Эльза Вернер - Проклят и прощен

Лили смотрела в землю; молодой барон, очевидно, ничего не знал о страшных слухах, а передать их было невозможно. Поэтому она промолчала, выразив только намерение вернуться домой.

— Вы в самом деле хотите уйти, не дав мне ни проблеска надежды? — в отчаянии спросил Пауль.

— Что же я могу сделать? — грустно промолвила молодая девушка. — Вы сами думаете, что моя сестра останется при своем отказе.

— Но мне необходимо утешение в несчастье, — настаивал Пауль. — А ваши утешения так бесконечно отрадны для меня! Если я вас больше не увижу, могу ли я по крайней мере писать вам?

— Да, это вы можете, — решила Лили, находя, что слишком жестоко отказывать несчастному в утешении.

Она подала Паулю руку, и, к ее великому удовольствию, на этот раз он поднес ее к своим губам.

— Большое спасибо! — искренне сказал он. — И... прощайте!

— Прощайте, — повторила Лили, на которую поцелуй руки подействовал так же приятно, как ее утешения — на молодого человека. Они расстались.

Между тем Раймонд Верденфельс пошел дальше. Его лицо все еще сохраняло горькое выражение, он догадывался каким его представляли молодой девушке, если она пришла в такой ужас при одном его приближении. На одной из боковых тропинок, которая вела обратно к замку, он остановился и, казалось, раздумывал — не вернуться ли ему, потом провел рукой по лбу и вполголоса произнес:

— Затворничество ни к чему не ведет. Раз я начал это, то должен привести в исполнение. Итак, вперед!

И он пошел вперед. Вскоре он достиг опушки рощи, откуда дорога вела в село, как вдруг на одном из поворотов столкнулся с человеком, шедшим из деревни. Раймонд фон Верденфельс и Грегор Вильмут внезапно оказались лицом к лицу... Оба смутились от этой неожиданной встречи и невольно замедлили шаги. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, затем Вильмут холодно произнес:

— Господин Верденфельс, я уже знаю о вашем приезде.

— Я и не собирался делать из этого тайну, — таким же ледяным тоном возразил барон. — В настоящую минуту я шел к вам, ваше преподобие.

— Ко мне? Именно сегодня?

— Почему же не сегодня? Или вам это неудобно?

Подозрения Вильмута поколебались, когда он увидел, что Верденфельс не знал, кто находится теперь в пасторате; тем не менее он решил, что следует держать барона подальше.

— Значит, эта встреча отвечает вашим желаниям, — строго сказал он. — Мы здесь одни, и я готов выслушать вас.

— Я знал, что вы не приняли бы приглашения прийти ко мне в замок, — проговорил Раймонд, спокойно скрестив руки на груди, — поэтому мне ничего не оставалось, как самому прийти к вам. Но я думаю, ваше преподобие, что вы ошибаетесь относительно причины моего прихода.

— Едва ли! Мне известна только одна причина, могущая привести вас ко мне. Правда, прошло много времени, пока вы нашли ко мне дорогу, целых шесть лет, но никогда не поздно исправить ошибку. Вы хотите, наконец, сделать шаг, от которого тогда отказались?

В его словах не было торжества, но сказалось все высокомерие священника, считающего совершенно понятным полное и безусловное подчинение его власти. Раймонд вдруг выпрямился с присущим ему выражением недоступной гордости.

— Нет! — прозвучал решительный ответ.

— Нет? — строго повторил Вильмут. — В таком случае я не понимаю, что привело вас в Верденфельс.

— Разве необходимо ваше разрешение для того, чтобы я жил в собственном замке? — так же сурово прозвучал голос Раймонда.

— Вы — неоспоримый хозяин своего замка, но село и приход — мое достояние.

— Над которым вы властвуете неограниченно, как какой-нибудь деспот над своими подданными. Это я знаю.

— Я только пользуюсь авторитетом священника, — сказал Вильмут, делая ударение на каждом слове, — и моя паства подчиняется этому авторитету. Вы же не признаете его, господин Верденфельс, хотя вам известны условия, на которых я предлагал и теперь предлагаю вам мир.

— А вы знаете, что я никогда не соглашусь на эти условия. Что бы ни случилось, вы никогда не увидите Верденфельса униженным.

— Это высокомерие должно быть низвергнуто в прах! — невозмутимо произнес Вильмут. — Оно — наследственный недостаток вашего рода. Вы, быть может, нисколько не похожи ни на своего отца, ни на предков, но в этом отношении вы — истый Верденфельс.

