– Ваша Светлость, счастлива вам сообщить, что у вас дочь, – говорю я королю Генриху.

Ошибки нет, его лицо озаряется радостью. Кто угодно, лишь бы у него был живой ребенок от королевы.

– Здоровая? – с надеждой спрашивает он.

– Здоровая и сильная. Я оставила ее у кормилицы, она ест.

– А Ее Светлость?

– Здорова. Лучше, чем прежде.

Он подходит ко мне и берет меня за руку, чтобы поговорить тихо, так, чтобы никто, даже кардинал Уолси, следующий за ним, не услышал.

– Леди Маргарет, вы родили много детей, – говорит он.

– Пятерых, – отвечаю я.

– Все родились живыми?

– Одного я потеряла в первые месяцы. Это обычное дело, Ваша Светлость.

– Знаю. Знаю. Но этот ребенок выглядит сильным? Как вам кажется? Она выживет?

– Она выглядит сильной, – говорю я.

– Вы уверены? Леди Маргарет, вы бы сказали мне, если бы у вас были сомнения, правда?

Я смотрю на него с состраданием. Как может кто-либо осмелиться сказать ему то, что его не обрадует? Как этому испорченному мальчику научиться мудрости, став мужчиной, если никто не смеет сказать ему «нет»? Как он выучится отличать лжеца от правдивого человека, если все, даже самые верные, рассказывают ему только хорошие новости?

– Ваша Светлость, я говорю правду: сейчас девочка выглядит здоровой и сильной. Что с ней станется, знает только Господь. Но королева благополучно разрешилась славной девочкой, и у них обеих сейчас все хорошо.

– Слава Богу, – отвечает он. – Аминь.

Он очень тронут, я это вижу.

– Слава Богу, – повторяет он.

Он поворачивается к ожидающим придворным.

– У нас девочка! – объявляет он. – Принцесса Мария!

Все разражаются радостными криками, никто не выказывает ни малейшей тревоги. Никто не посмеет выказать и тени сомнения.

– Ура! Боже, храни принцессу! Боже, храни королеву! Боже, храни короля! – повторяют все.

Король Генрих поворачивается ко мне с вопросом, которого я боялась.

– Станете ее воспитательницей, дорогая леди Маргарет?

Я не могу. Я правда не могу на этот раз. Я не могу снова лежать без сна, ожидая потрясенного вскрика из детской, бегущих шагов и стука в дверь, и девушки с побелевшим лицом, которая с плачем скажет, что ребенок просто перестал дышать, без причины, совсем без причины, пойдите, взгляните. И кто скажет королеве?

Мой сын Монтегю ловит мой взгляд и кивает. Ему ничего больше не нужно сделать, чтобы напомнить мне, что мы должны претерпевать то, чего бы предпочли избежать, если хотим сохранить титулы, земли и данное из милости место при дворе. Реджинальду надо ехать далеко от дома, Артуру надо улыбаться и играть в теннис, когда спина болит после турнира, надо забираться на лошадь, которая его сбросила, и смеяться, словно он не знает страха. Монтегю надо проигрывать в карты, когда он предпочел бы не делать ставку, а мне – присматривать за младенцем, чья жизнь невыносимо непрочна.

– Это честь для меня, – говорю я, заставляя себя улыбнуться.

Король поворачивается к лорду Джону Хасси.

– А вы будете ее опекуном? – спрашивает он.

Лорд Джон склоняет голову, словно его переполняет благодарность за такую честь, но когда он поднимает взгляд, мы встречаемся глазами и я вижу на его лице свой собственный безмолвный страх.

Мы быстро крестим девочку, словно не смеем ждать, в близлежащей часовне Меньших Братьев, словно не решаемся отвезти ее дальше по холодному зимнему воздуху. И конфирмацию проводим во время той же службы, словно не уверены, что принцесса проживет достаточно долго, чтобы произнести обеты самой. Я выступаю заместителем на ее конфирмации, произношу ее клятвы, как будто это ее убережет, когда задуют чумные ветры, когда болезнетворные туманы поднимутся от реки, когда холодный ветер застучит ставнями. Когда на лоб мне наносят священный елей, а в руки дают свечу, я не могу не думать о том, проживет ли принцесса достаточно долго, чтобы я рассказала ей, что она прошла конфирмацию в церкви и я выступала от ее лица, отчаянно молясь за ее маленькую душу.

