Я вышла на улицу. Постояла у подъезда. Улица на моих глазах начала белеть — повалил снег. Время гонит стрелки вперёд. "Мне кажется, что целую вечность мы с тобой не виделись. Холода. Как ты там? Есть ли у тебя тёплые носки, дорогой…"

Костя, получив от корреспондента наши многочисленные вопли о любви быстрее того, что мы отправили ему, ориентируясь кординатами газеты, прислал нам возбуждённое полное любви и восторга письмо. Факт остаётся фактом — посланник с письмами опередил почту и наши зигзагообразные потуги. Позже пришли деньги и справки, присланные Костей. Я побежала давать фототелеграмму: "Дорогой Костик! Твоё беспокойство напрасно — мы живы, здоровы. Письма деньги, справку: всё от тебя получили. На днях получили комнату. Письма тебе писала-должен получить. Будь здоров! Сражайся до победы! Люлю — Ада".

Когда ему принесут эту телеграмму, он, схватив, распечатает её. Какое-то время будет стоять ошеломлённый. Вдруг примется носиться по комнате, натыкаясь на стол и сбивая стулья. Не понимая зачем, скомкал её в кулаке, превратив в неприглядный комок. Может боялся, что она как живая вспорхнёт крыльями и улетит, а он опять останется один. Прижмёт к сердцу, как будто пытаясь продемонстрировать ему, что, мол, вот ты болело, а всё хорошо. Потом расправит, прочитает и сожмёт ещё сильнее, крепко-крепко, словно боясь теперь, что кто-то вырвет её у него, разрушив его надежду на счастливую весточку, ведь тогда вновь он останется с пустотой и ожиданием. Сейчас ему было всё равно, даже если б кто-то рядом сказал, что мужчины смешные. Люлю и Адуся живы, Люлю и Адуся живы… Это было главным и заполняло его. Потом это полуобморочное состояние прошло. Он, ругая себя, как мог так безобразно смять их с Люлю счастье, опять бережно расправит бумагу. Ласково прогладит рукой, как будто перед ним был не казённый лист, а сама Юлия. Перечитает ещё раз, потом ещё и ещё. Боже мой, столько месяцев разлуки… Он думал, мечтал о ней каждый день, час, минуту. Даже тогда, когда стоял под пулями, поднимая людей в атаку, и прятался в щели от бомбёжки. Страшно боялся никогда больше не увидеть её. Столько дней страха и тревог за них и вот — они живы и в безопасности. Но всё это он расскажет им позже. Расскажет как прятал слёзы и целовал строки…


Мы нашлись. Почта тоже пришла в себя и заработала. Переписка наладилась. Он писал часто, как мог. Я безумно ждала и радовалась, как ребёнок, каждому его слову. Костя оставался Костей, даже оттуда, он заботился о нас. Пересылал продукты и деньги. Я смогла купить одежду Аде и приличное платье себе. Война не война, а в окошко стучалась весна. Голубое, как глаза Костика небо, теснило серый цвет небес. Только судьба часто наносит свои окончательные удары вопреки нашим эмоциям и размышлениям. В данном случае она использовала женский день. На 8 марта собрали всех работников военкомата, праздничное собрание. Мужчины поздравляли. Вручили подарки: тушёнку, мыло. Получила и я. Брала, и вдруг меня обдало жаром, подкосились ноги, а грудь разорвала боль. "Костя!?" Наверное, я побелела. Потому что мужчина, передающий мне свёрток, забеспокоился:- Вам плохо?

— Нет, нет, — заверила я. — Обойдётся.

Села на место и вроде бы боль исчезла, только беспокойство осталось. Оно держало в плену, не отпуская грудь. Так бывает во сне, в предчувствии чего-то страшного… Мне становится жутко. "Костя, Костя!" — стучало в висках, как стук вагонных колёс, отсчитывая пролетающие дни. Я металась, скрывая своё состояние от дочери. "Не хватало ещё Адку напугать". Ждала, день бежал за днём, боль не проходила. Пробовала поплакать, вдруг полегчает, но слёз не было. "Беда, беда!" Я не могла ошибиться. Сердце превратилось в камень. "Господи, что же мне делать? — лоб упёрся в холодную стену дома. — Пусть ранение, любое, самое тяжёлое, я выдержу, я выхожу его, только не смерть. Не забирай его, Господи, у меня…" Я зашла за угол дома, наревелась и вытерев последним снегом лицо пошла домой. На пороге, выглядывая в коридор, прыгала в нетерпении Ада.

— Где тебя носит, срочно выезжаем в Москву, отец…

— Что с ним, что с ним? — затрясла я её. — Он жив? Говори правду, только правду!

