Удовольствие вспыхнуло вновь. И вожделение все усиливалось. Ни одно приключение не могло соперничать с этим трепетом и живительной энергией, стремительно уносящей их к вершине блаженства. Крепко сжимая друг друга в объятиях, они вместе достигли желанного пика и вместе исчезли за перевалом.

Они лежали так несколько долгих минут, пока Саймон не приподнялся над ней и не заглянул ей в лицо.

— Как ты себя чувствуешь, родная? — Он провел пальцем по влажной дорожке, оставшейся у нее на щеке от одной из соскользнувших слезинок. — Я не сделал тебе слишком больно?

Калли открыла глаза, глядя на него сквозь тусклый золотистый свет уходящего солнца.

— Ты вообще не делал мне больно, Саймон, — сказала она совершенно честно, так как все, что она могла припомнить и что запечатлелось в ее памяти навсегда, — это замечательный момент, позволивший ей познать во всей полноте, как она лелеема и любима.

«Но я верю, что среди нас есть такие, кому дано более других извлекать наслаждение из этого чуда и кто более других склонен искать приключений в жизни, — так говорила Имоджин, рассказывая о таинстве, свершающемся между мужчиной и женщиной. — Вы, девушка, одно из этих счастливых созданий».

Имоджин была права, подумала Калли. Теперь у нее есть все для полного счастья. Проказы, острота ощущений, любовь — все, что ей так требовалось от этого мира, она обрела в объятиях Саймона. Здесь. Сейчас.

Она протянула руку и, погладив его по щеке, заявила:

— О, дорогой, все-таки твоя мать выдающаяся женщина. — И когда он, открыв рот, сморщился в притворной гримасе отвращения, улыбнулась и приложила палец к губам. — Тсс, Саймон! Не нужно сейчас ничего говорить. — Она перекатила его на спину и уютно пристроилась у него на плече. — У меня еще будет время все тебе объяснить. Ведь впереди у нас столько лет!