Ада сморщила лицо и передёрнула плечиками.

— Как это всё противно…

— Вникни в ситуацию, с "воробушком" у него расчёт. Не искать же ему на каждый случай объект, можно в такое дерьмо вляпаться, что не отскоблишься. А вас любит сердцем, душой. Вспомни, как он вас искал…

— Искал… А нашёл её…

— Одно другому не помеха. Вам-то что пишет, поди, что скучает и любит…

— Примерно так… Только чего стоят эти его слова, как им верить. Такая беда…

— Не ерунди. Вот когда он вас знать не захочет, тогда беда. А сейчас плюнуть надо и растереть. А молодости нечего бояться. У неё своих недостатков выше крыши.

У Ады вспыхнули недоверием глаза. Что это? Тётя Нина говорит с ней как со взрослой или уговаривает точно маленькую?

— Скажете тоже… — пробубнила она.

— У твоей матери, ум, любовь, опыт, терпение. К тому же она молодая и красивая женщина. А что у той? один пшик. Опять же не сбрасывай со счетов то, что он к вам привык, а мужики так устроены, они не любят что-то в своей жизни менять. Поверь, ягодка, мне.

— Всё равно противно. Мама ему так верила, я вообще боготворила. Мы столько из-за него страдали… А он взял и променял нас на какую-то свистульку.

— Цыц! Ни на кого он вас не менял. Искал вас, с ума сходил. Здесь, в госпитале, опять же, с вами был… Вы почувствовали фальшь? он недостаточно любил вас?

— Да нет. Тогда нет, а сейчас всё выглядит иначе…

— Не придумывай… Его три года ломали, унижали и держали без женщины. А тут война, убрала все барьеры, развязала руки и сделала его хозяином положения. Он одурел от безнаказанности и свободы. Это притупило в нём бдительность и за такую глупость когда-то придётся платить. Хорошо, если б только ему, а то и вам ещё достанется.

— А вы не оправдывайте его, — сердито стукнула она чашкой о блюдечко, которое жалуясь зазвенело.

Но Нина даже бровью не повела.

— Ой, милая, его война оправдает и власть тоже. Потому как нужен позарез. Так что адвокатов у него, на сегодняшний день, найдётся и без меня достаточно. Вот за будущее не ручаюсь. А пока он надежда наша. Мы ему прощаем его грех. А бабы? Вся Москва в него влюблена, будете на всё реагировать в скелетов превратитесь… Сами себя съедите. Пойми ты, мужики так устроены, они живут не той бабьей правдой какая есть на самом деле, а той, какую они хотят слышать и видеть.

— Тётя Нина, вам легко рассуждать…,- опять взялась Ада за чашку.

Теперь Нина повысила голос на полтона.

— Ты не глупая девочка. Хочешь отца иметь, смиришься. Я не говорю с тобой о прощении. Женщины не умеют прощать. Но они способны думать. К тому же барышня с любовью играть опасно. А она у них с мамой есть. Её надо беречь. И для этого мы наделены способностью прощитывать ходы соперницы, отбивать атаки и выигрывать бои. Потом ты слышала поговорку: сучка не подставит, кобель не вскочит. Какой мужик от сладкого откажется. Я такого пока не встречала.

Адка крутанула бедную чашку по блюдечку. Она задзинькала.

— Не пойму, молодая же она и не деревенская дурочка, что в нём нашла, старый же он.

Нина осторожно покрыла её руку своей и опять взяла на себя роль защитника Рутковского.

— Ну не немощный же… Хотя слышала: первый год войны выглядел он не лучшим образом. Чёрный, худой, недоспавший, недоевший. От вас опять же ни слуху, ни духу. Отступление такое страшное. Москва за спиной. Дела на фронте хуже не бывает. Жуков со своим бездарным руководством методом кнута. Это всё надо пережить, пропустить через себя. Говорят, одни глазульки светились на лице. Сто процентов ему не до любви было. Если только нужду мужскую скинуть. Да и влюбиться в такого молодой девчонке невозможно. Но там где баба думает головой, а не любовью и поставила себе цель, возраст мужика значения не имеет и вид тоже. Тем более, такого, как твой отец. Даже если б он был метр с кепкой, лысый, слюнявый и с животом точно шар, она бы с тем же рвением изображала любовь.

Раскрасневшаяся от спора Ада надула щёки.

— Но ведь тело — то у него не молодое. Представить себе не могу дядю своего и себя. Фу!

