Действительно буря, разразившаяся над Верденфельсом в ту ночь, когда владелец его возвращался к себе в замок, причинила много бед. Худшей погоды он не мог и выбрать для своего приезда, а потому крестьяне говорили в один голос, что именно он принес с собой все несчастья.

Между тем наступило воскресенье, и снежная буря, продолжавшаяся в течение нескольких дней, сменилась, наконец, ясной, хорошей погодой. Служба в церкви только что окончилась, и народ отдельными группами стоял еще на церковной площади. Тут обыкновенно передавали друг другу главнейшие происшествия целой недели и обсуждали разные вопросы, но сегодня говорили лишь о приезде барона Верденфельса и о геройском поступке священника.

Вся деревня уже знала о том, что Грегор Вильмут не отказался в ту бурную ночь поехать в Маттенгоф, чтобы приобщить святых тайн дочь старого Экфрида. Крестьянам была хорошо известна тамошняя дорога, точно так же как и то, что человек, отважившийся идти туда в такую непогоду, рисковал своей жизнью. Среди них, пожалуй, не нашлось бы ни одного подобного смельчака, и потому подвиг священника приобретал в их глазах двойную цену, и о нем говорили не иначе, как с глубоким уважением.

Госпожа фон Гертенштейн, согласно своему обещанию, приехала с сестрой и фрейлейн Гофер погостить к священнику. Она также была у обедни и теперь говорила со старым Экфридом, стоявшим на паперти у двери. На старике была его праздничная одежда, а за руку он вел мальчика лет четырех. Это был красивый ребенок со свежим, розовым личиком, белокурыми волнистыми волосами и голубыми глазами, которыми он весело, без малейшей робости смотрел на молодую женщину.

— Так вы взяли маленького Тони к себе, — сказала она. — Он очень похож на свою покойную мать, у него все черты вашей дочери.

— Еще больше он похож на своего покойного дядю, — возразил старик, смотря долгим, пристальным взглядом на милое личико мальчика. — Он вылитый покойный Тони, точно его родной сын, да и зовут его также Тони.

— Вы в самом деле хотите оставить внука у себя? — спросила Анна с состраданием наклоняясь к маленькому сиротке.

Старик кивнул головой.

— Да, ваша милость, он останется у меня. Господин пастор говорит, что мальчишка обременит меня, но ничего не поделаешь.

Он замолчал и поспешно снял шляпу, так как в это время священник вышел из ризницы, где снимал с себя облачение. Нельзя было не видеть, каким почетом пользовался Вильмут в своем приходе; владетельному князю не кланялись бы с большим уважением. Все столпились, чтобы еще раз подойти под благословение, и каждый, удостоившийся отдельного поклона или разговора, чувствовал себя счастливым.

Экфрид был в числе этих счастливцев, пастор специально подошел к нему, когда заметил ребенка.

— Вы остаетесь при своем решении? — спросил он. — Трудно будет вам прокормить ребенка, вам самому едва хватает на жизнь.

— Ничего не поделаешь, ваше преподобие! — возразил старик. — Ведь вы знаете, как обстоят дела в Маттенгофе. На доме дочери огромные долги, и его приходится продать. А мой зять, вы его знаете, от него толку не дождаться, и Стаси не сладко с ним жилось. Теперь он хочет ехать в Америку, и мальчишка был бы ему в тягость, вот он и рад, что отделался от него. Он дурно обращается с ним, а если опять женится, мальчику будет совсем плохо. Поэтому я и взял Тони. Где я найду хлеб, там и для него хватит: это — все, что у меня осталось, кроме него, у меня никого нет.

Старик осторожно погладил ребенка по голове жесткой, мозолистой рукой. В этом движении была какая-то особенная нежность, и по обветренному и морщинистому лицу Экфрида пробежала легкая судорога. Вильмут устремил на осиротевшего ребенка проницательный, испытующий взор, в котором не было ни доброты, ни приветливости, и произнес:

— Держите его построже, Экфрид! От отца он не видел хорошего примера, а мать баловала его; не поддавайтесь этой слабости. Детей надо воспитывать строго.

Маленький Тони, вероятно, почувствовал, что слова пастора отнюдь не выражали благодушного отношения, и пугливо прижался к дедушке. Поговорив еще то с тем, то с другим из крестьян, Вильмут ушел с Анной, а Лили с фрейлейн Гофер последовала за ними. Подойдя к пастору, Лили воспользовалась удобным случаем и объявила, что хочет прогуляться перед обедом.