— Ты не даёшь мне сказать… Ранен. Не дрожи, уже поправляется. Ждёт нас к себе. Ему в Москве дали квартиру для семьи. Мы переезжаем. Разрешение на въезд пришло. Давай собираться, на переживания нет времени, скоро приедет машина.

— Когда ранили? — стиснув зубы, пролепетала я.

— 8 марта.

Я знала, чувствовала… "Костя, милый держись, мы едем".

Я носилась по комнате хватая вещи, руки делали исправно своё дело. А голову, сердце, душу разрывало: "Ранили, его ранили… А что я делала с утра в этот день?" Перебрала в памяти его весь по часам и минутам, вспомнила всё. Это только та минута, когда пронзила боль сердце и ни какая другая… Когда одна душа на двоих и сердце тоже, боль делится на обоих.


Сухиничи. Дела идут совсем не плохо. Фашисты драпанули и теперь торчат в мокром снегу, прячась и замерзая в лесах и оврагах. А победители устроились с шиком. К тому же день праздничный — 8 марта. Вспоминали родных женщин и поздравляли боевых подруг. В буфет завезли духи, конфеты, печенье. Естественно, не забыл самых любимых женщинах, это жену и дочь. Поцеловал их милые личики, подержал карточку у щеки. По сердцу поскребли кошки. Не смог им даже послать подарки. Настроение испортилось. Но понимал: надо засунуть тоску глубоко в карман, натянуть маску весёлого и довольного, чтоб не портить праздничного настроения другим и идти. Вечером непременно придётся сходить на собрание посвящённое женщинам. Но до этого есть возможность заняться делами. Аэросани привезли его на КП. Вошёл в дом, где размещался начальник штаба армии. Сел за стол, стоящий у окна, взял ручку, собираясь подписать приказы. За окном бабахнуло. Неожиданно разорвался снаряд. Зазвенели стёкла, посыпалась с потолка штукатурка. Полный штаб был людей, но никто не пострадал. Ни на улице, ни в штабе. Одного Рутковского поймал осколок. Промелькнуло в голове: "Не иначе, как за мой грех и именно на "женский день". Люлю прости". Острая боль резанула по всему телу, сорвав с губ улыбку. В глазах потемнело. Сильный удар. Рухнул на пол. Дыхание перехватило. Еле шевеля побелевшими губами, с трудом прошептал:

— Кажется, в меня попало…

Боль набирала силу, беря мощное тело в оборот. Дышать было больно. Грудную клетку словно сдавило тисками, а в спину вбили кол. Старался держаться, чтоб на виду у всех не стонать. Ошеломлённые несчастьем, практически налетевшим ниоткуда, начальник штаба Малинин и командующий артиллерии Казаков, перенесли его на диван. Стянули намокший от крови китель. Заметались, ища врача. Военного не было рядом. Усмехнулся: "Надо же и здесь не повезло". Почувствовал: истекает кровью. Сонная мгла застилает глаза. Полёт в бездну не остановить. Какое-то время собрав все силы пробовал сопротивляться наползающему полному забытью. Но сил на долго не хватило, сознание начало гаснуть. Мысли клочьями плавали, где-то далеко-далеко… "Юлия! Я не оценил её любви… Клялся себе после "Крестов", что не придётся ей рвать сердечко из-за моей неверности… Что я натворил… А вдруг она меня никогда не простит… Неужели я больше её не увижу… Где ты Люлю? Нет, она не слышит, её нет… Юлии со мной рядом нет… Тот первый день войны…" Его обволокло облаком и закачало словно в люльке… Откуда-то из глубины, обрастая мельчайшими деталями, как скатывающийся с горы снежный ком, выплывало всё, что было связано с тем кровавым днём и позже до самого ранения…

….Первый день войны. Самый тяжёлый. Военная обстановка требовала большей чёткости, предусмотрительности, строгого порядка. Отметил про себя, что та, копившаяся последние полгода под сердцем тревога, враз прошла. Период ожидания закончился. Знал, что мне делать и как воевать. Я не нервничал и не суетился, не дёргал людей и не повышал голоса. Чего уж сейчас — то надрывать глотки и гнуть в бараний рог, если сами раньше проморгали и прошляпили. Теперь главное без паники. Требовалось вселить уверенность в людей. Нарочито спокойно отдавал приказания, так же принимал решения, но твёрдо требуя выполнения приказов и воинского долга. Знал, это даст свои плоды. Ещё ночью велел вывести людей и технику в ближние леса, в заранее запланированный район. Это было спасение. Немец бомбил старые дислокации войск. Отдал приказ двигаться к Новоград-Волынскому. Беспокоился за дивизию Катукова, тот после операции лежал в госпитале, а дивизия находилась в стадии формирования. Но Катуков 23-его из госпиталя сбежал на фронт, а 24 — ого дивизия атаковала у местечка Клевань моторизованные части противника. Старался говорить с людьми бодро и даже немного весело. Ведь война это наша работа. Нас учили воевать, тратя время и деньги, значит, мы должны отработать их. Так будем воевать!

