Потом он поднимает глаза на меня, и я вижу у него на лице свой собственный страх.

– Но я боюсь, – честно признается он.


Мы с Монтегю оба пишем Реджинальду. Джеффри тоже пишет, и мы отсылаем письма с гонцами Томаса Кромвеля, чтобы он видел, как громко мы осуждаем Реджинальда – за неразумие, за то, что он опозорил свое звание королевского ученого, – и как прямо мы призываем его забрать свои слова назад.


Изыщи другой путь, служи нашему господину, как требует твой прямой долг, если не хочешь привести мать в смятение.


Я не запечатываю письмо, но целую подпись и надеюсь, что он это поймет. Он не откажется ни от одного слова из тех, что написал, и я знаю, что он написал чистую правду. Он поймет, что я не призываю его отказаться от правды. Но теперь ему нельзя возвращаться в Англию, пока король жив, и я с ним не увижусь. Возможно, учитывая, как я стара, я больше никогда его не увижу. Моя семья сможет собраться вместе, только если Реджинальд придет с испанской армией, поднимет горожан, восстановит церковь и посадит на трон принцессу. «Приди, желанный день!» – шепчу я, прежде чем отнести письмо Томасу Кромвелю, чтобы его шпионы изучили, нет ли в нем тайного изменнического послания.

Большой человек, лорд-секретарь и наместник церкви, приглашает меня в свои личные покои, где сидят, склонившись над письмами и счетными книгами, трое. Дела этого мира вращаются вокруг Томаса Кромвеля, как вращались вокруг его прежнего хозяина, Томаса Уолси. Он ничего не упустит.

– Король просит вашего сына прибыть ко двору и объяснить свое письмо, – говорит он мне.

Краем глаза я замечаю, что один из писарей замирает с пером наготове, чтобы записать мой ответ.

– Я молюсь о том, чтобы он приехал, – отвечаю я. – Я скажу ему как мать, что он должен приехать. Ему следует выказать Его Милостивому Величеству должную покорность, как поступаем мы все, как его учили с детства.

– Его Величество уже не сердится на своего кузена Реджинальда, – мягко произносит Кромвель. – Он хочет понять его доводы, хочет, чтобы Реджинальд поговорил с другими учеными, чтобы они пришли к согласию.

– Какая прекрасная мысль, – я смотрю прямо в его улыбающееся лицо. – Я напишу, чтобы Реджинальд немедленно приехал. Добавлю приписку к письму.

Кромвель, великий лжец и великий еретик, величайший пособник своего хозяина, склоняет голову, словно его поражает моя верность. Я не лучше его, я кланяюсь в ответ.

Л’Эрбер, Лондон, октябрь 1536 года

Монтегю приходит повидаться со мной рано утром, пока двор на мессе. Он входит в мою часовню и опускается на колени на каменных плитах рядом со мной, пока священник, наполовину скрытый от нас крестной перегородкой, стоит к нам спиной, совершая таинство мессы и принося благословение Божье мне и моим домашним, молча преклонившим колени.

У дальней стены, никем не читанная и не тронутая, лежит Библия, которую король приказал поместить в каждой церкви. Все в моем доме верят, что Господь разговаривает со своей церковью на латыни. Английский – язык простых смертных: на рынке, у помойки. Как нечто, исходящее от Господа, может быть написано на языке, на котором разводят овец и считают деньги? Бог есть Слово, он – Папа, священник, хлеб и вино, таинственные слова литании, а не Библия, которую никто не читает. Но в этом мы повинуемся королю, мы во всем ему повинуемся.

– Королева Джейн опустилась на колени перед королем и умоляла его вернуть аббатства и не забирать их у народа, – Монтегю склоняет голову, словно для молитвы, и шепчет мне новости поверх четок. – Линкольншир поднялся на защиту аббатств, нет ни единой деревни, что не примкнула бы к восставшим.

– Наше время пришло?

Монтегю еще ниже клонит голову, чтобы никто не заметил, что он улыбается.

– Скоро, – отвечает он. – Король посылает Томаса Говарда, герцога Норфолка, усмирять горожан. Он думает, что это будет легко.

– А ты?

– Я молюсь, – осторожный Монтегю даже не говорит, о чем молится. – И принцесса передает тебе привет. Король вызвал ее и маленькую леди Елизавету ко двору. Показательно, что человек, который говорит, что горожан легко усмирить, велел привезти к себе дочерей, чтобы им ничто не грозило.

