Елена Смехова - Пролетая над Вселенной

Вот так раз! Мне казалось, что со стороны я выгляжу гибкой наядой!

– Интересно, а кто сегодня ночью вещал, что я – идеальная женщина? – надуваюсь обиженно.

– От своих слов не отказываюсь. Для меня ты идеальна, – снисходительно улыбается Грегори. – Но жизнь на Манхэттене диктует определенные нормы. Ты обратила внимание, какие подтянутые и стройные служащие в моем офисе? Да и просто люди на улице, в ресторанах?

Вынуждена согласиться. По большей части люди вокруг подтянутые и стройные. Толстяков в центре Манхэттена не встречала пока. Наверное, они водятся в других местах.

– Так вот, – продолжает Грегори, – нам нужно всего лишь подкорректировать твою фигуру.

– Но зачем? – недоумеваю я.

– Тебе сразу станет легче передвигаться на каблуках. Да и в постели, наконец, раскрепостишься. Научишься получать наслаждение, отдавая свое ладное, откорректированное тело моим умелым рукам!

Грегори зачем-то пытается изобразить меня неопытной и неискусной. Себя он представляет героем во всех отношениях! Но мне, если честно, он таковым не кажется.

Обиженно уплываю в другой конец бассейна и плещусь там.

Через несколько минут Грегори эффектным кролем подгребает ко мне и миролюбиво предлагает сходить погреться в сауну. Их здесь несколько видов. Мы заходим в кабинку, наполненную загадочным красным светом.

– Нравится? – спрашивает Грегори.

– Любопытно, – замечаю я, – впервые вижу такое. Не могу только сообразить, откуда здесь исходят тепло и свет?

– Эта инфракрасная энергия излучается от нагретой поверхности, – поясняет Грегори. – Представь себе, в спектре частот от трех до пятнадцати микрометров она действует интенсивнее, чем все прочие!

– Ух ты, здорово, – говорю, прикидываясь, что понимаю, о чем речь, – только жара тут совсем не чувствуется.

– Тем не менее мы с тобой получаем сейчас эффект наиболее глубокого проникновения. А вот в сауне с нагревательными элементами большой силы, к которым ты привыкла, можно запросто получить негативное воздействие на организм.

– Да что ты говоришь? – дивлюсь я. – Почему же это?

– Дело в том, что фотоны, обладающие большой квантовой энергией, действуют отрицательно на клетки кожи, разрушая молекулы внутри самой клетки.

Я потрясена глубиной его познаний.

– Оказывается, ты и в физике блестяще разбираешься? На любой вопрос у тебя готов развернутый ответ.

– Стараюсь быть в курсе всего, что меня окружает, – безмятежно реагирует Грегори.

– Скажи, а есть какая-либо область науки или жизнедеятельности, которая тебе неведома?

Вместо ответа Грегори принимается массировать мне спину «своими умелыми руками».

– К вопросу о жизнедеятельности, – говорит он, – массаж особенно эффективен после того, как организм прогрелся в сауне. – Он разминает мои шею и плечи. – Тебе приятно, дорогая?

– Конечно, приятно, – отвечаю вежливо, – а знаешь, в детстве мы с Лизкой любили по очереди «рисовать» друг у друга на спинке. У нас была такая игра: «Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, ехал поезд запоздалый…»

– А, вот как? Ну, ясно. Теперь ясно.

– И что же тебе «теперь ясно», Гриша?

– Твоя сестра как-то раз после сауны попросила помассировать ей воротниковую зону. И, не скрывая, буквально млела от моих прикосновений.

Я напряглась. Лиза просила его… что сделать? Помассировать?!

– Расслабься, дорогая, не стоит напрягаться. Какая у тебя чистая кожа, – нежно поглаживая меня, констатирует Грегори.

– В каком смысле чистая? – удивляюсь я. – Вообще-то для этого нужно просто регулярно мыться!

– Не все этому, вероятно, следуют, – парирует Грегори.

– Ты кого-то конкретного имеешь в виду? – Я насторожилась.

– Вполне конкретного.

Грегори сделал паузу и сказал:

– После того как я отмассировал в сауне твою сестру, ощутил под пальцами неприятные сероватые катышки.

– Вот уж не знала, что ты настолько тесно контактируешь с Лизой: в сауну ее водишь, массируешь, – вспыхнула я и отодвинулась от него. – Она мне ничего подобного не рассказывала.

– А что она вообще тебе обо мне рассказывала? – невозмутимо интересуется Грегори. – И, кстати, как часто вы с ней общаетесь?

– Не слишком часто, – вздохнула я. – Лиза звонила мне после того «поздравительного» звонка всего один раз…

– Так-так, и что же?

