Елена Смехова - Пролетая над Вселенной

– Познакомьтесь, друзья мои…

– Alex, – представилась я, так резко вскочив со своего места, что зазвенели приборы на столе, а треклятая корзинка с хлебом полетела на пол. Ее ловко подхватил Стил, ведь он был мастером спорта. Все вежливо рассмеялись.

– Robert Zuckerman, – произнес мужчина, мягко пожимая мне руку. – Nice to meet you, Alex!

– Lesley, – улыбнулась дама, с внимательной улыбкой заглядывая мне в глаза.

– Nice to meet you. Too, – переводя дыхание, вежливо ответила я.

Дальше все пошло прекрасно. Доктор с женой были людьми благовоспитанными. Они щедро выказывали свою благосклонность, делая вид, что не замечают напряжения между мной и Грегори, тактично расспрашивали меня о России и обсуждали итальянскую кухню, сравнивая ее с прочими, известными им кухнями. Лесли поведала, что как-то раз, в Бруклине, ее угостили странным салатом. Странность, на ее взгляд, заключалась не только в высокой калорийности, но и в несовместимости ингредиентов. Я поинтересовалась, что входило в состав того салата? Лесли медленно принялась перечислять. Вареная картошка, яйца, консервированный горох, сырой лук, колбаса, соленые огурцы и жирный майонез, – разве не чудовищно?

– Алекс, дорогая, – светски улыбнулся Грегори, – ты не поняла, о чем речь? О твоем любимом оливье. – И тут же просветил Лесли, что в России так называется самый популярный салат, без которого не обходится ни одно застолье.

– Oh, I am sorry, Alex, – смутилась Лесли. И пояснила, что считает такое сочетание продуктов слишком тяжелой пищей лично для себя, но ни в коей мере не собирается навязывать свое мнение кому бы то ни было.

Грегори, воспользовавшись моментом, пообещал своим друзьям, что он скоро вплотную займется корректировкой моего питания, я привыкну к правильной пище, и Лесли больше не придется извиняться.

Когда дошла очередь до десерта, я наотрез от него отказалась. Сказала, что наелась. Грегори посмотрел на меня одобрительно, но Лесли заставила меня попробовать из ее тарелки что-то божественно-воздушное, от чего я пришла в полный восторг, но, поймав очередной взгляд Грегори, отступилась от дальнейшей дегустации, хотя милая Лесли готова была поделиться со мной своей порцией.

Мы расстались с четой Цукерман возле ресторана, расцеловавшись и получив приглашение к ним в гости, как только я вернусь в Нью-Йорк. Окончательно.

Едва такси с ними скрылось из виду, Грегори нахмурился и ушел в себя. Он мрачно молчал на протяжении трех блоков. Мне, признаться, разговаривать с ним тоже не шибко хотелось. Я размышляла, как жить дальше.

– Завтра я отправляю тебя домой, – произнес он наконец.

От неожиданности я непроизвольно сжалась. Он меня отправляет. Завтра. Как просто: отправляет он меня! И всё тут!

– Сознаюсь, – сказал Грегори после паузы, – я задумывал сделать это в конце следующей недели. Сама мысль о расставании с тобой повергала в отчаяние, – он быстро взглянул на меня, – а тебя?

– Меня тоже, – ответила я. В этот момент мне почему-то и правда сделалось отчаянно горько. Так, что сердце защемило даже.

– Ты узнаешь это здание? – внезапно переключился Грегори.

– Нет, – ответила я понуро, – не узнаю.

– А ведь мы много раз проходили мимо и дважды были внутри! – Грегори укоризненно покачал головой.

– Значит, мысли мои были заняты чем-то другим… более важным, наверное, – вздохнула я.

– Чем же, например? – полюбопытствовал Грегори.

– Например, переселением в Нью-Йорк, – грустно ответствовала я.

– Ты, что же, беспрерывно мысленно переживала переезд ко мне? – подивился Грегори. – Да так, что не замечала ничего вокруг? Это правда?

– Правда, – вздохнула я. – Все дни была погружена только в эти мысли.

– Знаешь, Саша, – задумчиво произнес Грегори, – я вот часто гляжу на это здание и думаю: такое монументальное, красиво отделанное. Смотри, как идеально облицован фасад, входная дверь оформлена всякими лепными финтифлюшками. На первый взгляд, всё кажется безупречным.

Я кивнула, не подозревая, куда он клонит.

– Так вот, – продолжил Грегори, – а начинка его разительно отличается от внешнего вида!

– То есть? – все еще не догадываюсь я.

– Ну… она попросту не соответствует внешнему убранству. Она достаточно тривиальная, ничем не выдающаяся, обычная.

