Наконец страдания невестки надоели леди Мельбурн, она решила, что пора открыть глаза Каролине на отношения с ее любовником. Нелепое поведение жены уже задевало даже Уильяма, он готов был многое понять и простить: флирт, любовную связь, но не безумное ожидание, которое сродни поведению собачонки и хозяина. Уильяма Лэма никак не устраивала собственная супруга в положении безродного щенка, которого не пинают ногой только из жалости. Но что он мог сказать Каролине? Любые слова она восприняла бы как ревность.

Мать успокоила:

— Я знаю о связи лорда Байрона с леди Оксфорд и постараюсь раскрыть глаза твоей супруге на ее нынешнее нелепое положение и то, как с ней обращается лорд Байрон. Если она не глупа, то поймет, что пора остепениться, а если не поймет, то… Прости, Уильям, но я всегда была против этой женитьбы.

На что способна влюбленная женщина

Тянулся очередной скучный день. Байрон был в Эйвуде, Каролина мучилась от безделья и томления. Вот уж чего она никак не могла ожидать, так это того, что любовник так легко променяет ее общество на общество аристократов, которых столько порицал! Разве не он совсем недавно утверждал, что в салонах Лондона редко встретишь человека без фальшивой улыбки, который был бы способен заглянуть в свою душу и честно ответить, кто он и на что способен? Разве не Байрон твердил, что от высшего общества нужно держаться как можно дальше, потому что запах фальши невыносим? Разве не он с жаром убеждал бежать из Англии туда, где люди могут жить, поступать и говорить так, как им велит сердце, а не правила хорошего тона, выдуманные в душных салонах?

Где это все? Каролине не приходило в голову, что сноб Байрон вмиг забыл все свое осуждение света, стоило поболтать с будущим королем о Вальтере Скотте или поцеловать ручку принцессе — наследнице престола.

Когда к ней вдруг пришла свекровь и предложила поговорить, Каролина почувствовала неприятный холодок. Они с леди Мельбурн просто поддерживали нейтралитет, этакое холодное сосуществование, стараясь не мешать друг дружке и по возможности не пересекаться.

Но случилось так, что леди Мельбурн представили Байрона помимо Каролины, вопреки разнице в возрасте они даже нашли общий язык, подружились и, как недавно с содроганием узнала Каролина, стали мимолетными любовниками.

Если вспомнить, что леди Мельбурн шестьдесят, то неудивительно. Пару дней Каролина просто бушевала, Байрону пришлось оправдываться, что пожилая леди сама попросила его о встрече, а он согласился ради любопытства.

Каролина подозревала, что свекровь сделала это в пику ей самой, стараясь доказать, что увлечь Байрона ничего не стоит. Она была недалека от истины, хотя хромой поэт заинтересовал леди Мельбурн по-настоящему, она на несколько лет стала его настоящей наставницей и поверенной в сердечных делах.

Каро совершала ради Байрона безумства, и свекрови просто надоело наблюдать, как в очередной раз унижают ее сына. Она предпочла бы развод Уильяма с неистовой Каро, но тот категорически отказывался разговаривать на эту тему, пришлось действовать иначе.


— Дорогая, ваши отношения с Байроном становятся поводом для сплетен…

— А ваши?

Каролина определенно хамила, но леди Мельбурн сделала вид, что не замечает.

— К чему вам становиться любовницей Байрона? — Каролина готова была вцепиться свекрови в горло, злясь на ее спокойствие. Старуха, а туда же!

— Для этого было сразу несколько причин…

— Несколько? Назовите хотя бы одну, помимо простого желания досадить мне.

Леди Мельбурн рассмеялась, причем было хорошо видно, что от души.

— Да, если подумать, то была и такая причина, но далеко не в первую очередь. Это мой обожающий вас сын способен думать только о вашей особе, я размышляю об этом в последнюю очередь.

Каролина фыркнула, точно рассерженная кошка, но не нашла, что ответить. Впрочем, леди Мельбурн и не ждала от невестки ответа. Она продолжила, словно не заметив реакции Каролины:

— Прежде всего меня интересовало, что такого вы все находите в этом хромом болтуне.

— Хромом болтуне?! Не вы ли сами просили Байрона об интимной встрече?

— Дорогая, я уже не в том возрасте, чтобы одним взглядом очаровать молодого человека, да и тратить время и силы на пустую болтовню с ним не находила нужным. Я попросила, он с готовностью прибежал.