Монтегю уходит, едва кончается служба, но ему нет нужды сообщать мне новости. Вскоре гудит весь Лондон. Кухонный мальчишка, которого послали на рынок за мускатным орехом, возвращается и рассказывает, что в Бостоне собрались сорок тысяч человек, вооруженных и верхами.

Мой лондонский мажордом приходит рассказать, что два паренька из Линкольншира сбежали, чтобы присоединиться к горожанам.

– И что их там ждет, не сказали? – спрашиваю я.

– Там принимают присягу, – говорит он, старательно изображая безразличие. – Судя по всему, клянутся, что Церковь Англии вернет себе пошлины и средства, что монастыри перестанут закрывать и что епископы-самозванцы и лживые советники, которые побуждали к этому злу, будут изгнаны от короля и из королевства.

– Смелые требования, – отзываюсь я с совершенно спокойным лицом.

– Смелые требования перед лицом опасности, – добавляет он. – Король отправил своего друга, Чарльза Брэндона, герцога Саффолка, на подмогу герцогу Норфолку в усмирении мятежников.

– Два герцога против кучки недоумков? – говорю я. – Господь убереги горожан от неразумия и погибели.

– Они могут спастись. Они не беззащитны, – отвечает мажордом. – И их немало. С ними мелкие дворяне, у них есть лошади и оружие. Возможно, это герцогам стоит беспокоиться о своей безопасности. Говорят, Йоркшир готов подняться, и Том Дарси посылал к королю узнать, как нужно ответить.

– Лорд Томас Дарси?

Я думаю о человеке, у которого в кармане моя брошь-фиалка.

– У повстанцев есть знамя, – продолжает мой мажордом. – Они идут под знаком Пяти ран Христовых. Говорят, что это вроде священной войны. Церковь против безбожников.

– А где лорд Хасси? – спрашиваю я, упоминая одного из лордов королевства, бывшего мажордома принцессы.

– С повстанцами, – отвечает мой мажордом и кивает, увидев мое изумленное лицо. – Его жену выпустили из Тауэра, и она с ним.


В стране так неспокойно из-за слухов о восстании, даже на юге, что я остаюсь в Лондоне в начале октября. Однажды холодным днем, когда туман лежит на воде и вечернее солнце обжигающе красно, я отправляюсь на барке вниз по реке, с приливом и сильным течением.

– Лучше вам обойти мост посуху, миледи, – говорит мой капитан, и меня высаживают на скользкие мокрые ступени, а барка выгребает на середину моста, чтобы пройти бурные воды под ним и забрать меня на другой стороне.

Моя внучка Катерина берет меня за руку, с нами двое слуг в ливреях, один впереди, другой сзади, и мы идем недлинной дорогой до спуска к воде с другой стороны моста. Конечно, кругом полно нищих, но они расступаются, когда видят нас. Я стараюсь не показать, что меня передергивает от ужаса, когда замечаю облачение монахини, грязное после нескольких месяцев сидения в ожидании, а над ним – усталое отчаявшееся лицо женщины, которая посвятила себя Господу, а потом оказалась в канаве. Я киваю сестре Катерины, Уинифрид, которая и без просьбы бросает женщине монету.

Из темноты выходит мужчина и преграждает нам дорогу.

– Кто это? – спрашивает он моего слугу.

– Я Маргарет Поул, графиня Солсбери, – поспешно говорю я. – И лучше дайте мне пройти.

Он улыбается, весело, как разбойник в лесу зеленом, и низко кланяется.

– Проходите, Ваша Милость, проходите и будьте благословенны, – произносит он. – Ведь мы знаем, кто нам друг. И будь с вами Господь, вы тоже паломница, и вам идти к паломническим вратам.

Я замираю.

– Что вы сказали?

– Это не восстание, – очень тихо отвечает он. – Вам-то это известно, наверное, не хуже, чем мне. Это Паломничество. Мы его называем Благодатным паломничеством. И говорим друг другу, что нам нужно пройти врата паломников.

Он мешкает и смотрит мне в лицо, когда я слышу эти слова – Благодатное паломничество.

– Мы идем под знаком Пяти ран Христовых, – говорит он. – И я знаю, что вы и все старые добрые лорды Белой Розы такие же паломники, как мы.


Повстанцы, говорящие, что вышли в Благодатное паломничество, захватили сэра Томаса Перси, или он к ним примкнул; никто ничего не знает наверняка. Их предводитель – достойный человек, честный йоркширец Роберт Аск, в середине октября мы узнаем, что Аск въехал в главный город севера, Йорк, и никто не пустил ни единой стрелы, чтобы защитить город. Аску и войскам, которые теперь все называют паломниками, просто открыли ворота. Их двадцать тысяч. Это вчетверо больше, чем было в армии, захватившей Англию при Босуорте, этого довольно, чтобы завладеть всей Англией.