— К чему? — спросил Вильмут голосом, в котором слышалось порицание. — Ты уже не ребенок, а молодой девушке неприлично бродить одной. И в саду достаточно воздуха и движения.

Лили испугалась, подумав о свидании в орешнике. Что будет с молодым бароном, который с тоской ожидает обещанных известий? К счастью, за нее вступилась старшая сестра. Грегор с мрачным лицом дал наконец себя уговорить, и Лили, довольная полученным позволением, поспешила убежать.

— Я также должен оставить тебя на полчаса, — сказал Вильмут Анне, когда они вошли в дом. — Пойду на мельницу навестить больного, но к обеду во всяком случае вернусь.

Лили между тем прошла через село, свернула с дороги и направилась к горе. Однако она была в затруднении, потому что миссия, которую она взяла на себя с такой спокойной уверенностью, потерпела полное поражение. Анна не захотела выслушать просьбу и доказательства Лили и, мало того, сделала ей выговор за неуместную доверчивость. Бедная девушка должна была, еще раз выслушать, что она еще ничего не смыслит в «таких вещах» и поступила, как неразумный ребенок.

С тех пор Лили не удалось больше заговорить об этом предмете: как только произносилось имя Верденфельса, сестра оказывалась совершенно недоступной. Этого, конечно, нельзя было сказать Паулю. Он был в состоянии тотчас зарядить пистолет, если у него отнимут последнее утешение. Лили понимала, что должна очень осторожно приступить к делу, если хочет спасти человеческую жизнь, а это-то и было ее горячим желанием. Вот почему она без малейших угрызений совести отправлялась на тайное свидание. Она не чувствовала за собой никакой вины, а согласилась прийти исключительно из человеколюбия и внимания к сестре, личные ее интересы не играли здесь роли.

Пауль стоял уже около получаса, ожидая ее, как условились, возле орешника. Он был в охотничьем костюме, с ружьем через плечо, считая необходимым ради молодой девушки придать свиданию совершенно случайный характер. По счастью, густой лес у подошвы горы, хотя и лишенный сейчас листвы, прекрасно скрывал их обоих от непрошенных взглядов. Они дружески пожали друг другу руки, как близкие союзники, а затем Лили искренне сказала:

— Как я рада, что вы еще живы!

— Мне было бы гораздо приятнее быть мертвым! — меланхолически ответил Пауль.

Лили взглянула на него: он был действительно очень бледен, но от этой бледности казался еще красивее и интереснее, чем когда бывал весел, и теперь в его глазах опять светилась надежда.

— Вы сдержали свое обещание? — спросил он. — Несете ли вы мне хоть какую-нибудь надежду и доброе слово от вашей сестры?

Молодая девушка покачала головой.

— Но, господин Верденфельс, этого нельзя так скоро ожидать. У Анны очень настойчивый характер, и не так-то легко переупрямить ее. Все-таки я с ней говорила.

— В самом деле говорили? О, вы — ангел доброты! — с воодушевлением воскликнул Пауль.

Лили была польщена комплиментом, это звучало совершенно иначе, чем вечное: «Дитя, ты этого не понимаешь». Теперь она ни за что на свете не призналась бы в своем поражении и твердо решила довести роль ангела-хранителя до конца. Она начала объяснять молодому человеку, что он должен иметь терпение, что еще не все потеряно, и думала, что приступает к делу очень умно. Но Пауль не дал себя обмануть. Он задал несколько поспешных вопросов, не ожидавшая их Лили ответила очень чистосердечно, и эти ответы выдали ему истину. Его лицо, только что радостно сиявшее надеждой, снова омрачилось.

— Не старайтесь щадить меня! — с горечью сказал он. — Я ясно вижу, что вы хотите скрыть от меня. Госпожа Гертенштейн неумолима в своем отказе, и я обречен на отчаяние.

Он сильно сжал приклад своего ружья; это было невольное движение, но Лили вскрикнула от ужаса и схватила его за руку.

— Не делайте этого, барон! Ради Бога, не делайте этого!

— Чего я не должен делать?

— Вы не должны стреляться, — рыдая, проговорила Лили. — И вы хотели это сделать на моих глазах! О, это ужасно!

Пауль вспомнил теперь слова, произнесенные им в первом порыве горя. Он видел, что они были приняты всерьез, и страх этой девушки за его жизнь глубоко тронул его. Напрасно старался он успокоить испуганную Лили — она не верила его обещаниям и воскликнула:

— Если я теперь и помешаю вам, вы сделаете это в замке. Отдайте мне ружье!

