Саманта Джеймс - Пророчество любви

Она скованно сделала реверанс и слегка поклонилась. Алана так дрожала, что боялась никогда не выпрямиться. Еле слышно она проговорила:

— Я… я благодарю тебя… за то, что ты сдержал слово и позволил Сибил прислуживать твоей сестре, покинув кухню.

Меррик долго молчал. Когда наконец он заговорил, Алана услышала совсем не то, что ожидала.

— Где ты только что была, саксонка? Девушка упрямо вздернула подбородок. Лицо Меррика не было слишком суровым, хотя он и не улыбался. Лгать нельзя, поняла она, да Алана и не осмелилась бы солгать.

Кончиком языка облизнула она пересохшие губы.

— Я… я была в часовне.

— В часовне? Но зачем?

Взгляд Меррика казался несокрушимым, чего нельзя было сказать о ее храбрости.

— Ч-чтобы увидеть зверское бесчинство, учиненное там. Я хотела знать… почему меня били плетью люди.

Рыцарь поднял бровь.

— Так-так… А ты не знала, что произошло в часовне?

Его слова — всего лишь хитрость, поняла Алана.

— Нет! — воскликнула она. — Я ничего не знала об этом, пока не вернулась в то утро…

— Вернулась? Откуда?

Алана, охваченная ужасом, смотрела на него. Он знал. Святое распятие, он все знал.

Еще раз спрашиваю тебя, саксонка! Где ты была в то утро, если не в часовне?

Лицо рыцаря казалось высеченным из камня, а голос — тверже камня: О, она скорее предпочтет быть снопа высеченной, чем терпеть его жалящий и беспощадный взгляд!

Меррик ждал, она солжет. Каким-то образом она чувствовала это, но не собиралась оправдывать его ожидания.

— Я ходила повидать Обри. Он стар, и некому о нем позаботиться…

Меррик скрестил руки на груди, тон его голоса был таким же надменным, как и поза.

— Почти каждый день я посылал к нему с едой кого-нибудь из моих людей, саксонка. Так что не смей обвинять меня в…

— Я ни в чем тебя не обвиняю! Но мне хотелось убедиться, что Обри жив-здоров! Впрочем, я не думаю, что ты поймешь, как дорог мне старик!

Хотя скулы Меррика напряглись, он больше не стал спорить.

— И ты ничего не знаешь о том, что произошло в часовне?

Алана покачала головой.

— Поэтому я и пошла туда сегодня. Хотела все увидеть сама.

Глаза Меррика сузились.

— Тогда почему ты, вернувшись из часовни, выглядишь, как испуганный заяц? Там кто-нибудь был? Что ты видела? Кто так напугал тебя?

Широко раскрыв глаза, Алана покачала головой:

— Я… я вовсе не напугана. И там никого не было, кроме Сибил.

— Тогда почему же ты бежала? Губы девушки приоткрылись.

— Н-не знаю сама, — она не осмелилась рассказать о своих ощущениях: он мог бы подумать, что она и вправду ведьма.

Губы рыцаря изогнулись в легкой улыбке. — Ты меня огорчаешь, саксонка, — прошептал он. — Я подумал, ты бежала оттого, что узнала о моем приезде и хочешь поскорее остаться со мной наедине.

Щеки Аланы окрасились румянцем цвета пурпурного заката. Меррик подошел ближе и встал прямо перед ней — так близко, что она видела лишь широкую грудь рыцаря. Девушка молила Бога, чтобы Меррик не заметил ее замешательства.

— Ты ошибся, норманн.

Когда он склонил к ней голову, она оцепенела. Не прикасаясь к телу, Меррик завладел ее губами, но вскоре отстранился.

— Ах, какой я забывчивый, саксонка! Ты считаешь меня отвратительным, так ведь? Заявляешь, что ненавидишь меня до глубины души! Но остается загадкой, почему стоит мне поцеловать тебя, как я чувствую, что тело твое тает, а сердце начинает бешено биться в груди.

Отчаяние захлестнуло девушку:

— Ты жесток, норманн! Ты не должен так поступать со мной! Не такая уж я дурочка, чтобы не понимать, что ты задумал! Это всего только способ наказать меня!

Руки Меррика, волнующе теплые и сильные, опустились ей на плечи. И вдруг его предположение стало правдой: ее сердце отчаянно забилось.

Алана вскричала слабо и тревожно:

— О, нет!..

Он крепко прижал ее к себе.

— Да, саксонка, — его шепот оказался настолько пылким, насколько крик Аланы трепетным. — Да.

Его губы прижались к ее губам в ненасытном поцелуе. Он, казалось, молил о чем-то. В мгновение ока платье Аланы упало у ног. Она стояла перед рыцарем в одной рубашке, такой мягкой и тонкой, что чувствовала себя обнаженной.

