— Правда, красиво звучат? — сказала Рита. — Во второй четверке — Талия, Каллиопа, Эвтерпа и Полигимния, а Эрато — верховая лошадь пана Михоровского.

— Последнюю я хорошо знаю, — сказала Стефа. — На ней пан Михоровский сюда приезжает.

— Правда, красивая?

— Очень.

— Вы еще не видели Аполлона. Я в него попросту влюблена! — воскликнула панна Рита.

Все рассмеялись.

— Придется перевести его в конюшню в Слодковцах — быть может, тогда ваши визиты сюда станут более частыми, — пошутил майорат.

— Вы должны подарить панне Рите его портрет.

— Или отлить его бронзовую скульптуру.

— Ну что вы! Статуя потеряет цвет оригинала!

— Смейтесь, господа, смейтесь, все равно и вы все им очарованы!

— Кроме меня, — сказал граф Трестка, поправляя пенсне.

— Потому что чувство прекрасного у вас лишь в зародыше, вам достаточно першеронов и этих ужасных мекленбургов. Аполлон в вашей конюшне выглядел бы непрошенным захватчиком, — вставила панна Рита.

— Как и ваши англичане — в моей.

И они с панной Ритой схватились не на шутку.

Глядя в глаза Стефе, Вальдемар весело сказал:

— Теперь Слодковцы могут взлететь на воздух — эти двое и тогда не прекратят спора. Как только они встретятся, ни о чем другом не говорят и вечно ссорится — в точности как вы со мной.

— Я с вами не ссорюсь.

— Вы меня тираните. Я просидел дома неделю — боялся сюда ехать.

— Ах, как вы пугливы!

— Что делать? Вы так энергично прогнали меня из леса, потом линчевали за обеденным столом и даже не попрощались. Все это не могло не испугать… Но я затосковал по своему тирану, и вот я здесь.

Стефа закусила губу. Она решила не отвечать на его шуточки, чтобы не услышали остальные. Однако в зале было шумно, а сидящая рядом Рита так увлеклась словесным фехтованием с графом, что оба были глухи к окружающему.

Заметив беспокойство Стефы и перехватив ее взгляд, искавший Люцию, Вальдемар сказал:

— Вы хотите использовать в качестве оружия против меня невинность, как Твардовский[18] против Мефистофеля, но Люция, увы, уже слишком взрослая для роли, которую вы ей собираетесь отвести…

Губы Стефы задрожали от сдерживаемого смеха.

Вальдемар продолжал:

— Я тосковал по своему злому гению, но вы — вы наверняка молились, чтобы я не показывался подольше.

— Наоборот, я хотела, чтобы вы приехали поскорее. В глазах Вальдемара сверкнуло любопытство:

— Правда? О Боже, почему я не знал! Стефа посмотрела ему прямо в глаза:

— Я ждала вашего приезда, потому что ваш дедушка стал тосковать и начал уже впадать в меланхолию.

— Значит, вы жаждали моего приезда не ради себя, а ради дедушки?

— «Жаждала» — слишком сильно сказано. Попросту ожидала.

— О разочарование! Я думал, что попал в рай, но оказалось, передо мной — по-прежнему чистилище…

Стефа засмеялась. Он посмотрел на нее испытующе и, понизив голос, сказал:

— Вы сегодня выглядите чудесно. Я чувствую, как теряю голову.

— Пан майорат! — разгневалась девушка.

— К вашим услугам! — в его глазах и в его глазах играли шаловливые огоньки.

Стефа сжала губы. Какое-то время назад она ответила бы дерзостью, но теперь уже научилась относиться к его шуточкам спокойно.

— Я уже жалею, что молила Бога о вашем приезде. Из симпатии к старому пану Михоровскому я навредила себе…

— …навредила себе молодым Михоровским, словно горькой микстурой, — закончил он за Стефу.

— Угадали, — рассмеялась Стефа.

— Но я уверен, что вы ожидали меня не из-за дедушкиной тоски, а из-за своей собственной. Правда? — он дерзко заглянул ей в глаза.

— Вижу, в вашей компании безопаснее всего молчать, иначе вы делаетесь чересчур веселым.

— А вы моментально показываете коготки, — отпарировал он.

— О чем вы столь серьезно беседуете? — спросил граф Трестка, глядя на Стефу сквозь пенсне.

Вальдемар непринужденно сказал:

— Мы говорили о другом виде спорта. Я как раз просил панну Стефу сыграть нам.

— Панна Стефа играет на цимбалах? — спросил Трестка насмешливым тоном.

— Нет, на цимбалах я не играю, — ответила Стефа в точности тем же тоном.

— Жаль. Они так прекрасно звучат… Вальдемар нахмурился. Его стада охватывать злость.