Пауль попробовал протестовать.

— Дайте мне ружье! — повелительно повторила Лили и, когда он исполнил ее приказание, решилась на геройский поступок: схватила обеими руками смертоносное оружие, осторожно пронесла его несколько шагов и с силой бросила в ров, тянувшийся вдоль подошвы горы.

Ледяной покров был пробит, и Лили, к своему большому удовольствию, увидела, как ружье погрузилось в воду. По ее мнению, несчастье было теперь предотвращено, ей не приходило в голову, что у барона может быть и другое оружие. Успокоенная этой уверенностью, она остановилась против Пауля и начала строгую проповедь. Девушка внушала ему, что он поступает безбожно, говорила о земном и вечном проклятии самоубийцы и наконец угрожала ему муками ада.

Пауль стоял и слушал девушку с возрастающим волнением. Он не мог понять, откуда у нее столь яркие назидательные слова, так как не знал, что это была проповедь Вильмута, которую тот недавно произнес на подобную тему и которую Лили свободно повторяла наизусть. Поскольку описание мук ада не производило на молодого человека особенного впечатления, то он занимался тем, что смотрел на юную проповедницу и сравнивал ее с сестрой. Свежее розовое личико, обрамленное темным мехом, было очаровательно. От сильного движения одна из ее длинных кос перекинулась через плечо; это были пышные светло-каштановые волосы, но где тот дивный блеск, который, как золотистое сияние, лежал на других волосах? И что значат эти светлые детские глаза в сравнении с теми лучезарными звездами, скрывающимися под длинными ресницами? Сравнение напоминало Паулю, чего он лишился, и его горе пробудилось с новой силой.

— Вы не знаете, что такое любовь, — с глубоким вздохом произнес он, когда проповедь кончилась. — Вы не знаете, что значит быть на краю отчаяния.

Этого Лили, конечно, не знала, но догадывалась, что это что-то очень печальное, а потому внезапно перешла от проповеди к утешению. Пауль охотно поддавался ему. Увлекшись горячим спором, они не заметили, как между деревьями показался мужчина в черном плаще.

— Мой дядя, — сказал Пауль, крайне удивленный, так как барон до сих пор ни разу не выходил из замка.

Оказавшись рядом с «чудовищем из Фельзенека», Лили не знала — бежать ей или остаться, но пока она разрывалась между страхом и любопытством, Раймонд подошел к ним. Он также удивился, увидев своего племянника в обществе молодой девушки, и заметно было, что встреча с посторонним лицом ему неприятна.

— Ты здесь, Пауль? — произнес он с холодным поклоном.

— Я совершенно случайно встретился с фрейлейн Вильмут, — ответил Пауль, желая оградить молодую девушку от ложного объяснения ее присутствия. — Она приехала сегодня навестить верденфельского пастора.

Раймонд невольно сделался внимательнее, так как в окрестностях было только одно семейство, носившее эту фамилию, и он знал, что у Анны была младшая сестра. Пристально глядя в лицо молодой девушки, он медленно подошел к ней.

Этот взгляд и это приближение слишком много говорили суеверию Лили. Все ужасные рассказы о дружбе с дьяволом и о свертывании шеи, в которых обвиняли барона, снова воскресли в ее уме. Словно опасаясь за свою жизнь, она поспешно отступила за спину Пауля и с ужасом смотрела из-за нее на Верденфельса. Молодой человек очутился в очень неловком положении. Раймонд остановился, и по его губам пробежала горькая усмешка при таком явном страхе.

— Не бойтесь, фрейлейн, — холодно сказал он, — не трудитесь в страхе искать защиты у моего племянника; я вас сейчас избавлю от своего присутствия.

С этими словами он повернулся и направился в лес. Когда он отошел на некоторое расстояние, Лили с робким видом вышла из-за спины своего защитника и вполголоса спросила:

— Я держала себя очень глупо?

Пауль был того же мнения, однако не высказал ей этого, а только спросил:

— Но почему вы так боитесь моего дядю? Вы уже один раз высказали о нем что-то странное, что я не мог себе объяснить.

— Я представляла его себе гораздо более страшным, — ответила Лили. — У него черты обыкновенного человека, даже бледность его лица.

— Каким же он должен быть? — воскликнул Пауль почти сердито. — За кого вы его принимаете?