– Лиза отзывалась о тебе только в превосходной степени, вот что! – Я сокрушенно качаю головой. Подразумевая: а ты тут про какие-то серые катышки, ай-ай-ай! Даже неприятно услышать такое про свою безупречную сестру… тем более из уст мужчины.

– Кстати, – перевожу я тему, – сестренка обещала навестить меня. Когда она собирается это сделать?

– Лиз живет в другом штате. Мы слетаем к ней сами, как только я разберусь с делами, – сухо говорит Грегори и прибавляет: – Обещаю.

19.30

«Карнеги Холл». Ему должно быть не меньше ста лет. Оглядываюсь вокруг с любопытством. Интересно, а всезнающий Грегори в курсе, кто архитектор этого величественного здания?

– Carnegie Hall был сооружен по проекту Уильяма Татхилла, – тоном экскурсовода сообщает Грегори, словно подслушав мой вопрос, – и открылся он серией концертов Ньюйоркского симфонического оркестра, которым, между прочим, дирижировал сам Чайковский.

– А я вот слышала, – тоже решила блеснуть познаниями, – что когда-то он назывался «Мюзик-холл»!

– Совершенно верно, – одобрительно кивает Грегори, – в самом начале он так и назывался. А затем получил имя Эндрю Карнеги, который финансировал постройку здания. Вполне справедливо, на мой взгляд.

Мы пришли сюда послушать Бетховена, Штрауса и Дворжака.

Девятая симфония Дворжака когда-то исполнялась впервые именно в этих стенах.

Не могу назвать себя истовой поклонницей симфонической музыки. Но под нее, как правило, хорошо думается. Что сейчас для меня совсем не лишне. Какой-то сумбур возник в душе моей. Вроде бы в бассейне я немного ожила и отвлеклась от гложущих мыслей о нашей несовместности. А вот после разговора в сауне вновь возникло чувство дискомфорта. Занозой застряла некая недоговоренность.

Сестра не докладывала, откуда она знает Грегори. Впрочем, я сама почему-то этим не поинтересовалась. Думала, что у них или общий бизнес, или дружба с Лизкиным мужем.

…Лиза, помнится, отзвонив на следующий день после двадцать первого, довольно кратко проинформировала меня: мол, Грегори, человек весьма значительный, руководитель финансовой корпорации, сорок восемь лет ему. Разведен. Желает познакомиться с миловидной русской девушкой (до тридцати), из хорошей семьи.

– Повезло тебе, Алька, – заключила Лиза, – приглянулась ему на фото. Что-то его в тебе зацепило. Сочетание рыжих волос и бледной кожи, не иначе. Он прямо поразился, узнав, что мы – родные сестры. Даже не поверил поначалу. Стал подробно о тебе расспрашивать. Наличие ребенка нисколько его не смутило. Значит так, Алька. Попробуй его заинтересовать, заслужить расположение. Хоть тебе это будет непросто, предупреждаю. Чрезвычайно высокие у него требования. Сможешь если, в Америку тебя выпишет. Повидаемся заодно – уж сколько времени не виделись.

Вот и весь разговор! Не сообразила я расспросить детальнее. А теперь вот призадумалась: почему же так удивил Лизу комплиментарный отзыв Грегори? В чем тут дело?

– Скажи мне, Грегори, а что именно подразумевал ты под фразой: «Она сама охотно согласилась бы занять твое место»? – спросила я, едва досидев до конца первого отделения.

– То и подразумевал, – ответил он с загадочной улыбкой. – Лиз очень хотела мне понравиться. Она буквально вцепилась в меня при первой встрече! Что ж в том удивительного? Многие женщины пытаются добиться моей благосклонности, разве ты не поняла еще? Обрати внимание, как на меня засматриваются!

– Кто, например? – лихорадочно огляделась я по сторонам. – А, вижу одну дамочку. Только смотрит она не на тебя, а, прости, конечно, в мою сторону. И вон, еще одна меня сканирует.

– Конечно, все они тебе завидуют. Вокруг море одиноких женщин, но выбрал я тебя, Алечка. – Грегори покровительственно обнял меня за плечи. – Между прочим, у нас с тобой не так уж много времени. Ты подумала над моим предложением?

Вот ведь, как ловко он повернул разговор! Конечно, не подумала, когда мне было думать? Время так стремительно летит. И крутит меня и выкручивает невидимым воздушным потоком. Как в зоне турбулентности.

