моих чувств… Но тот, кого я полюблю, сумеет их оценить.

— Наверняка! Такого рода открытия — сущий триумф! Если сумеешь их сделать…

— Разве вы не умели?

— О, я достаточно часто делал открытия, но не могу сказать, что это были «триумфы». Триумфом я мог бы назвать последовавшее за открытием счастье… но его-то я и не пережил ни разу.

— Быть может, вы просто не старались?

— Трудно «стараться» стать счастливым. Счастье приходит само… или не приходит.

Графиня помолчала, потом заговорила тише, словно бы для себя одной.

— Хотела бы я быть мужчиной. Мужчины могут говорить, что думают, а нам этого нельзя…

Голос ее звучал тоскливо, глаза были обращены к звездному небу, в них отражались искры фейерверка. Она нетерпеливо ждала.

Вальдемар посмотрел на нее искоса. Оставаться совершенно равнодушным к ее прелести он не мог.

«Жаль, что здесь нет Занецкого, — думал он. — Уж он-то был бы уже у ее ног… потому что прекрасная обертка заставит потерять голову. Но я, дурак этакий, предпочитаю перчатке, пусть и красивой, руку… Эх, случись все пару лет назад!»

Вальдемар послал ей дерзко-шаловливую улыбку:

— Вы говорите, женщины связаны по рукам и ногам в выражении своих чувств? Мне так не кажется.

— Но не можем же мы объясняться первыми!

— О нет! Однако женщины могут недвусмысленно дать понять, какими чувствами они обуреваемы. Если они искренни, они всегда могут облегчить влюбленному в них дорогу к счастью. Своей песней без слов…

И он замолчал — нарочно, зная, что ступил на скользкую дорожку и забросил крючок, который графиня может и проглотить. Его это откровенно развлекло. Внезапно появившийся на щеках графини румянец прямо-таки развеселил и подсказал ему дальнейшие слова:

— Иные женщины — словно цветки, которые в солнечную погоду распускаются и одурманивают чудесным ароматом, но едва появится луна, замыкаются, жалея свои краски, прячут очарование, словно опасаясь, что меньше его останется влюбленному. К таким растениям относится самое мое любимое — вьюнок. Когда женщина, подобно вьюнку, дает почувствовать свою любовь, она без слов шепчет: «Я твоя, возьми меня» — это и есть то безмолвное объяснение, на которое мужчина отвечает словами…

Графиня внимательно слушала его. Губы ее подрагивали — желанная цель была близка, и будущее представлялось в радужных красках…

— Вы любите вьюнок? — переспросила она.

— О да, и еще как!

— Когда вы так говорите, заслушаться можно… Но всегда ли солнце способно услышать, в чем признается цветок? Столько глаз смотрит на солнце, столько клятв к нему обращено… Сможет ли бедный влюбленный вьюнок надеяться на теплый лучик?