Первым же указом в городе восстанавливают два дома бенедиктинцев: Святую Троицу и монастырь Святого Клемента. Когда в Святой Троице зазвонили колокола, люди шли к мессе в слезах радости.

Я предполагаю, что король сделает все, чтобы избежать открытого столкновения. Повстанцам Линкольшира обещано помилование, если только они разойдутся по домам, но с чего бы им расходиться, когда за оружие взялось многолюдное графство Йоркшир.

– Мне приказали собрать деревенских жителей и приготовиться выступать, – говорит мне Монтегю.

Он приехал в Л’Эрбер, когда слуги начали убирать со стола после обеда. Музыканты настраивают инструменты, будет представлена маска. Я маню к себе Монтегю, чтобы он сел рядом, и склоняю к нему голову, чтобы он мог негромко говорить мне под чепец.

– Мне приказано выступить на север и прекратить Паломничество, – говорит он. – Джеффри тоже должен собрать отряд.

– Что вы будете делать? – Я трогаю лежащую в кармане кокарду, которую мне дал лорд Дарси, Пять ран Христовых и белая роза Йорков. – Вы же не можете стрелять в паломников.

Он качает головой.

– Ни за что, – просто отвечает он. – К тому же все говорят, что, увидев паломников, королевская армия перейдет на их сторону и присоединится к ним. Такое случается ежедневно. Посылая письма с приказами своим военачальникам, король тут же шлет вдогонку еще одно, спрашивая, сохраняют ли они верность ему. Он никому не верит. Он прав. Выясняется, что верить нельзя никому.

– Кто у него в поле?

– Томас Говард, герцог Норфолк, король верит ему только тогда, когда тот на глазах. Талбот, лорд Шрусбери, идет ему на помощь, но он за прежнюю веру и прежние порядки. Чарльз Брэндон отказался выступать, сказав, что хочет остаться дома и удержать от восстания свое графство; ему против его воли приказали ехать в Йоркшир. Томас, лорд Дарси, говорит, что его осадили в замке повстанцы, но поскольку он был против разрушения монастырей с тех самых пор, как королеве объявили о разводе, никто не знает, не дожидается ли он попросту мгновения, когда сможет примкнуть к паломникам. Джон Хасси прислал письмо, пишет, что его похитили, но все знают, что он был мажордомом принцессы и любит ее всем сердцем, а его жена открыто держит ее сторону. Король сгрыз ногти до мяса, он одновременно и бесится от гнева, и жалеет себя.

– А что… – я умолкаю, потому что в зал входит гонец в ливрее Монтегю, приближается к нему и ждет.

Монтегю манит его к себе, внимательно слушает, а потом поворачивается ко мне.

– Том Дарси сдал свой замок повстанцам, – говорит он. – Паломники взяли Понтефракт, и все, кто был в распоряжении Тома Дарси в замке и в городе, принесли присягу паломников. С ними архиепископ Йоркский.

Монтегю видит, какое у меня лицо.

– Старый Том вышел в последний свой крестовый поход, – усмехается он. – Под кокардой с Пятью ранами.

– Том надел свою кокарду? – спрашиваю я.

– У него в замке хранятся кокарды крестового похода, – отвечает Монтегю. – Он раздал их паломникам. Они идут за Господа против ереси под знаком Пяти ран Христовых. Ни один христианин не выстрелит в них, когда над ними священное знамя.

– Что нам делать? – спрашиваю я.

– Ты поезжай в деревню, – решает Монтегю. – Если юг поднимется с паломниками, им понадобятся вожди, деньги и припасы. Ты сможешь возглавить их в Беркшире. Я буду посылать к тебе, чтобы ты знала, что происходит на севере. Мы с Джеффри отправимся на север со своими отрядами и присоединимся к паломникам, когда будет подходящий момент. Я напишу Реджинальду, чтобы немедленно приезжал.

– Он вернется домой?

– Во главе испанской армии – прошу Тебя, Господи.

Бишем Мэнор, Беркшир, октябрь 1536 года

В деревне я не могу узнать новости, но слышу необычайные истории о тысячах человек, которые идут к разрушенным аббатствам, восстанавливают их и при этом поют псалмы, которые там всегда пели. Говорят, что над Йоркширом в небе появилась комета, что восставшие ушли в Линкольншире под землю, и теперь королю Рытику придется гнаться за ними сквозь землю, но они уже в холмах и долинах Йоркшира и он больше не подчинит их своей грязной воле.