Елена Смехова - Пролетая над Вселенной

И зачем, спрашивается, мне эта Америка? Куда понесла меня нелегкая? Сидела бы в своей привычной неустроенности, не высовывалась бы. Захотелось безоблачной жизни? Спрятаться за мускулистое мужское плечо? Привиделось, что заслужила это. Что с изяществом принцессы снискала себе любовь и уважение настоящего принца. Нет, бери выше, короля!

Вот тебе, бабушка и… субботний день!

За нами приехало вызванное Грегори такси. Оставаться в Нью-Джерси не было резона. И настроения. Назад ехали молча. История с «Бьюиком» ошеломила всех. Останки машины были брошены. За ними приедут и вывезут на свалку. Двухсотдолларовая страховка покроет нанесенный ущерб.

– Если бы подобное случилось в России, – сказал Грегори, – наверное, пришлось бы оставшуюся жизнь горбатиться, чтоб расплатиться за погубленный автомобиль!

Он высадил нас с девочками около здания Metropolitan Museum of Art, а сам поехал в страховую компанию.

Мы поднялись по знаменитой каменной лестнице и зашли внутрь. Я широким жестом протянула в окошечко 30 долларов. Вместо ожидаемой сдачи мне выдали три маленьких круглых значка.

– Надо же, – воскликнула я, – какие дорогие здесь билеты!

– Могла и не платить, – пожала плечами Вика.

– Как это? – не поняла ее я.

– Ну, дала бы любую монетку или просто попросила билет, и тебя бы пропустили, – пояснила она, – здесь такая практика. Каждый платит столько, сколько может.

Отчего-то мне стало неловко за свою реплику. Подумают еще, что я скряга какая-нибудь. Жалею деньги на искусство…

Я ходила по залам, шалея от пространства и количества живописных полотен. Мне очень хотелось встретиться с одной картиной…

Когда я была маленькой, в Москву привозили из Америки выставку, которая называлась: «Сто картин из музея Метрополитен». Очереди на нее тянулись с рассвета и до темноты.

Помню, в то утро я закатила истерику родителям, обиженная, что они заговорщицки тихо подняли с постели Лизу, собираясь уйти на выставку без меня, втроем. Я слышала накануне их взволнованное обсуждение этого похода. И конечно же запросилась с ними. Меня пообещали взять с собой, правда, как-то вяло, неохотно. Я всегда учуивала, когда взрослые давали обещания исключительно с целью отвязаться! И потому очень боялась проспать. А, проснувшись, затребовала уважения к себе так истошно, что этим взрослым обманщикам пришлось выполнить обещанное.

Нас провели тогда в Пушкинский музей через служебный вход, минуя гигантскую очередь.

Я отчетливо помню, в какой момент на меня впервые снизошло некое удивительное ощущение, которое впоследствии всегда возникало при соприкосновении с настоящим искусством.

Родители водили меня за руку по залам, изредка расшифровывая непонятные для детского восприятия художественные полотна.

– Посмотри, Алечка, – папа обратил мое внимание на автопортрет Эль Греко, – какой удивительный трагизм во взгляде этого художника!

Как же я жалела после, что особо не прислушивалась к папиным словам, не присмотрелась к той картине. Ну не произвел на меня тогда должного впечатления дядька со странновытянутым лицом зеленоватого цвета и диковатыми глазами! Чем же он был так интересен папе? Не свое ли отражение увидел он тогда в том портрете? Каждый человек воспринимает искусство чувственно, подмечая исключительно своё, глубоко личное, находящее отклик в душе. Скажем, мое детское внимание захватил висевший рядом с тем автопортретом пейзаж «Вид Толедо в грозу». И не просто захватил, но и безотчетно врезался в память…

Сейчас я с волнением разыскивала зал, в котором должны были висеть работы Доменико Теотокопули, работавшего под псевдонимом Эль Греко. И разыскала. И вновь остановилась перед полотном, как вкопанная. Загадочный город Толедо на картине безлюден и кажется беспомощным перед лицом надвигающейся на него стихии. Предгрозовое состояние над этим странным изломанным городом подчеркивают тревожные облака. Они как вестники чего-то необратимого. Неровности изображаемого, смятенные блики света словно бы олицетворяют мысль о зыбкости всего земного, о явлениях природы, противостоять которым невозможно. Город – мечта. Город – тайна. Город – иллюзия. Город, находящийся под неизбежной угрозой разрушения.