Каролина хотела возразить, что вовсе не сразу, но насмешливый взгляд свекрови подсказал, что у той есть уничтожающий ответ, потому невестка зачем-то поинтересовалась:

— И как?

— Я видела любовников получше. Самомнения много, умений мало…

— У Байрона?

— Вы полагаете, что обилие любовниц делает мужчину более ценным? Ничуть, дорогая. Любовник хорош в двух случаях: когда он думает только о вашем удовольствии, либо когда думает только о своем. В первом случае вы получаете удовольствие с его помощью, что бывает не всегда, во втором — от собственного подчинения, что тоже бывает не всегда. Байрон ни то, ни другое. Он не стремится угодить вам, считая себя исключительной ценностью, но и не умеет заставить подчиниться только его страсти и желаниям. А стремление всего лишь произвести впечатление никого не красит даже в постели.

Леди Мельбурн усмехнулась, глядя, как вытягивается лицо невестки:

— Право, дорогая, Байрон как мужчина вовсе не стоит того, чтобы сходить из-за него с ума. Конечно, он гений, но не в постели. Любовник, который думает только о себе, должен быть… несколько более горячим…

Разговора не получилось, убедить Каролину оставить Байрона леди Мельбурн не только не смогла, но и, в общем-то, не попыталась. Невестка слишком возбуждена, чтобы внимать голосу разума.

Зато леди Мельбурн решила для себя другое: к чему уговаривать строптивую Каро, если можно использовать ее поведение против нее же? Пусть совершает безумства, чем больше их будет, тем легче убедить Уильяма в необходимости развода. В Лондоне хорошо известна непредсказуемость и взбалмошность леди Каролины, это отталкивает от нее других любовников, а Байрон неосторожен, вернее, сама Каро слишком неосторожна, этим нельзя не воспользоваться.

Леди Мельбурн решила больше не препятствовать сумасшедшей невестке, а лишь открывать глаза на ее поведение мужу, может, хоть тогда поймет, что это груз на ногах?

Байрон хмур, его замучили кредиторы, долги росли, как снежный ком, катящийся с горы, а поступлений не было. Продажа Ньюстеда становилась делом необходимейшим. Байрон не мог не думать об этом и, хотя особенно привязанным к Ньюстеду быть не мог, поскольку ребенком его туда просто не пускали, хорошо понимал, что продаст последнее, деньги утекут, как вода сквозь пальцы, и больше ничего не останется.

Если бы удалось быстро и выгодно жениться, взяв хорошее приданое и деньгами тоже, тогда можно оставить Ньюстед. Поэт развивал перед Хобхаузом идею превратиться в настоящего джентри — заниматься хозяйством, охотиться, болтать о политике по субботам, любоваться тем, как растут многочисленные отпрыски.

Друг смеялся:

— Ты не выдержал бы и полумесяца без лондонской суеты и болтовни гостиных, а говоришь о превращении в джентри. Нет, дорогой, ты развращен лондонским обществом, восхищением света, которого, безусловно, достоин. О чем станешь говорить с соседями в деревне?

— Тогда надо уезжать на континент, в Италию, Грецию…

— С молодой женой?

Байрону приходилось соглашаться, что никто, кроме Каролины Лэм, за ним без денег не поедет.

Однажды после неприятного разговора с кредитором (а когда они бывали приятными?) Байрон написал Каролине, что готов бежать, да только не на что.

Каро не понимала или не желала понимать, что он часто красуется, играет роль Чайльд Гарольда. Женщина была влюблена, причем именно в выдуманного Байрона, похожего на своего героя, экзальтированного не меньше ее самой, надевшего маску трагического скептика, на котором лежит родовое проклятье… Поэт играл роль столь убедительно, что временами сам верил и в проклятье, и в то, что способен принести тем, кто его любит, только несчастье.

Не будь Каролина по-настоящему влюблена, она легко поняла бы, что Байрон в письмах скорее красуется, что это игра в чувства, а не само чувство, что трагизм наносной… И уж тем более прислушалась бы к словам матери, убеждавшей, что поэт пишет леди Мельбурн о своей любовнице совсем другое. Самой Каролине Байрон клялся в любви и в письмах мечтал бежать с ней на Восток, а ее свекрови жаловался, что не может отвязаться от прилипчивой красавицы!