Ее крестная, моя кузина Катерина, несет ее по проходу и передает у дверей церкви другой крестной, Агнес Говард, герцогине Норфолкской. Когда дамы, одна за другой, выходят, приседая в поклоне перед королевским младенцем, герцогиня возвращает девочку мне. Она не склонна к нежным чувствам и не любит держать младенцев; я вижу, как она резко кивает своей падчерице, леди Элизабет Болейн. Я бережно вручаю малышку-принцессу даме-воспитательнице Маргарет Брайан и иду рядом с ней, завернутой в горностаевый мех от холодного ветра, дующего с долины Темзы; меня окружают йомены стражи, над нашими головами несут королевский балдахин, а за мной следуют дамы, состоящие при детской.

Это для меня величественный момент, даже великий. Я – дама-воспитательница королевского младенца, наследницы престола; я должна бы наслаждаться этим мигом. Но я не могу. Все, что я могу, все, что хочу сделать, – это упасть на колени и молиться о том, чтобы малышка прожила подольше, чем ее бедные братики.

Англия, лето 1517 года

В Лондон приходит потливая горячка. Вдовствующая королева Шотландии Маргарита надеется спастись от нее, уехав на север, вернувшись в свою страну и воссоединившись с мужем и сыном. Как только она уезжает, король тут же приказывает, чтобы двор собирался и переезжал в Ричмонд, подальше от грязи и запахов, от ползучих городских туманов.

– Он уехал первым, с ним только придворные верхами, – говорит мне мой сын Монтегю, прислонившись к моему дверному косяку и глядя, как мои служанки снуют по комнате, укладывая вещи в дорожные сундуки. – Он в ужасе.

– Тише, – осторожно говорю я.

– Нет никакой тайны в том, что он болен от страха, – Монтегю заходит и закрывает за собой дверь. – Он сам это признает. Его охватывает священный ужас при мысли о любой болезни, но потливой горячки он боится сильнее всего.

– Неудивительно, ведь ее привез в страну его отец и она убила его брата Артура, – замечаю я. – Ее даже поначалу называли проклятием Тюдоров. Говорили, что правление, которое в поту началось, закончится в слезах.

– Ну так пусть это, ради Бога, будет неправдой, – весело говорит мой сын. – Королева с нами сегодня поедет?

– Как только будет готова. Но она позже в этом месяце собирается в паломничество в Уолсингем. И из-за потливой горячки она свои планы менять не станет.

– Нет, она не воображает, что умрет при малейшем кашле, – отвечает он. – Бедная. Она будет молиться еще об одном ребенке?

– Конечно.

– Все еще надеется, что будет мальчик?

– Конечно.

Новости о болезни все хуже, а на словах все совсем плохо. В этом недуге страшнее всего быстрота. За обедом человек говорит домашним, что здоров и силен, что им повезло и они убереглись, вечером уже жалуется на головную боль и жар, а к закату умрет. Никто не знает, как болезнь переходит из одного места в другое или почему забирает одного здорового, а другого щадит. Кардинал Уолси заболевает, и мы готовимся узнать о том, что он умер, но кардинал выживает. Короля Генриха это не утешает, он намерен избежать даже веяния болезни.

Мы живем в Ричмонде, и тут заболевает один из слуг. Генриха тут же охватывает ужас, – человек, над которым простерлось крыло смерти, подавал королю мясо! – он считает бедную жертву убийцей; и двор начинает собираться к отъезду. Главам всех служб велено осмотреть своих подчиненных, пристально их изучить, расспросить, нет ли каких симптомов, жара, боли или слабости. Разумеется, все отрицают, что больны, – никто не хочет остаться в Ричмонде с умирающим мальчиком-пажом, – и к тому же болезнь начинается так быстро, что к тому времени, как все поклянутся, что здоровы, первые уже могут слечь.

Мы мчимся вниз по течению, в Гринвич, где чистый воздух пахнет солью с моря, и король настаивает, чтобы его покои каждый день мели и мыли и чтобы никто не подходил к нему слишком близко. Король, которого Бог предположительно наделил даром исцелять прикосновением, никому не позволяет к себе приблизиться.

Его отвлекают от страхов испанцы, присылающие посольство в надежде на союз против Франции, и под их учтивым надзором мы неделями притворяемся, что все в порядке, что королевство не терзает болезнь и что наш король не в ужасе. Как всегда, встречаясь с испанцами, король выше ценит свою испанскую жену, поэтому добр и внимателен к королеве, восхищается тем, как она ведет с послами изысканные разговоры на их языке, и приходит по ночам в ее постель и отдыхает на чистых простынях. Подруга королевы Мария де Салинас вышла замуж за английского аристократа, Уильяма Уиллоби, и все рассуждают о естественной любви между двумя странами. Чередой идут пиры, праздники и турниры, ненадолго начинает казаться, что все как в старые добрые дни; но когда испанские гости уезжают, мы узнаем, что в деревне Гринвич есть заболевшие, и король решает, что мы безопаснее будем в Виндзорском замке.