Мое душевное состояние созвучно настроению картины Эль Греко. Я стою перед входом в новый Город, в новую Жизнь, в нового Человека. Эта жизнь кажется сказочной, человек – сильным, чувства – яркими. А будущее представляется туманным и зыбким. Как так? А вот так. У каждого явления существуют разные, порой противоречащие друг другу грани, под любой прочно установленной конструкцией обязательно обнаруживаются подводные течения, а за каждым неверно сделанным шагом следуют необратимые последствия. Мне не хочется снова принять ошибочное решение и быть поглощенной непредсказуемой стихией!

Не выходя из задумчивости, побрела искать девочек. Они рассматривали «Два срезанных подсолнуха», обмениваясь мнениями. Точнее сказать, Вика бурно выражала свое мнение, а Ника, как всегда, соглашалась, молча кивая.

– Любите Ван Гога? – спросила я, приблизившись.

– Обожаю подсолнухи, – ответила Вика, – только не такие.

Уже на выходе из музея она указала мне на глянцевую фотографию, висевшую в киоске. Я купила ей репродукцию картины Клода Моне, которую, свернув в трубочку, она счастливо прижала к груди. Его подсолнухи оказались именно такими, которые она любила. Ника выбрала себе в подарок пластиковую подставку под фотографию с блестящими сердечками.

По дороге к дому я предложила заглянуть в супермаркет. Мне вдруг ужасно захотелось приготовить что-нибудь для Грегори и детей. Ресторанная пища наскучила. Девочки с радостью взялись мне помочь. Они тоже стосковались по домашней еде. В хозяйстве Стила имелись лишь три емкости для приготовления пищи – тефлоновая сковорода, небольшой никелированный ковш и пятилитровая кастрюля. В ней-то я и сварила суп из шампиньонов с лапшой, который был принят с восторгом и причмокиванием. Грегори вернулся домой, когда девочки доедали вторую порцию супа. Он подозрительно заглянул в кастрюлю, но позволил себя накормить.

– Not bad, – констатировал он.

– Почему не сказать просто: good? – досадливо поинтересовалась я.

– Разве это не одно и то же? – приподняв бровь, ответил Грегори.

– Не одно, – надулась я.

– ОК, если тебе так нравится процесс приготовления пищи, я изредка буду предоставлять тебе такую возможность.

– Прости, на это тоже надо будет спрашивать у тебя разрешения? – слегка раздраженно пробурчала я.

– Алечка, милая, – ласково сказал Грегори, – я не хочу, чтобы твои ручки страдали от готовки. Они должны быть нежными и холеными. Моя цель – максимально освободить тебя от неблагодарной домашней работы.

Еще совсем недавно сама счастлива была бы избавиться от этой повинности. И слова Стила воспринимала бы исключительно с благодарностью. Никогда не любила «процесс приготовления пищи». Жизнь вынудила – научилась готовить и даже стала иногда получать удовольствие от результатов. Но тут отчего-то меня царапнуло это его снисходительное дозволение.

Чем, кстати, он предполагает занять мой досуг? От хозяйских забот намеревается меня освободить. Димку планирует пристроить в интернат. Дочки его вполне самостоятельны и не нуждаются в ежесекундной опеке. Чем буду заниматься я в городе Нью-Йорке?

– Ты устала, дорогая? – участливо интересуется Грегори. – Вид у тебя какой-то озабоченный.

– Вовсе нет, – мгновенно изобразила я бодрость духа, – а какие у нас планы на остаток дня?

– Я хочу познакомить тебя с нашей квартирой, – хитро улыбается Грегори.

– Как это? – не поняла я. – А эта квартира чья?

– Собирайся, пойдем. Всё поймешь чуть позже.

– А мы, а мы? – защебетали девочки.

– Вы подождете нас здесь. Или сходите погулять.

Мне показалось, что Вика обиделась. Ника оставалась невозмутимо спокойной. Она всегда была поглощена своими мыслями. Или же умело скрывала эмоции, в отличие от сестры.

– ОК, daddy, – кротко сказала она.

Квартира, в которой я «гостила» у Грегори, как выяснилось, была съемной. Ему не требовалась большая площадь для проживания в одиночестве, поэтому он довольствовался 10-метровой спальней и 30-метровым холлом с небольшим кухонным отсеком.

Стил привел меня в роскошные апартаменты, выкупленные им не так давно. Всего в трех блоках от места его нынешнего проживания, 370 квадратных метров, три спальни, а при них – просторные ванные комнаты. Посередине – огромное, ничем не заполненное помещение с окнами-витринами от пола до потолка и уютным кухонным закутком: разделочный стол, плита, раковина.