Нина легонько отодвинула от девочки несчастную чашку и заговорила опять:

— Язык без костей мелет всякую ерунду. С дядей не удачный пример. Он не Рутковский. И не на тело ваша болячка смотрела, а на его лампасы. Они затмили всё. Иначе, зачем 22-х летней девчонке валяться под 50 летним мужиком. Мужики молодые-то с приветом, а старые уж и говорить не приходится: и ворчлив, и раздражителен, и много ещё чего неприятного. Ей не нужен ваш Костик — она просто хочет хорошей, сытной, перспективной жизни, а он может ей её дать. Вот она и будет за неё биться. Хитренький "воробушек" оказался.

Ада с сожалением посмотрела на спрятанную чашку, дотянулась до чайной ложечки и принялась постукивать ей по своей ладони.

— Об этом даже я догадалась. Обидно, что он слепой…

Нина, отслеживая ложку выписывающую на скатерти узоры, продолжила разговор:

— Может и догадывается, но пользуется моментом. Надеясь удержать ситуацию под контролем. Совмещая так сказать, приятное с полезным. К тому же, Адуся, мужики такой народ, что не могут переносить одиночество. Им непременно надо к тёплому бочку подлезть. Вот и подкатился. Смотрел, поди, на неё, и на тебя умилялся. А барышня смышлёная оказалась. Он осёл, если не прозреет, будет до конца жизни думать, что его любили большой и бескорыстной любовью. И страдать, что это он её с пути сбил, а не она его в сети поймала. Такие уж они есть мужики. Великие вообще, как дети. Хотелось, конечно, сказки хоть с такими, но не получается. Из того же корыта пьют, что и простые мужики. Только тех подстраховывает жизнь. На них не так охотятся и цепляют на крючок, а этих на лету хватают.

— Вы не знаете, он у нас был очень стеснительный, обаятельный…, а ещё очень взрослый. — Она всхлипнула. — Говорю, был и самой не верится, что он уже не наш…

В девочки плакало всё: располосованная душа стонала. Нина с большим трудом спрятала страх. Обняла, поцеловала в висок и заговорила вновь:

— Ада, не гони телегу вперёд лошади. А что совестливый… Это хуже. До конца жизни будет самоедством заниматься. Кусая локти, пока до инфаркта не домучает себя. К тому же, где Христос, там всегда рядом бродит Иуда. Столбовая истина.

— Вы думаете, для него это будет опасным? — запрыгал испуг в её глазах.

Нина не удивилась. Они такие Рутковские, жена и дочь, плюя на себя волнуются и рвут сердечко за его покой. Если б мужики это понимали и ценили. А то ведь даже осознание того, что женщина, влюблённая в него, готова на немыслимые жертвы во имя чувства к нему, не способно остановить от походов налево. Она вздохнула и сказала:

— Пока война нет, а там… Тридцать серебренников вечны. Кому-то будет мешать, кто-то его будет бояться. Кто-то просто завидовать. Захотят унизить. Достаточно кинуть тень. А обличительных бумаг найдут. К тому же они по дурости сами компромат на себя шлёпают. У подлости расчёт всегда правильный и срабатывает точно. А он, похоже, надеется, что после войны всё изменится. Хотела б я посмотреть тогда в его широко открытые от изумления глаза.

Ада постучала ложечкой по столу и воззрилась на неё:

— Значит, мы должны бороться за Костика. А, если она всё-таки отобьёт папку?

— Тебе отец нужен?

— Ещё бы…

— Значит, не отобьёт. Ведите себя правильно. Она "воробышком" влюблённым и нетребовательным прикинулась, а вы… возьмите и не напрягайте его. Для страны главное сейчас победа. Вот пусть и воюет себе спокойно и с комфортом. К тому же когда мужик живёт сам… У него всегда бардак, что в жизни, что в голове.

Ада прищурила глаз.

— Откуда вы, тётя Нина, знаете, что делать и как правильно?

Нина передразнивая её сделала тоже. Обе рассмеялись.

— Жизнь натюкала. Ты в мои годы тоже будешь мудрой. Разболтались мы с тобой. Убёрём за собой, и давай ложиться. Покажи мне, где бельё постельное взять, я на диване прилягу.

Слова Нины: "Она сильная" жгли грудь. Меня душила жалость к себе и злость на эти слова. Эти проклятые слова шли со мной нога в ногу, помогая выжить, но я ненавидела их. Они пережимали мне горло, мне хотелось запечатать уши, чтобы не слышать их. Я не сильная, меня жизнь заставила.