Дело-то нешуточное – выйти замуж, да не просто, а перебраться в Америку! Навсегда. Это вам не на соседнюю улицу чемодан перетащить. Грегори прав: времени мало. Совсем скоро мне предстоит тронуться в обратный путь. А я ничего не придумала ему в ответ. Грегори молчит, якобы не торопит, но молчание это становится напряженней час от часу. И вопросы о моей жизни задает он аккуратно, исподволь, хотя и прицельно точно.

– Расскажи, дорогая, как долго твой первый муж ухаживал за тобой, прежде чем ты решилась выйти замуж? И чем именно он покорил тебя?

Ну, вот они и подступили и посыпались один за другим вопросы «на засыпку»!

Меня доставили из деревни Чисмены в Москву, прямиком в больницу. Чтоб прояснить поскорее, чем был вызван обморок. Не прошло и часа, как был поставлен шокирующий диагноз: беременность, приблизительно 5 недель. Я пребывала в ауте. Родители – в панике. А Лапонецкий – напротив, казалось, даже обрадовался этому известию, гад. И принял самое активное участие в обсуждении. Он успокоил родителей, великодушно предложив освободить и без того уставших (за семнадцать с половиной лет) маму с папой от дальнейших переживаний. Проще говоря, благородно брал на себя все возникшие проблемы. Трудоемкая ноша в моем лице его почему-то не смущала.

– Аля, ты по своей неопытности даже представить не можешь, как тебе повезло с этим человеком!

– Но мам-пап, я не люблю его!

– Кто теперь, в сложившейся ситуации, рассуждает о любви? Его отношения для тебя вполне достаточно.

– Как это достаточно?! – вскричала я. – Разве можно жить вместе с нелюбимым человеком?

– А потом и ты полюбишь его, – заверила мама дрожащим голосом. – Обязательно!

– Но он отвратителен мне! Вы просто не знаете, какой он на самом деле. Эти его повадки… ухмылки… ухватки… – Я захлюпала носом.

Папа погладил меня по голове и глубокомысленно произнес:

– Зачем, скажи на милость, выискивать на пышноцветущем дереве червоточины и гнилые листья? Не лучше ли обратить внимание на положительные качества этого мужчины? Оценить добродетели, которых не счесть?

– Да, дочка, пойми, человек взваливает на себя такую ношу, – с пылом подхватила мама. – Он-то не всматривается в твои недостатки! Он на все закрывает глаза!

– На что это – на всё? – обиженно всхлипнула я.

– Ну, между нами говоря, он даже не предполагает, какого кота в мешке собирается приобрести! – пояснила мама.

– Да уж, – задумчиво соглашаюсь я, – а вы не знаете случайно, почему он проявляет такую настойчивость?

– Почему-почему… Потому что он благородный человек. Да и любит тебя, дуреху такую!

– Ты в этом уверена, мамочка?

– Как ты не понимаешь, Аля, – вкрадчиво произнесла мама, – что вытащила счастливый лотерейный билет?

– В такие надежные руки, – добавил папа убежденно, – нам не страшно тебя передать.

– Ты будешь за ним как за каменной стеной, – закивала мама и вновь произнесла сакраментальную фразу, сквозной нитью пронизывающую весь разговор: – Тебе несказанно повезло.

Они уже всё обдумали, взвесили и дружно решили мою судьбу.

На следующий день Лапонецкий вошел в мою комнату гладко выбритый, надушенный, в синем костюме из лютой синтетики, белой накрахмаленной рубашке и галстуке, отливающем шелковым блеском с красными ромбами. В руках у него был букет.

Я полулежала в постели бледная, несчастная, с тазиком в обнимку. Он забрал у меня тазик и всучил цветы. Хризантемы пахли елкой.

– Зачем тебе это надо? – спросила я, прямо глядя в глаза-буравчики.

– Я без ума от тебя, зайка, – беззастенчиво соврал он.

– Мы оба знаем, что это неправда. Скажи, зачем?

– Как честный человек, я просто обязан на тебе жениться! – патетично проговорил Лапонецкий и с многозначительной ухмылкой добавил: – Ну кто же, если не я?

В памяти всплыли строчки из любимой с детства песни Высоцкого «Лукоморье»:

…мол, русалка, все пойму —

И с дитем тебя возьму…

И пошла она к нему

Как в тюрьму…

Мне не хотелось обсуждать с Грегори подробности моего вынужденного трусливого замужества. Я тогда попросту проявила слабодушие, позволив взять верх не собственным ощущениям, а голосу разума. Причем даже не своего, а родительского. Сил для сопротивления не нашлось. Мне было и стыдно, и страшно. Ничего не оставалось, как спасать семью от позора, а себя – от унизительных нескончаемых попреков и тычков.