— Ваше преподобие, не злоупотребляйте своим саном и не используйте его для того, чтобы наносить оскорбления! — сказал барон глухим голосом, с трудом владея собой. — Я знаю, что ваш сан делает вас неприкосновенным, но вы можете довести меня до того, что я забуду об этом.

— Тогда я вам напомню! — возразил Вильмут. — Оскорбление можно получить только от равного себе. Я — служитель Господа и требую уважения к словам, которые произношу от Его имени.

По-видимому, Раймонду удалось овладеть собой.

— Не будем говорить о словах, — спокойно отозвался он. — Я пришел не ссориться с вами, а обратиться к вам с вопросом, на который вы мне еще не ответили. Ваша железная рука лишила меня счастья; я хотел бы знать та же ли самая рука довершила это дело. То последнее письмо, в котором я обращался к Анне Вильмут, было сожжено непрочитанным?

— Это — правда. Но кто сказал вам? Никого, кроме меня и моей кузины, при этом не было.

— Так вы присутствовали при этом? Вот то, что я хотел знать. Моя невеста услышала бы мою последнюю просьбу, а если письмо было сожжено, то это было делом ваших рук. Или, может быть, вы станете уверять меня, что она сделала это добровольно?

Вильмут взглянул на барона. Теперь в его всегда холодных глазах светилось торжество, и оно зазвучало и в его голосе, когда он ответил:

— Нет, потому что я никогда не скрываю истины. Анна обещала мне не принимать от вас ни одной строки. Я был у нее, когда она получила то письмо, и напомнил ей данное обещание. Я сам взял письмо из ее рук и бросил его в огонь.

Глубокий вздох вырвался из груди барона, словно с нее упала страшная тяжесть.

— Так вы принудили ее? Я так и думал, хотя Анна и умолчала об этом.

— Анна? — повторил Вильмут. — Что это значит, господин фон Верденфельс? Разве вы видели с тех пор госпожу Гертенштейн или говорили с нею?

— Да, — холодно сказал Верденфельс.

— Когда это было и где?

— Я не обязан давать вам отчет; спросите Анну — она наверно не откажет дать все сведения своему строгому духовнику.

— Я спрошу ее, — мрачно сказал Вильмут. — Я знаю, как получить ответ.

— В этом я и не сомневаюсь! Спасибо за сведения. Прощайте!

Барон хотел идти, но Вильмут преградил ему дорогу, говоря:

— Еще одно, господин Верденфельс: думаете ли вы остаться в вашем замке?

— Пока — да.

— И как должны я и вся деревня понимать ваше возвращение?

— Как вам будет угодно! — с гордым презрением ответил Раймонд.

— Вам это так безразлично? Здесь вы не так недоступны, как в замке Фельзенек, не следовало бы забывать об этом.

— Продолжайте же откровенно высказывать свои угрозы, — перебил его барон. — Вы хотите снова начать прежнюю борьбу? Я к ней приготовился, покидая Фельзенек.

— И вы рассчитываете на сей раз остаться победителем?

— Я рассчитываю твердо стоять на своем, каков бы ни был конец.

Во взгляде, которым пастор смерил «пустого мечтателя», можно было прочесть и недоумение, и гнев.

— Должно быть, тот разговор был очень интересного содержания, что придал вам несвойственную вашей натуре храбрость, — заметил он. — Не стройте своих расчетов на том, что президент Гертенштейн умер: в душе его вдовы вы все равно не можете изгладить воспоминания о том, что было. Я был ее опекуном с самого детства, я и теперь оберегаю ее. Что бы вы ни предпринимали, вы всегда найдете меня возле Анны.

— Никакой защиты и не требуется, — с горечью сказал Верденфельс. — Вы уже позаботились, чтобы я не мог ничего предпринять. Но наш разговор еще раз доказал мне, что мы с вами, как и много лет назад, остаемся врагами не на жизнь, а на смерть! — и, сделав короткий, гордый поклон, он направился к замку.

Несколько минут еще Вильмут простоял, погруженный в мрачные думы, а затем вполголоса произнес:

— Итак, она говорила с ним и скрыла это от меня!

Лили вернулась аккуратно к обеду. Она охотно рассказала бы про интересную встречу с бароном, хотя не выказала себя при этом героиней, но в таком случае обнаружилось бы свидание у орешника. Молодая девушка не умела лгать и не сумела бы выдать эту встречу за неожиданную, поэтому она умолчала обо всем. Разговор за столом вообще не отличался оживлением. Пастор был, видимо, расстроен, вернувшись от больного, и говорил очень мало; Анна также по большей части молчала, и только фрейлейн Гофер почти одна поддерживала разговор.