На этот раз он полностью изолирует двор. С ним разрешено ехать только королеве, кучке друзей и личному врачу. Я возвращаюсь в свой дом, в Бишем, и молюсь, чтобы потливая горячка миновала нас в Беркшире.

Но смерть следует за королем Тюдором, как следовала за его отцом. Пажи, прислуживающие в его спальне, заболевают, один умирает, и король уверяется, что смерть идет за ним по пятам, преследует, как темная гончая. Он прячется, оставив всех слуг, взяв с собой только королеву и врача, переезжает из дома в дом, как виновный, ищущий убежище.

Решив куда-то ехать, он высылает вперед врача, и тот допрашивает хозяев, узнает, болен ли кто-то в доме или горячка его обошла. Генрих заходит в дом, только если уверен, что все здоровы, но и так ему приходится приказывать, чтобы седлали лошадей, и ехать дальше, потому что горничная пожаловалась на жар в полдень или потому что младенец, у которого режутся зубы, плакал. Двор теряет достоинство и изысканность, переезжая из дома в дом и в смятении бросая за собой мебель, белье и даже столовое серебро. Хозяева не могут подготовить дом для короля, стоит им заказать дорогую еду и развлечения, он объявляет, что в доме небезопасно и что не может остаться. В то время как все сидят по домам, стараясь избегать поездок, не принимают незнакомцев и тихо надеются на Господа, король скитается по стране, требуя защищенности в опасном мире, пытаясь получить гарантии там, где все неустойчиво, словно боится, что самый воздух и вода в Англии ядовиты для того, чей отец присвоил их против их воли.

В Лондоне, охваченном болезнью, лишенные правителей подмастерья выходят на улицы и бунтуют, требуя, чтобы им сказали: где король? где канцлер? где лорд-мэр и отцы города? Лондон что, нужно оставить? Как далеко убежит король? В Уэльс? В Ирландию? Дальше? Почему он не встанет рядом со своими людьми и не разделит их беды?

Простые люди, – падающие в обморок, когда идут за плугом, кладущие горячие головы на рабочие скамьи, пивовары, роняющие ложки для сусла и говорящие, что им нужно отдохнуть, пряхи, ложащиеся в лихорадке и больше не поднимающиеся, – простые люди теперь против короля, того самого молодого короля, которого обожали. Они говорят, что он трус, что он бежит от болезни, от которой им не укрыться, боится хвори, носящей его имя. Его проклинают, говорят, что Тюдор-отец принес с собой смерть, а теперь сын бросает их ей на растерзание.

Бишем Мэнор, Беркшир, лето 1517 года

Бегство короля освободило меня от придворной службы, и мне не нужно заботиться о принцессе Марии, которая живет и здравствует в детской. Я могу посвятить лето себе, работать над своими постройками, землями, фермами и своей выгодой, а еще наконец-то над браком своего сына Монтегю.

Теперь, когда нам вернули состояние и имя, он – один из самых желанных холостяков Англии. Я женю его только на богатейшей наследнице, чье состояние умножит наше, или на девушке знатного рода. Конечно, искать особо не придется. Монтегю рос в детской моего кузена Джорджа Невилла, лорда Белгавенни, и почти каждый день виделся с кузиной Джейн. Мальчиков обучали всех вместе, как положено молодым аристократам, они не сидели за уроками с девочками; но он видел ее за обедом, в церкви, на пирах и на праздниках. Когда приходил учитель танцев, их ставили в пару, когда учитель музыки играл на лютне, они пели дуэтом. Во время охоты Монтегю вел Джейн через кусты и изгороди. Он привязался к ней, не думая, как бывает с юными мальчиками, а она предалась ему всем сердцем, бездумно, как бывает с юными девочками.

Когда они подросли, живя в одном доме, переезжая из одного великолепного дворца в другой, Джейн явилась из классной комнаты, и он увидел, что она преобразилась, едва ли не алхимически, из маленькой девочки, подруги по играм, из неинтересного существа, вроде уступавшего ему во всем брата, в молодую женщину – нечто загадочное и прекрасное.