– Ну, как тебе наш будущий очаг? – восклицает сияющий Грегори.

– Я в шоке, Гриша! Когда ты собираешься сюда перебраться? – спрашиваю озадаченно.

– Как только ты со своим сыном приедешь ко мне.

– Зачем нам троим такая огромная квартира? – недоумеваю я. – Убирать ее замучаешься, право слово!

– Убирать тебе ничего не придется. Этого просто не допущу. – Грегори, как видно, последователен в своих решениях.

– Где же будет наша спальня? – интересуюсь уже предметно.

– Вот здесь, в самой дальней комнате, Алечка, – улыбается Грегори. – Взгляни, какая перспектива. Вид для меня намного важнее, чем еда и питье. – Он подводит меня к окну. С высоты 45-го этажа Гудзон в туманной дымке и впрямь необычайно хорош. Я удовлетворенно киваю.

– Теперь смотри, – Грегори проводит меня через холл, в другую спальню, – здесь, я полагаю, сделаем детскую. Просторную и светлую. В ней будет спать твой сын.

– Отлично, – обрадовалась я.

– Поставим в разных углах три кровати… – продолжает Грегори.

– Зачем три? – опешила я.

– Когда у нас останутся ночевать мои дети, то спать они будут тут, в детской, – бесстрастно поясняет Грегори, – ну а твой сын в этом случае переместится в большую комнату на диван.

– Как же так? – запротестовала я. – Почему ты решил, что Димка обязан покидать свою комнату и ночевать в этом огромном зале?

– Полагаю, Саша, неправильно жить в одной комнате разнополым детям. Так получилось, что именно твой сын из них троих – мальчик. А кто должен уступать слабому полу?

– Послушай, а не сделать ли нам для Вики-Ники отдельную спальню? – предложила я. – Есть же тут еще одна комната…

– В ней будет мой кабинет, – твердо сказал Грегори, – это не обсуждается.

Я оторопела. Мое мнение никого не волнует. Мне навязывают – я соглашаюсь. Не соглашаюсь – растолковывают – вынуждают согласиться. По-иному – никак! Права мои – птичьи.

– А когда ты думаешь обставлять квартиру? – сдержанно интересуюсь.

– Мы вместе, моя дорогая, подумаем над этим вопросом. – Грегори миролюбиво обнимает меня. – Я так доволен, что ты оценила по достоинству мой сюрприз! Хочу, чтобы ты чувствовала себя здесь полноценной хозяйкой. Этот дом – твой.

5.30

Я проснулась на рассвете. Какая-то неясная тревога дернула меня изнутри. Подумала о Димке. Тревога усилилась.

Стил открыл глаза и в удивлении уставился на меня:

– Давно ли бодрствуешь, девочка?

– Примерно с полчаса, – коротко ответила я.

– Ты в порядке?

– Не знаю. Что-то гложет.

– Хочешь позвонить сыну?

Поразительное чутье у этого человека!

– Хочу. А можно?

Не говоря ни слова, Стил набирает хитроумную комбинацию цифр, известную ему одному, и просит назвать номер нужного телефона. Протягивает мне трубку.

– Аля, Алечка, – запричитала тетя, услышав мой голос, – я такое тут пережила…

– Что случилось, тетя?

– Димка вчера шашлыками объелся. Говорила ему – не ешь много, так он все равно таскал и за домом потихоньку лопал. Сама знаешь, хитрющий он у тебя!

– Знаю, знаю. И что дальше? – Я вскочила и забегала с телефонной трубкой по комнате.

– Ну, к ночи боли в животе начались. Пришлось «скорую» вызывать, в больницу везти. Успели вовремя. Промывание сделали, капельницу поставили, накачали медикаментами – вроде обошлось без операции. Но даже хирург сказал: «С этими рыжими всегда морока – не знаешь, чего от них ждать»! Натерпелась я страху, не представляешь.

– Знаете, я прямо как чувствовала – душа не на месте. Когда его выпишут?

– Завтра заберу, нечего ему там делать.

– Я позвоню завтра, тетя! Спасибо вам. Поцелуйте от меня Димку.

Уткнулась носом в подушку и расплакалась. Грегори, нежно поглаживая меня по голове, принялся рассказывать обо всех известных ему детских болезнях, о маме, которая многократно спасала его от отравлений, и о том, что у детей все быстрее, чем у взрослых, заживает и чаще всего обходится благополучно.

– Не понимаю только, почему доктор сказал: «С рыжими всегда морока»? – всхлипнула я. – Всю жизнь слышу это в свой адрес! Что за дискриминация такая?