Как только кончился обед, Вильмут объявил, что должен о чем-то важном переговорить с двоюродной сестрой, и ушел с ней в кабинет.

— Опять наступает буря, — сказала Лили. — Когда у кузена Грегора такой вид, мне ужасно хочется убежать. Я не завидую Анне, что ей приходится разговаривать с ним с глазу на глаз.

— У них, видимо, неприятные деловые разговоры, — сказала Гофер. — Еще многое надо привести в порядок в делах покойного президента, а почти все это находится в руках господина пастора.

— Да, он вмешивается решительно во все, — воскликнула Лили, всегда очень смело высказывавшая свои суждения, если закрытая дверь отделяла ее от двоюродного брата. — С тех пор как Анна овдовела, он при всяком удобном случае опекает ее совсем так же, как прежде.

Гофер слегка улыбнулась.

— Я думаю, госпожа Гертенштейн позволяет себя опекать лишь до известной степени. В сущности, вполне естественно, что она принимает советы и помощь своего родственника.

— Ее поверенный в делах — адвокат Фрейзинг, — возразила молодая девушка, — зачем еще вмешиваться двоюродному брату? Ах, этот бедный адвокат со своими четырьмя отказами! Когда он вчера приезжал в Розенберг, вид у него был очень печальный. Я всеми силами старалась утешить его.

— Да, вы очень школьничали с ним, — наставительно сказала Гофер. — Достойно всякого уважения, что он пришел уверить вашу сестру в своей прежней дружбе, несмотря на все, что произошло.

— Несмотря на «глубокое уважение» номер четвертый, — с шаловливым смехом воскликнула Лили. — Однако, должно быть, ужасно находить всегда только уважение, когда ищут жену. У вас нет к нему никакого сострадания, фрейлейн Эмма, вы с ним опять ссорились вчера.

— Да, я ссорилась, — с нескрываемым самодовольством сказала Эмма. — Вернее, мы оба ссорились.

В кабинете между тем надвигалась напророченная буря. Анна, также хорошо изучившая лицо Вильмута, видела, что произошло нечто из ряда вон выходящее.

— Что случилось, Грегор? — тревожно спросила она, как только они остались наедине. — Ты страшно расстроен, я это сразу заметила, когда ты вернулся.

Вильмут запер дверь, потом близко подошел к молодой женщине и без всякого вступления сказал:

— Я, встретился с Верденфельсом.

Анна немного изменилась в лице, но ответила с кажущимся спокойствием:

— В самом деле? Я слышала, что он до сих пор не покидал замка.

— Это он сделал сегодня и шел ко мне.

— К тебе?

— Это кажется тебе невозможным?

— Насколько я знаю барона — безусловно.

— А ты во всяком случае знаешь его лучше всех. Ты права: он шел не в качестве кающегося грешника; но я при этом узнал нечто странное. Ты недавно видела его и говорила с ним. Почему ты скрыла это от меня?

Беспощадная строгость вопроса пробудила в молодой женщине чувство собственного достоинства, и она с твердой решимостью подняла голову.

— Потому что я — больше не ребенок, обязанный давать отчет в каждом своем слове и поступке. Прими это к сведению, Грегор!

Вильмут вовсе не был склонен отказаться от своего неограниченного влияния, но увидел, что здесь предел его воли, и смягчил суровый, повелительный тон.

— Так ты отказываешься дать мне эти сведения?

— Если ты желаешь получить их, не отказываюсь.

— В таком случае, где и как произошла эта встреча?

— Случайно. Это было в тот день, когда мы ездили в Маттенгоф. Ты остался возле упавшей лошади, а я поспешила к дому лесничего, чтобы послать тебе помощь. По дороге туда я встретила Рай... барона Верденфельса.

— И тогда он, вероятно, узнал, что ты овдовела? — насмешливо сказал Вильмут. — Этим объясняется его внезапное появление.

Молодая женщина тихо, но решительно покачала головой.

— Ты ошибаешься, он не меня ищет. Но если он хочет попытаться опять сблизиться с оттолкнувшими его людьми... Грегор, ты всемогущ в своем приходе и во всей окрестности, одно твое слово подаст сигнал к войне или миру. Неужели ты, как прежде, отнесешься к Верденфельсу с непримиримой враждой? Неужели опять по твоему приказанию все отвернутся от него? Ты — священник, твой сан обязывает и требует от тебя примирения и прощения. Будь же сострадателен!