Глянув на Трестку сверху вниз, он сказал, растягивая слова:

— Я надеялся, что у вас лучше вкус и нежнее уши… Трестка понял. И побледнел от злости.

Видя его замешательство, панна Рита с улыбкой сказала Стефе:

— Присоединяюсь к просьбе пана Вальдемара. Сыграйте нам что-нибудь. Я, увы, не играю, но музыку очень люблю.

— С удовольствием, но попозже.

— Да, сейчас шумно, а музыка любит тишину. Камердинер зажег лампы. Панна Рита стояла у окна, глядя на узкую светло-желтую полоску восходящего месяца.

Стефа и еще два-три человека подошли к ней. Вальдемар же отправился в столовую — Люция сообщила, что пани Эльзоновская хочет его видеть.

VI

Огромный стол, накрытый голландской скатертью с вытканным посередине гербом Михоровских, был накрыт к ужину. По краям его, словно солдаты в расшитых мундирах, стояли тарелки из толстого фарфора, расписанные изящными узорами. Рядом с ними, на подставках, ожидали гостей серебряные ножи, вилки и вычурные ложки. Напротив, будто шатры часовых, стояли Свернутые салфетки с ломтиками хлеба внутри. Картину дополняли хрустальные вазы с фруктами, стаканы, бокалы, несколько прекрасно подобранных букетов. У каждого прибора лежали цветы. Они были прихотливо разбросаны по столу, придавая ему вид майского поля.

Между главным столом и боковым, где стояли компоты, а также сервантом, сновали камердинер Яцентий и молодые лакеи в черных фраках с золотыми пуговицами и пунцовых рубашках; с ними вместе суетился лакей княгини Подгорецкой в желтой ливрее.

На стенах светились белые шары ламп, над столом висела бронзовая люстра, пламенеющая огоньками хрустальных подвесок; лучи света играли на серебре и хрустале.

В зал вошла пани Идалия, сопровождаемая Вальдемаром, которому она говорила по-французски:

— Это не званый обед, все должны чувствовать себя свободно. Но ты, Вальди, должен проводить к столу графиню Чвилецкую.

Вальдемар, будучи в веселом настроении, ответил:

— Как мило с вашей стороны, тетя, что вы отдаете мне под опеку эти алмазные копи. Но я охотно поменял бы их на одну-единственную жемчужину…

— Не шути. Я знаю, о ком ты… Странно, что эта девушка так тебя занимает.

Вальдемар нахмурился и, явно задетый, ответил:

— Панна Стефания не из тех, кто не заслуживает внимания.

— Но и не следует оказывать ей столько, как это сегодня делал ты.

— Я на такие вещи смотрю иначе.

— Что ж, сказано откровенно, — поджала губы пани Идалия. — Но предупреждаю — могут поползти сплетни. Я сама слышала крайне невежливое замечание Лоры…

— Ох! Пани графиня может говорить, что ей вздумается. Слушателей у нее найдется немного. И скажите ей, тетя, чтобы не делала при мне свои намеки, а то даже ее пресловутое «графское величие» не заставит меня молчать!

— Что значит «пресловутое»?

— Разве я должен вам объяснять, как в действительности обстоит дело с «графским» титулом Чвилецких?

Все это знают. Особенно ее кареты с довольно свежими гербами на дверцах и старый камердинер, весьма удивившийся, когда на его ливрейных пуговицах вдруг оказалась графская корона с девятью зубцами. Почему-то все без исключения хроники и гербовники и словом не упоминают о «графах» Чвилецких — что, конечно, весьма неделикатно с их стороны. Пани Идалия поморщилась:

— Пойдем к гостям.

К Стефе подошла графиня Чвилецкая, села рядом:

— Откуда вы родом? — тихонечко спросила она.

— Из Царства, пани графиня.

— И давно служите в учительницах?

— Это мое первое и последнее место.

— Вот как? Первое? И Идалия доверила вам Люцию? Молодая учительница покраснела.

— Должно быть, я сумела вызвать ее доверие, — сказала она, улыбнувшись.

— Сколько вам лет?

Удивленно глянув на графиню, Стефа, не раздумывая, ответила:

— Двадцать пять.

Графиня подняла к глазам лорнет на длинной золотой ручке.

— Да, весьма похоже, — сказала она убежденно, — Люция говорила мне, что вам девятнадцать, но я сразу поняла, что она ошиблась. Хорошо, что вы не скрываете своего возраста. Моей Михале столько же, хотя все считают, что ей меньше.

Губы Стефы задрожали от смеха, но в глазах мелькнуло сожаление. Она посмотрела на сидящую рядом графиню, всегда чопорную, похожую на старшую сестру пани Эльзоновской.

Графиня продолжала:

— Кажется, вы стали учительницей не из призвания?

— Да, но я начинаю любить свою работу, главным Образом оттого, что довольна своей ученицей.