Одним быстрым движением Меррик стянул через голову свою рубаху, но Алана от смущения едва заметила это. Она содрогнулась, лишь когда ее взор упал на широкую и мощную грудь рыцаря. И снова она почувствовала на своем теле его настойчивый взгляд, который ощущался столь же явственно, как прикосновение.

Девушка обхватила себя руками, пытаясь скрыться от его взора. Она отвернулась, понимая, что Меррик может смотреть на нее, сколько угодно. Горячие слезы жгли ей глаза, ком стоял в горле. Он будет делать все, что хочет… чего бы ни захотел!

— Посмотри на меня, саксонка!

Алана отвела глаза и опустила голову.

Меррик стиснул зубы. Плечи Аланы поникли. Она плачет, гневно заметил он, хотя девушка не издала ни единого звука.

Воздух содрогнулся от громоподобных ругательств. Твердые пальцы ухватили подбородок Аланы. Она съежилась от страха и побелела, как снег. Глаза, огромные, страдальческие, умоляющие, были залиты слезами.

В этот момент он возненавидел ее. Какое-то темное, неведомое, захватывающее чувство зарождалось в душе.

— Во имя Христа, саксонка, я тебе не сделал ничего такого, чтобы так бояться меня и рыдать! Я причинил тебе боль? Обидел? Скажи!

Алана покачала головой. Горло у нее непроизвольно сжималось, но она не могла ни сдвинуться с места, ни заговорить.

— Я поселил тебя в доме, который несравненно лучше того, что был у вас с матерью при жизни отца, — сердито продолжал он. — Я вдоволь кормил тебя и просил собственную сестру ухаживать за тобой, как если бы она заботилась о родном сыне! Ты от меня не видела зла! Почему же тогда ты отвергаешь меня?

Алана сжала руки в кулаки так, что ногти врезались в ладони. У нее было ужасное предчувствие, что слезы будут литься бесконечно и никогда не остановятся.

Что-то дрогнуло в душе Меррика. Он приподнял ее лицо за подбородок.

— Отвечай мне, саксонка! Почему ты отвергаешь меня?

— Я… я не отвергаю тебя, — она судорожно всхлипнула, слова с трудом вырывались из груди.

— Однако так оно и есть! Отвергаешь! Не словами или поступками, но рыданиями! — пальцем он отер слезу с ее щеки.

Алана все так же стояла перед ним, дрожа, как в лихорадке, и было нечто такое в ее позе — ранимость, беззащитность, — что внезапно поразившая догадка мелькнула у него в голове.

Он заставил ее взглянуть на него.

— Много ли мужчин делило с тобой ложе, саксонка?

Она ответила тихим прерывающимся голосом:

— Никто, кроме тебя, не видел меня обнаженной. Никто, кроме тебя, не дотрагивался до меня. Ни с одним мужчиной я не делила ложе. Ни с одним… кроме тебя.

— Ты со мной не делила ложе! По крайней мере, не в том смысле… — Меррик замолчал и впился в Алану настойчивым взглядом, словно желая проникнуть в глубину души девушки.

Нет, подумал он, не может быть. Конечно, нет…

— Раны Христовы! — напряженно произнес он. — Не хочешь же ты сказать, что девственница!

Алана ничего не ответила.

Руки Меррика скользнули по ее плечам.

— Отвечай мне, саксонка. Это правда? — он слегка встряхнул ее. — Ты девственница?

— Да, — ответила она робким голосом, сорвавшимся на рыдание. — Да! — повторила она и отвернулась.

Ярость взметнулась в душе Меррика. Он не осмеливался и сейчас овладеть Аланой, чтобы не оказаться таким чудовищем, каким и представлялся ей. Он был разгневан и рассержен — не потому, конечно, что она оказалась девственницей, а потому, что дрожала от страха перед ним. Страх метался в ее глазах, и она не в силах была скрыть его. Она смотрела на него как на человека бесчестного, низкого и считала его всего лишь безжалостным зверем, который воспользуется ее телом, не проявив нежности, без всякого чувства, бездумно и расчетливо удовлетворив похоть. Как смела она о нем так думать!

Меррик отпустил Алану и подобрал свою рубаху с пола. Когда он распрямился, его глаза сверкали.

— Это ничего не меняет, — гневно заявил он. — Ничего, слышишь? Ты будешь моей… И это верно, как то, что Бринвальд стал моим владением навечно.

Рыцарь развернулся и вышел из комнаты.

Алана бессильно опустилась на пол и залилась слезами.

День тянулся бесконечно, ночь проходила еще медленнее.

Алана мечтала об уединении. Ей не хотелось видеть людей. Все они ее осуждали — и норманны и саксы.