Леди Мельбурн призывала страдальца порвать отношения, объяснившись раз и навсегда, но он почему-то этого не делал, напротив, старательно поддерживал в Каро уверенность, что любит, что она — единственная. Конечно, Каролина верила Байрону и не верила своей матери и свекрови.

Мало того, в один из июльских дней Уильям вдруг со смехом сказал, что видел поэта в лавке, где тот покупал всякую всячину, мало подходящую для Лондона, но весьма — для Албании или чего-то подобного. Каролина изменилась в лице, то, что Байрон закупает дорожные и сувенирные мелочи, означало, что он намерен уехать! Без нее?!

Отговорившись головной болью, она заперлась в спальне и мучительно пыталась понять, как быть. На спешно отправленное любовнику письмо с вопросом «Когда выезжаем?» ответа не последовало.

Но Каролина не привыкла долго раздумывать, немного пометавшись по спальне, она вдруг позвала горничную:

— Бетти, мой костюм пажа!

— Разве сегодня карнавал, миледи?

В ответ Бетти получила такой взгляд, что сделала вид, что ничего не спрашивала вовсе. Когда у леди Каролины дурное настроение, лучше свой нос в ее дела не совать.

Никто не обратил внимания, что Каролина вдруг уехала из дома в костюме пажа, держа в руках что-то, завернутое в плащ.

У Байрона привычно сидел Хобхауз, разговор шел о политике и о том, насколько опасно писать памфлеты (через несколько лет Хобхауз даже попадет в тюрьму именно за свои острые памфлёты). Байрону это было не по душе, он предпочитал скептицизм по отношению ко всему обществу, а не к правительству.

— А как же твои выступления в парламенте?

— Всему свое время и место…

Вдруг на улице послышался непонятный шум.

— Что это? — Хобхауз выглянул в окно, а потом метнулся к двери, ведущей к лестнице. Обеспокоенный Байрон — за ним.

Волноваться стоило, потому что в дверь кто-то довольно крепко колотил, а любопытствующая толпа подбадривала смельчака. Открыв дверь, приятели с изумлением обнаружили за ней человека, в июльскую жару (что, видимо, и привлекло любопытных) по самые глаза закутанного в большой плащ с опущенным капюшоном.

— Кто вы?

— Впустите.

Голос показался Хобхаузу знакомым, а у Байрона вызвал просто спазм в желудке. Под просторным плащом, конечно, скрывалась Каролина, одетая в костюм пажа. Она сообразила, что маскарадный костюм пажа несколько ярок для середины дня, а вот то, что большой плащ и капюшон привлекут не меньше внимания, ей почему-то не пришло в голову.

— Вы собираетесь уезжать?

Байрон неопределенно пожал плечами, не понимая, что она имеет в виду. Он действительно собирался вечером посидеть у Роджерса, но выезжать, громко сказано, Роджерс жил просто по соседству.

— Да, я знаю, не отпирайтесь! Вас видели покупающим необходимое для бегства!

— О боже! Каролина, вы все не так поняли…

— Я все правильно поняла: вы готовитесь бежать, но у вас нет денег! — Она стрельнула глазами в Хобхауза, которого терпеть не могла, впрочем, взаимно, и заговорщически прошептала Байрону: — Я принесла!

Хобхаузу надоело, он поинтересовался, не перепутала ли леди Каролина адрес, ведь у лорда Байрона сегодня нет маскарада, да и вообще не бывает.

— Я не к вам, милорд, приехала, а к Джорджу!

Байрон сообразил, насколько это нелепо — Каро в костюме пажа, и потащил ее в спальню:

— Вы должны немедленно переодеться!

— Во что?!

— Найдем платье какой-нибудь служанки.

— Вот еще! Неужели я надену платье служанки?!

— А так лучше?!

Началась вполне привычная ссора, Хобхауз сидел в гостиной, вытянув ноги, и слушал, как эти двое кричат друг на дружку. Каролина за словом в карман не лезла, она возражала весьма толково и логично. Из обрывков долетавших фраз приятель Байрона понял, что, возомнив, что любовник собирается уезжать, а ее с собой немедленно не берет, потому что нет денег, Каролина решила… отдать ему свои драгоценности, как и предлагала раньше.

Байрон отбивался, как мог, потому что главным возражением леди Лэм был категорический отказ надевать платье «замарашки», как она кричала. Конечно, платье довольно пухленькой служанки на худой Каролине висело мешком, она возмущалась: