Однажды вечером Вальдемар по своему обыкновению сидел за столом в библиотеке, заваленным лежавшими в беспорядке томами. Он курил сигару и размышлял.

Все эти книги были им прочитаны и не занимали его более. Он предпочитал углубиться теперь в историю своей жизни и собственную психологию. С ним происходило нечто особенное, чего он никогда прежде не ощущал. Вспоминал студенческие времена и проведенные за границей бурные годы. В это время с ним произошло и немало любопытного, оставившего след в душе. Однако тем временем он был обязан и пессимизмом, сарказмом и горечью, с которыми теперь не мог справиться. Самые разные чувства и помыслы смешались в его душе, он ни в чем не мог разобраться и ни в чем не мог быть уверен, кроме одного.

Он любил Стефу.

Это чувство было чересчур крепким и неподдельным, чтобы сомневаться в нем.

А сомневался он долго.

Ему везло с женщинами, он пережил множество романов. Верил, что всегда будет смотреть на женщину, словно на более-менее ценный самоцвет, служащий исключительно забавы ради. Самоцветы такие он менял часто, без колебаний отбрасывая утратившие прелесть новизны. Вечная жажда нового толкала его на новые связи, но никогда он не чувствовал себя довольным. А если и возникали такие чувства, то проходили очень быстро. Часто, преследуя очередной сверкающий драгоценный камень, он уверен был, что с достижением этой цели обретет покой. Бывали случаи, когда с неслыханной отвагой он шел навстречу опасности, которая могла бы остановить многих… Победы эти воодушевляли его. Однако, достигнув своего, он всегда разочаровывался.

Он даже не гордился своими победами. Только двух женщин на свете он ценил и воздавал им должное: княгиню Подгорецкую и покойную мать. Матери он почти не помнил, что чтил ее память. И вот теперь Стефа, полная противоположность всем его прежним победам, перевернула его взгляды на женщин. Зная ее чувства к нему, Вальдемар ощущал, что она становится средоточием его жизни. Разница в общественном положении ничуть его не занимала, он беспокоился об одном: не окажется ли чересчур тяжелым для плеч Стефы груз того величия, на вершину которого он ее вознесет. Однако сомневался он недолго. Ее развитой ум позволял верить, что она сможет отвечать обязанностям, этикету и требованиям тех кругов, куда он ее введет. И с долей любопытства ждал, как она примет его признание. Его охватил трепет при мысли о том, что вскоре она окажется в его объятиях — Стефа, столь желанная… Временами он представлял ее пылкой любовницей. Могла бы она стать любовницей или нет? Она, Вальдемар знал, любила его, так что при желании он мог бы добиться от нее любых доказательств любви к нему. К тому же у него был талант… но на сей раз ему впервые недостало отваги. Стефа была словно белый цветок, незапятнанный, удивительно чистый — и святотатством было бы коснуться его нечистыми руками. Она, несмотря на возбуждаемые ею шалые желания, должна была остаться чистой. Она уже принадлежала ему — но обладание такое не запачкает и ангела. Именно потому, что она и так уже принадлежит ему, он не коснется ее нечистыми руками, не унизит до уровня своих желаний, оставит в вышине, именно там ища наслаждения. И он, в общении с женщинами избегавший каких бы то ни было обещаний, теперь наслаждался одной мыслью о Стефе — своей жене. Он сам себя не узнавал. Его в жизни так не воодушевляли даже прекраснейшие дамы и девушки из высшей французской аристократии — а ведь в Париже он, внук герцогини де Бурбон, одержал столько легких и заставлявших возгордиться побед, ни разу не потерпев поражения. Он сходил с ума по демонической красе мадьярок, его привлекал венский шик, в Риме он шествовал среди синьорин и синьор из высшей итальянской аристократии, словно садовник, собиравший в букет прекраснейшие цветы, — но всегда это кончалось одинаково. Немножко больше, немножко меньше усилий — победа… Он никогда не собирался связывать себя на всю жизнь и посмеивался над родными, либо взиравшими со страхом на его приключения, либо пытавшимися уговорить его остепениться и предпринять в том или ином случае решительные шаги. Он был циником, скептиком и был уверен сам, что на иные чувства попросту не способен. Видел в себе одно лишь воплощение страсти и к более одухотворенным чувствам ничуть не стремился, попросту не веря в них. Теперь он открыл что-то новое. В любом случае он был без ума от Стефы — но, не будь она Стефой, так и осталась бы одной из его побед… Однако теперь в нем родились совершенно иные чувства.

— Что же это, как все случилось? — спрашивал он себя.