Но вскоре понял, что не все действовали и думали так и вокруг была характерная обстановке и не профессионализму- общая неразбериха в управлении войсками Красной армии, граничащая порой с паникой. Это порождало дезертирство и массовую сдачу в плен. Первые минусы налицо- кадры без опыта ведения боевых действий и непрофессионализм с вытекающими из всего этого последствиями. Значит, предстояло перебороть и пережить ещё и это. Придётся учиться воевать по ходу войны. Расправил плечи, протёр усталые от дыма и бессонницы глаза. Справимся!

Ещё раз перепроверился: всё ли учёл. Время на исправление ошибки нет. Информации нет. Придётся многое решать на марше. Миг перекура. И всё-таки чертовски обидно. Жили, жили и вот в один миг свет разделился надвое: мир и война. Про все мирные мечты, планы приходится забыть. Теперь у всех одна боль — война и одна цель — победа. Я не наивный малый, знал, что ждёт впереди, и был готов к тяжёлым испытаниям. К 10 часам чудом на несколько минут получил Луцк. Там штаб армии. Узнал: город бомбят. Через минут десять сообщили — Киев бомбили тоже. Штаб округа молчит. 14 часов. Всё что можно сделать для подготовки похода, сделано. Наконец, отданы все необходимые приказы и распоряжения. Это сдвинуло с места военную машину, и развернуло её с мирной жизни на войну. Тысячи людей и машин получив приказ, двинулись в указанном направлении. То есть к границе. Двигались тремя колоннами, по трём шоссе. Над колоннами ползли облака пыли, добавляя жару к итак страшной духоте. Шли на авось, ведь никто не знал, что ждёт впереди. Ориентировались на марше. Организовали на ходу разведку и охранение. Первой шла 131 моторизованная дивизия, усадившая пехоту на броню. По ходу передвижения колонны корректировали и вносили поправки. Жизнь заставляла! Мы шли вперёд. Шли в неизвестность. Сколько выдержат погранзаставы? Как поможет местное население? Ведь здесь много белых казаков, людей обиженных голодными годами, националистов. И потом эти территории уже были под немцами в первую мировую. Именно это может сбить людей с толку. Прежние немцы и фашисты это разные картинки.

Объезжал колонны, и сердце сжималось: молодые, слабо подготовленные не обстрелянные солдаты. Зелёные командиры… Знал: на войне не будет легко, но особенно тяжело в самом начале. Связи со штабом округа и Киевом нет. Информации с границ нет. Справа, слева обстановка не ясна. Иду, как в тумане. Остаётся одно: решать всё самому. Два раза голову не отсекут. Ведь вопросы, наползая один на другой, требовали немедленного решения. Нехватка всего: машин, горючего, продовольствия, подвоз боеприпасов и много, много ещё чего. Раз пошёл такой пляс: буду надеяться только на себя и поступать так, как поступил бы я, Костя Рутковский. Сразу же отдал распоряжения вскрывать склады. Естественно, писал расписки иначе интендантов не свернуть. В голову лезли думы: "Если бы Жуков был в курсе всей важнейшей развединформации, при его должности и характере, он, наверное, смог бы больше подготовить войска и повлиять на убеждения Сталина. А в связи с тем, что разведуправление было обособлено от Генштаба, выходило с докладом, минуя Жукова на Сталина, и имеем то, что имеем".

День выдался знойным. Молча шагали солдаты пыльными дорогами и измятыми травами обочин, сошедшее от жары с ума солнце зловеще блестело на стали их касок и штыков. Шли вдоль, пока ещё мирно живущих, полей. Пахло хлебом. Я понимал их сурово-тревожное молчание сердцем. Мы должны будем принять бой и остановить противника, проучить его, чтоб не торопился торжествовать победу.

Запруженные военной техникой дороги и наливающиеся колосьями поля, навевали на мысль, что всё это неправда, ошибка, в худшем случае учение… Вот же: стоит стеной пшеница, и радуют глаз цветы. Действительно, мирно спящие под палящим солнцем: маки, васильки и ромашки резали глаза. Мощная техника, пройдясь гусеницами по обочине, искрошила цветы. "Юлия, Адуся, где вы? Успели ли уехать или упёршись рогом, ждёте меня?" Нет, нельзя об этом думать. Впереди враг, бой. Обгоняя колонны пехоты и стараясь не цапануть стволы пушек, поехал вперёд. Надо торопиться, нельзя опоздать к бою. Над головой прошли опять бомбардировщики. Ползут на восток и опять без сопровождения, где же наши? Почему не почешут им бока? Неужели ж авиации больше нет вообще.