Ада, зайдя к маме, свернувшейся клубком и чмокнув в щёчку, отправилась на свою кровать. В голове крутились дивные речи тёти Нины. Всё было всегда понятно в их жизни. Родители так любили друг друга. Та их любовь била чистым родничком в глазах отца. Ясными звёздочками горела в глазках мамы. Ада видела отражение этих звёзд в роднике, их купание друг в друге и была счастлива. В своей жизни она хотела бы того же. Откуда взялась та девчонка, так безжалостно растерзавшая их счастье. Неужели отец может разлюбить маму? Но тогда почему столько любви и боли в письмах… Неужели это ложь? Разве можно любить двух женщин сразу или любить одну здесь, а там тащить в постель другую? Тётя Нина странно рассуждает. У неё любовь иная получается нежели в романах. Расчётливая какая-то, потребительская. За неё оказывается надо бороться. Ада всегда думала, что любовь — это просто любовь. Любить- "гореть". Огонь. Пожар. Если есть примесь, то это уже не любовь. Рассудочность какая-то получается в сердечных делах. Что это, в самом деле, такое, уму не постижимо?! А теперь выходит та любовь, о которой думала она, это только крона дерева, есть ещё ствол и корни. А может, тётя Нина права и обдуманная любовь — это не так уж и плохо. Ведь никто не доказал, что это не романтично. К тому же, если не слушать тётю Нину можно потерять отца. Аде он нужен самой, тут она права, почему она должна отдавать его какой-то хитрой и бессердечной соплячке. Ведь та знала, что у него есть дочь, жена и, несмотря на это, решила отобрать у них его. Воровка. Откуда берутся такие жестокие женщины. Почему они с мамой должны уступать его ей. Выходит "воробушек" такой же агрессор, как и фашисты, вероломно вторглась в их семью. Бессовестно залезла на чужую территорию и пытается оттяпать для своего пользования главный кусок. С чего Ада должна подарить ей его… Да никогда. Значит, война "воробушку". До победы. Надо будет непременно поговорить с мамой.


Устав от слёз я всё же уснула. Наверное, от усталости, лекарств и перенапряжения, но проспала всю ночь, как убитая. Проснулась рано. Дольше спать не могла. Светало. На утро должно было по идее быть легче. Но не стало. Рассвет боль не убрал и ничего не принёс кроме пустоты. Тяжёлая голова не отлеплялась от подушки, а тело всё ломило. Слишком силен был удар. Мы с Адой стояли за Костика горой тогда в 37-ом. Жизни бы за него отдали не задумываясь. Потому что любили и потому что он был наш Рутковский. Мы не хотели менять его фамилию арестанта "Крестов". Сейчас, именно потому что получили такой удар от Рутковского, которого знает вся страна, было ещё больнее. Я застонала… Осознание того, что каждая собака теперь может посмеяться мне в лицо и за моей спиной, ещё больнее для души. Вспомнив, что всё это мусолится в каждой семье, завыла. — "Ему никто даже вида не покажет, а вот нас, с дочерью, бросил опять на казнь, на людское распинание. Народ потешается полоская наши душеньки".

Услышав всхлипы, Ада с Ниной подбежали к кровати.

Ада нежно обняла меня и зашептала:

— Мамочка, ну не переживай ты так, не волнуйся… — старалась выдавить улыбку она.

…Как мне плохо. Мне ужасно плохо. Так, что я даже не хочу видеть Аду. Оп-па! Адка-то причём, она замешана на любви. Тогда он был только мой, безумно любимый и надёжный. Я торопливо обнимаю её, и прижимаю к себе. "Моя любимая девочка, прости!" Я смотрела на встревоженную дочь и думала: "У тебя есть человечек, которому ты нужна, который любит тебя и для этого человечка ты должна жить, Юлия".

— Адуся, прости девочка, я расслабилась. Напугала тебя. Всё будет нормально. Сейчас я поднимусь. Нам не на кого больше надеяться. Мы должны быть сильными…

Я изо всех сил старалась выглядеть, как обычно. Быть выше всего. Но мне трудно это давалось. Застывшие звёздочки в моих глазах ещё с началом войны, исчезли вообще и теперь уж навряд ли, когда появятся вновь, а они так нравились Косте. Глаза сделались тёмными и больными. Я встала, умылась и с большим трудом привела себя в порядок. Завтракать отказалась. Аппетита не было вообще. Я выпила чаю. Нина, не сбавляя напора, опять надавила на меня.

— Плохо? Понятно, что плохо. Ешь. Ишь, уморить себя хочешь! Думаешь тебе хуже всех?

Настроение было впору умереть, исчезнуть, превратиться в камень. Но я выдавила из себя что-то подобие улыбки. Ада вопросительно посмотрела на Нину. Та подала сигнал, мол, не волнуйся, всё будет нормально. Распрощавшись с Адой мы с Ниной отправились на работу.

— Юль, ты бодрись немного, — берёт меня под руку она, сразу же, как только мы выходим на улицу. — Не зачем всем свою беду демонстрировать.