– Не понимаю, – медленно произнесла я, – о чем это ты?

– Подумай, Саша, подумай. – Он испытующе смотрит на меня.

Мы проходим мимо красочной афиши известного американского фильма. На ней изображен волк. Невольно застываю, глядя на него.

– Вот, – говорю я, – какой красавец. С виду кажется похожим на собаку, но по сути ничего общего. Не дай бог встретиться с таким, заблудившись в лесу: подомнет под себя и слопает, не задумываясь. А косточки выплюнет.

– Волки никогда не нападают на людей, Саша, – возражает Грегори, словно не желая понимать ответную метафору, – если только те не представляют для них опасности.

– Вот именно, – подтверждаю я.

– Напрасно ты считаешь, что волк чем-то хуже собаки, – после паузы изрекает Грегори. – Волк самый лучший. Гордый, умный, одинокий… всегда одинокий…

– Ну да, одинокий, – криво ухмыляюсь я, – и зачем ему, спрашивается, пара? Чтоб главенствовать? Подавлять?

– Ты все правильно понимаешь, Алечка, – неожиданно смягчается Грегори. – Я всю жизнь кем-то руковожу и не люблю, когда мне противоречат. Внешне при этом кажусь лояльным, но внутри я жесткий. Очень жесткий. Моя мама любила повторять, что с детства я был очень толстокожим. Тебе следует это учесть и не повторять ошибок, подобных сегодняшней.

Мы дошли до дома, прошли мимо расшаркавшегося с нами портье, поднялись в квартиру.

– Нам надо выспаться, – распорядился Грегори, – вещей у тебя немного, соберешь чемодан утром. Прими душ, жду тебя в спальне.

5.30. Среда

Сначала – долгие разговоры в постели. Меня терпеливо убеждают в очередной неправоте.

– К чему упорствовать, Алечка, – говорится нежным голосом, в глубине которого явственно проступает металл, – ты же прекрасно понимаешь, что была виновата. Умей сознаться.

Молчу, с трудом сдерживая то ли гнев, то ли слезы.

– Я понимаю, – продолжает тот же нежно-металлический голос, – я прекрасно понимаю: тебя много обижали в жизни. Ты научилась обороняться. Но тут другой случай! Тебе предоставляется возможность расслабиться и отдаться в руки сильнейшему. Тому, который тебя никогда не обидит. А будет холить-лелеять. Возможно, даже пестовать.

Стоп. Где-то я это уже слышала.

– Ты думаешь, мне просто, – продолжает Грегори, – а мне совсем непросто! Но я отметаю все сомнения и смело беру ответственность за твое благополучие и благополучие твоего сына!

Вот это правда, истинная правда.

– Я открыл тебе свое сердце, Саша. Мне показалось, что впервые в жизни я встретил в женщине друга. Никто из моих знакомых не знает обо мне столько, сколько узнала ты за такой короткий отрезок времени! Я абсолютно честен с тобой, абсолютно искренен, полностью тебе доверяю.

Да, и это невозможно не оценить.

– Подумай, сколько женщин мечтало бы оказаться рядом со мной, но я предоставил это место тебе. Я пригласил тебя в путешествие по жизни. А ты…

А я… из-за каких-то хрустящих хлебцев чуть было всё не разрушила! Какая же я все-таки… дуреха-нескладеха. Неудачница.

– Ну вот, теперь вижу, что ты раскаиваешься, не плачь, моя дорогая Алечка. Не плачь. Я тебя прощаю. Будем считать это недоразумением, хорошо? Иди ко мне, ну, скорее иди…

8.00

Грегори выдал мне большую спортивную сумку, в которую поместились все новые наряды с обувью. Любимые полусапожки, в которых я сошла с трапа московского самолета, он мне отдать не захотел.

– Я оставлю их себе на память, – снисходительно проговорил Грегори, – они будут напоминать о той расхристанной девочке, какой ты впервые ступила на нью-йоркскую землю. Признаться, до сих пор не понимаю, как можно было предстать перед мужчиной в такой старой, потрескавшейся обуви?

10.00

Мы позавтракали в Drake вместе с дочками Стила и тепло простились с ними.

– Надеюсь, расстаемся ненадолго, – сказала Виктория.

– Когда ты вернешься, Алекс? – спросила Вероника.

Я расцеловала их, прослезившись. Пообещала, что вернусь так скоро, как только смогу. Они стояли на тротуаре и махали вслед увозящему нас такси, а я, глядя в заднее стекло на их стремительно уменьшающиеся фигурки, отчего-то чувствовала себя обманщицей.