Подошел Вальдемар, следом — граф Чвилецкий. Графиня крикливым тоном обратилась к мужу:

— Те voila![19]Ты знаешь, Auguste[20], панне Рудецкой двадцать пять лет, а не девятнадцать, как говорила Люция. Глаз у меня наметанный, — она посмотрела на Стефу:

— Мы с мужем так и решили, что вам никак не девятнадцать, помнишь, Август, ты сказал…

— Извините, я не понял, о чем идет разговор, — быстро вмешался Вальдемар.

— О моем возрасте. Я для солидности прибавила себе лет, — засмеялась Стефа.

— Обязательно запишите этот разговор в своем дневнике, панна Рудецкая, — сказал Вальдемар словно бы равнодушно, но на самом деле с видимой иронией.

Задетый, граф с укором покосился на жену и, как обычно растягивая слова, сказал:

— Лора, ты ошибаешься. Ничего подобного о возрасте панны Рудецкой я не говорил.

— Mais, mon cher![21]Ты просто забыл.

Граф не успел ответить. Вошел камердинер и объявил, что всех просят к столу. Майорат подал руку графине и сказал с видимым раздражением:

— Вопросы возраста откладываются на неопределенное время, а пока что я к вашим услугам.

Графиня что-то отвечала ему со смехом, но Стефа уже не разобрала ее слов.

Быстро оглянувшись вокруг, граф направился к пани Идалии. Стефа видела, как пары одна за другой удаляются в столовую, и для девушки это оказалось еще одной мучительной минутой. Она ругала себя за то, что не удалилась в свою комнату раньше — ведь теперь ей вновь придется одной следовать в столовую.

В это время подбежала Люция и, просунув руку под локоть Стефы, засмеялась:

— У всех свои рыцари, а мы пойдем с вами. Каюсь, я обманула пана Ксаверия. Мама поручила ему сопровождать вас, а я сказала ему, что вы уже идете с кем-то другим. Вы ведь не обидитесь на меня?

— Ну конечно! Ты правильно сделала. А впрочем, мы можем представить, что кавалер — это я.

— Ну разве вы — кавалер, пани Стефа? На кавалера уж больше похожа панна Рита, в ее амазонке и с этой кокардой!

Они вошли в столовую.

Снова несколько любопытных взглядов обратилось к Стефе. В конце стола сидел пан Ксаверий. По обе руки от него были свободные места — для Стефы и Люции.

Когда Стефа села, пани Эльзоновская глянула на нее и сказала с недвусмысленными интонациями в голосе: — А я уж думала, вы не придете…. Горячая волна румянца залила лицо Стефы. Она не нашлась, что ответить.

Вальдемар и на сей раз поспешил ей на помощь, спросив о чем-то пани Идалию. Девушка была спасена. Начатые в салоне разговоры продолжались и за столом. Повсюду смеялись, сыпались шутки. Но хорошее настроение Стефы уже улетучилось. Она сидела молча, моля в душе Бога, чтобы ужин побыстрее закончился. Молчали только она и пан Ксаверий, поглощенный содержимым своей тарелки и наблюдениями за блюдами в руках лакеев. Зато Стефа казалась себе захватчиком, вторгшимся в чужой ей мир. Перед глазами у нее вновь вставало пережитое: Ручаев, приезд в Слодковцы, пикировка с Вальдемаром, ее сегодняшний разговор с графиней.

Если бы не Эдмунд, она не оказалась бы в этом мире, не стала бы мишенью для светского злословия. Все вокруг смотрят на нее, как на существо, лишенное прав принадлежать к этому кругу. Смотрят, как смотрели бы экзотические растения на скромный полевой цветок, случайно выросший в их оранжерее.

Взгляд Стефы был прикован к букету цветов, лежавшему рядом с ее прибором. По странному стечению обстоятельств это оказались полевые цветы: травы и белые маргаритки с золотыми сердечками. Сияние озарило их, но они вскоре завянут, и мир для них померкнет. Она подняла голову и вздрогнула.

На нее смотрели несколько пар глаз — мертвые глаза портретов в резных рамах, украшавших этот зал.

Глаза предков Михоровских, серые, как у Вальдемара, проникновенные, грозные, казалось, впивались в нее, вопрошая: «Откуда ты взялась, плебейка, в родовом гнезде сенаторов и гетманов? Что ты здесь ищешь?» Стефу пронизала дрожь. Суровые взгляды.

«Что разделяет меня с этими людьми? — думала девушка. — Вот эти славные рыцари, предки? Меня отделяют от них короны с девятью зубчиками, княжеские шапки и гордое звание „аристократия“. Они привыкли презирать тех, кто стоит ступенькой ниже, пусть даже стоящие внизу не менее славны и заслуженны, а то и более…»