Солнце зашло, в библиотеке воцарился мрак, серые тени заскользили по остекленным шкафам, проникая в каждый уголок, помогая тьме сгуститься. Вальдемар встал, прошелся взад-вперед, позвонил. Камердинер вошел бесшумно, как дух.

— Свет! — коротко бросил майорат.

Анджей нажал кнопки выключателей. Хрустальный абажур под потолком вспыхнул мириадом радужных огней.

«Я это и сам мог сделать, — подумал майорат, когда камердинер вышел. — Что он подумает, видя меня таким?»

Он перешел в читальню и поднял крышку фортепиано. Блеснули слоновой костью и палисандром клавиши. Вальдемар взял несколько аккордов. Зазвучала его любимая соната Бетховена, которую когда-то играла Стефа. Вальдемар убрал руки с клавиш и повернулся на вертящемся табурете, глядя в сторону салона. Окинул все вокруг ироничным взглядом и подумал: «Придется ли вся эта оправа Стефе по вкусу?»

Он зажмурил глаза, вызывая в памяти прекрасный образ: Стефа сидит за фортепиано, играет его любимую сонату, она в элегантном платье для визитов… нет, лучше — в повседневном. Ее волосы зачесаны вверх, ее нежный профиль… А он, откинувшись на канапе, смотрит на нее — на свою жену. И они счастливы. Она любит его. Он окружает ее любовью и пышностью, на какую только способны его миллионы.

— Стефа — моя жена? У меня будет жена!

Вальдемар не в силах оторваться от вставшей перед его взором картины, вновь и вновь вспоминает Стефу:

— Как она молода! На двенадцать лет моложе меня, ей едва пошел двадцать первый… Но что скажет моя семья, мой круг?

Вальдемар резко поднялся и захлопнул фортепиано. Громко произнес вслух:

— Главное — что я сам думаю!

— Но имеешь ли ты право? — что-то шепнуло ему, словно дух-опекун замка.

Вальдемар остановился посреди комнаты:

— Что? Я сам создаю для себя права!

Но дух зашептал вновь:

— Последние хозяйки этого замка были княгинями из известнейших фамилий… Была даже герцогиня…

— А она будет моим счастьем, — твердо ответил Вальдемар.

Он быстро зашагал в глубь замка, зажигая электричество везде, где проходил, в каждом зале, каждой комнате, в каждом коридоре.

Замок погрузился в ослепительное сияние. Майорат, миновав картинную галерею, вошел в зал фамильных портретов. Доселе темный и угрюмый, он озарился вдруг светом жирандолей. Портреты ожили, мертвые лица воскресли. Пурпур и золото, вырезы женских платьев исполнились живых красок.

Вальдемар устраивал смотр своим пращурам.

Он заглядывал в грозные, дышавшие могуществом лица известнейших его предков. Читал титулы и громкие имена женщин, ставших их супругами. Переходил от портрета к портрету — но нигде не находил счастья в лицах, скорее уж угрюмых. Дольше остальных задержался перед портретом прадедушки Анджея, генерала, женившегося на графине Эстергази. Выразительное, породистое лицо — но сколь драматичные воспоминания искажают его черты… В глазах сквозит апатия. Вальдемар усмехнулся и насмешливо прошептал:

— Быть может, его рисовали в то время, когда он вынужден был развестись с женой, славившейся красотой, богатством и родственными связями…

Портрет отца. Та же печаль на лице, тот же равнодушный взгляд.

Мать, очень похожая на княгиню Подгорецкую, красивая и молодая. Ни следа счастья на лице.

Вальдемар обошел весь зал. Возбуждение охватило его, ироническая усмешка крепла на губах. Наконец он остановился перед портретом бабушки. Смотрел на него долго, внимательно.

— И здесь то же самое, — шепнул он, присаживаясь ощупью на канапе.

Он видел глаза, проникнутые трагизмом и печалью, фигуру, словно согнувшуюся под тяжестью переживаний. Печаль сквозила в любой детали, даже, казалось, в фалдах тяжелого платья. Вальдемар сидел, погруженный в задумчивость. Внезапно встал, огляделся вокруг и произнес громко, с горечью:

— Титулы, положение, связи, миллионы… но где же счастье? Нигде я не вижу счастья…

Горько рассмеявшись и пожав плечами, он продолжал:

— Нет счастья в истории нашего рода…

Портрет Габриэлы Михоровской в натуральную величину висел у самой двери, по обеим сторонам от него ниспадали с потолка тяжелые бархатные портьеры. Вальдемар поднял ту, что слева. Увидел пустое место на выложенной дубовыми панелями стене. Не опуская портьеру, посмотрел направо от портрета и подумал: «Там — место для дедушки Мачея, ну, а здесь для кого?»