13.00

Аэропорт им. Дж. Кеннеди. Трафика избежать не удалось. Ползли еле-еле. Грегори заметно нервничал. Он очень не хотел со мной разлучаться. Гораздо заметнее, чем я. Я соскучилась по Москве, по Димке, по друзьям и любимым книгам.

– Надеюсь, осознаешь, что теперь ты – замужняя женщина, – сдавливая меня в объятиях, изрек Грегори.

Я кивнула.

– Буду с нетерпением ждать твоего возвращения, – произнес Грегори. – Иди, милая. Мне дальше нельзя, – он слегка подтолкнул меня к выходу, – не оборачивайся и не думай ни о чем плохом. I love you, baby!

17.30

По непонятной причине рейс задержался. Пассажиры терпеливо сидели два часа в ожидании вылета. Наконец-то он был объявлен, и мы взлетели. Подсевший ко мне американец португальского происхождения по имени Жуан все это время пытался развлечь меня (а заодно и себя) разговорами. Как выяснилось, я совсем неплохо стала понимать американскую речь и даже научилась шутить на чужом языке. Во время беседы лихо переиначивала его имя на все лады: Жан, Джон, Донжуан, Иоанн, Ваня. Он был ужасно дотошным – интересовался всем, что мне понравилось или не понравилось в Америке. Многие вопросы приводили меня в растерянность. Например, на вопрос, что пришлось по вкусу из блюд американской кухни, я сразу ответить не смогла и озадаченно примолкла.

– Greek Salad, – после некоторой паузы додумалась ответить я, чем откровенно позабавила Жуана. Он предложил мне наконец-то попробовать истинно американский говяжий стейк. С радостью заказала его на ужин. Мы выпили с соседом по порции виски, и я, завернувшись в самолетное одеялко, крепко заснула. И проспала всю ночь! Чего от себя никак не ожидала.

Здравствуй, дорогой мой город. Здравствуйте, милые хмурые лица. Напряженные плечи, сомкнутые губы, настороженные движения. Унылое однообразие людского потока. Как давно никто не толкал меня с таким душевным остервенением. Без последующих извинений с обеих сторон.

Здравствуй, родная речь повсюду. Здравствуй, забытая пыль улиц и серость газонов. Першистость воздуха. Как я рада всем вам!

В полдень четверга переступила я порог дома. Точнее сказать, своей каморки. Застыла на мгновение, словно увидела всё впервые. Крупным планом. Расшатанную дверь, давно не открывающееся облезлое окно, покосившуюся от старости бабушкину мебель, разукрашенные Димкой обои, вспученный паркет после потопа, устроенного пожилыми соседями. Ну а далее по коридору – порыжевшую от времени плитку в туалете, неумолкаемо текущую сантехнику, грибок на стенке ванной. Как можно было так жить и растить в этом убожестве ребенка?

Резкий телефонный звонок выводит меня из оцепенения.

– Я тоскую по тебе. – Голос Грегори звучит глухо. – Я совсем не спал, искал тебя повсюду и не мог найти. Я так привык, что ты всегда под рукой и вот тебя нет…

– Зато теперь я всегда у твоего уха, – отшучиваюсь я, чтобы сбить с него приступ внезапной ипохондрии. – Гришенька, я только что вошла в дом. И не успела пока сориентироваться в пространстве.

– Как долетела, Алечка?

– Знаешь, как-то очень далеко было лететь. И долго.

– Ты права, нас с тобой разделяет колоссальное расстояние. Зачем ты вообще покинула меня?

– Гришенька, дорогой мой человек…

– Да, слушаю тебя.

– Я сделаю все, чтобы скучал ты недолго.

– Это мне и хотелось услышать. Пойду, попытаюсь немного поспать. И ты отдохни.

Я разобрала сумку. Американские вещи в этой убогой обстановке казались инопланетными.

Вновь затрещал телефон. Звонил Палыч.

– Санек! Ты забыла, что за день сегодня, что ли? Сам вот решил позвонить, напомнить.

Боже мой! У старинного друга день рождения, а мне словно бы память отшибло.

– Палыч, прости негодяйку! Я только что с трапа самолета.

– Ладно-ладно, сегодня у тебя будет возможность оправдаться. Расскажешь, куда исчезла так надолго. Давай-ка встряхнись, мы с ребятами собираемся на дачу.

– Палыч, я, наверное, не смогу. Надо за Димкой ехать.

– Димку заберем по дороге. Всё! Отказ не принимается.

Через час за мной прикатила возбужденная компания друзей. Все были шумно рады мне. Заскочили к тете. Я расцеловала ее, вручила американские сувениры и, пообещав приехать специально для «отчета о проделанной командировке», забрала слегка отвыкшего от меня сына. Всю дорогу мяла его и тискала. Он позволял проделывать это с собой, хоть и слыл недотрогой.