«Ты себя не обманешь, — нашептывал ей внутренний голос. — Это его ты не хочешь видеть — Меррика!»

Часы проходили в жалком страхе, но ей хотелось задержать время. Алана не сомневалась, что ночь сулит что-то гораздо более страшное, чем день.

Странно, но именно Женевьева пришла ей на помощь. Она настояла, чтобы Алана вышла к столу, и усадила ее между собой и Сибил. Меррик сидел у очага. Лишь раз Алана осмелилась бросить взгляд на рыцаря и больше не посмела, чувствуя, что его взгляд, обращенный на нее, жжет, как огонь.

Она пила и ела, но не сознавала, что именно ест и пьет. Говорила Алана, когда к ней обращались, хотя в следующее мгновение уже едва могла вспомнить, какие слова срывались с губ. Грубый мужской смех раздавался и стихал в зале. Рядом сидела Женевьева, ласковая и очаровательная. Сибил улыбалась, болтала и вскидывала голову, будто и в самом деле все еще была владелицей замка.

Через некоторое время Женевьева извинилась и поднялась. Слегка встревоженная, Алана смотрела, как она плавно скользит по покрытому ковром полу к скамье, где сидит ее брат, самоуверенно вытянув перед собой мускулистую ногу. Девушке не пришла в голову, слава Богу, нелепая мысль самой подойти к Меррику, и потому она не узнала, что за разговор происходил между братом и сестрой.

Алана была бы потрясена, обнаружив, что Женевьева беседовала с Мерриком о ней.

Привлекательная женщина грациозно пересекла зал и, опустившись на скамью рядом с братом, наклонилась к нему.

Я думала, брат, ты так торопился вернуться в Бринвальд, потому что здесь твои новые земли и дом. Однако, кажется, я ошиблась и теперь ясно вижу это, наблюдая за тобой и саксонской девушкой по имени Алана. Ты не сводишь с нее глаз, а она отводит взор в сторону.

Женевьева не сомневалась в правильности своих наблюдений. С того момента, как Алана вошла в зал, взгляд Меррика был прикован к ней. Ни на кого другого он не смотрел. Женевьева подумала, что, судя по всему, в постели Меррика не было другой женщины с того дня, как он овладел Бринвальдом.

Ее брат слабо улыбнулся.

— Хочу напомнить, что не я первый беру крестьянку в свою постель.

Женевьева изучающе поглядывала на него. Несмотря на обстоятельства рождения Аланы, она не была какой-нибудь простолюдинкой! Быть может, Меррик еще не вполне осознал это, но со временем непременно поймет. Да, со временем…

— Ах, — мягко заговорила Женевьева, — но ведь ты до сих пор еще не овладел ею, так ведь, брат?

Меррик чуть, не поперхнулся глотком эля. Приглушенно выругавшись, он опустил кубок и устремил на сестру испепеляющий взор.

— Ты вмешиваешься в дела, которые тебя не касаются, Женевьева!

Она засмеялась:

— Никогда не вмешиваюсь, брат.

— Всегда вмешиваешься, сестра. Женевьева положила пальцы на его рукав.

— Один небольшой совет, Меррик. Не отпугивай ее!

Глаза Меррика разгорались все сильней.

— Отпугивать? Да она от меня видела только ласку и заботу! А вот о ней едва ли я могу сказать то же самое!

Взор Женевьевы омрачился.

— Меррик, пожалуйста!.. Я не шучу. Если Алана — невинная девушка, ты должен проявить чуткость и…

— Я сам знаю, что делать, сестра! И без твоих предупреждений обо всем давно догадался, уверяю тебя.

Щеки Женевьевы вспыхнули. Многие годы ей поводилось выслушивать всякие россказни о его любовных похождениях.

— В этом я не сомневаюсь, — она помолчала, прежде чем медленно проговорить: — Тем не менее прошу тебя не пренебрегать моим советом. Если она испугается в первый раз и ее худшие опасения подтвердятся, то будет бояться всю оставшуюся жизнь.

Меррик не дал себе труда скрыть горечь, прозвучавшую в голосе:

— Никто до сих пор на меня не жаловался, Женевьева!

В ее ответном взгляде сквозило беспокойство:

— Видимо, в твоей постели не бывало девственниц. Ты должен быть ласковым и нежным…

Он нахмурился:

— Ты переходишь всякие границы, Женевьева! Занимайся своими делами, а я займусь моими.

Глаза у Женевьевы стали сердитыми, но голос остался мягким. Если брат дерзит, то и она ответит ему резкостью!

— Я даю тебе совет не ради твоего или моего блага, Меррик, а ради Аланы, потому как, мне кажется, эта девушка заслуживает гораздо лучше го отношения к себе, нежели какая другая девица, готовая раздвинуть ноги для всех и каждого.