Гладкая, поблескивающая дубовая панель показалась ему загадкой — но он не понимал, отчего его охватило легкое, как тень, чувство тревоги. Странным непокоем веяло от пустой стены, и это чувство полегоньку вкрадывалось в душу…

Майорат затрепетал и, хмуря брови, спросил сам себя:

— Что это еще такое?

Решительным жестом опустил портьеру. Уселся на канапе и сжал ладонями виски: «Я чертовски нервничаю, чертовски!»

Во время своего долгого отсутствия в Слодковицах он тосковал по Стефе, потом ненадолго увидел ее, они вновь расстались, и тоска снова крепла, не давая ему покоя.

Вернувшись в кабинет, он нашел на столе адресованное ему письмо от Люции Эльзоновской.

Быстро разорвал конверт.

Девочка писала:

«Приезжай, Вальди, если хочешь увидеть Стефу, она возвращается завтра утром. Я бы очень хотела поехать ее встречать, только боюсь маму. Никто не знает, что я тебе пишу. Хотела позвонить, но ты сам знаешь, телефон стоит близко от маминой комнаты. Не идти же мне было во флигель к Клечу. Наш милый Яцентий помог мне найти человека, который доставит письмо. Приезжай обязательно, Люция».

Кровь бросилась Вальдемару в лицо: «Возвращается! Она возвращается!»

Дикая, безумная радость охватила его. Майорат схватил колокольчик и затряс им.

— Кто принес это письмо? — неестественным голосом спросил он вошедшего лакея.

— Павел, конюх из Слодковиц, четверть часа назад. Я не посмел беспокоить пана, оставил письмо на бюро…

— Плохо. Иногда письма бывают срочными… Посланец ждет?

— Он уже уехал. Очень спешил. Паненка не приказывала дожидаться ответа…

— Хорошо, иди.

Анджей направился к двери.

— Подожди! Который час?

— Половина восьмого.

— Отлично! Пусть Бруно немедленно запрягает серых в большую карету на полозьях. На козлы — Юра. Приготовьте для меня все необходимое, я выезжаю.

Анджей вылетел из кабинета. В голосе хозяина он расслышал некие нотки, которые его встревожили и обеспокоили.

«Случилось что-нибудь или пан майорат болен?» — думал он, сбегая по лестнице.

Вальдемар быстро ходил по комнате, размышляя:

— Знает ли она все о покойной бабушке, знает ли ее историю? Не исключено! В таком случае она возвращается лишь затем, чтобы попрощаться. Она меня любит и потому не останется здесь, зная о прошлом, убоится будущего… Наша семья отныне будет пугать ее. Что таится во мне — любовь к ней или жалость? Я люблю ее, любил и до того, как все открылось. И она любит… но, может, возненавидела теперь? А высшие круги? А моя семья, родственники? Они не допустят… но пусть только попробуют! Станут мешать — смету! Мои чувства они не растопчут, не позволю!

Он остановился, поднял руку ко лбу: «Я нашел ее и отнять у меня не дам! Одолею их… они уступят… должны будут сдаться… я хочу этого… жажду… и будет по-моему!»

Кто-то постучал в дверь.

— Можно! Вошел дворецкий.

— Что вам угодно?

Старик согнулся в учтивом поклоне.

— Простите, что осмелюсь беспокоить, но я узнал, что пан майорат уезжает… а через два дня в замке должен состояться званый обед в честь победы пана на выборах. Будут ли какие-нибудь указания на этот счет?

— Нет, завтра я вернусь, — сказал Вальдемар нетерпеливо. — Делайте все, как было намечено. Гостей будет много… но, кроме обеда, никаких развлечений!

Дворецкий поклонился и вышел.

Вальдемар вновь принялся расхаживать по комнате. Тысячи мыслей шумели у него в голове, чувства раздирали грудь. Он столь был потрясен последней беседой с собственными душой и совестью, столь взволнован, что, казалось, ощущал и слышал каждую капельку своей крови, спешившую по венам в мозг и всплывавшую туда жаркой, пылающей, словно бы каплей огня. Все колебания, метания, думы, пережитые им в последние часы, теперь стали четкими, ясными. Теперь он совершенно точно знал, к чему стремится и жаждет, знал, что идет верным путем. Больше он не станет колебаться. Прибавит энергии.

Он сметет все преграды, превратит их в прах!